— Тут наши мысли с вами совпадают, — киваю я. — А ещё я склонен полагать, что потерпев неудачу, враг не остановится. Он обязательно придумает что-то ещё… У меня нет другого выбора, кроме как сыграть на опережение. Необходимо найти и обезвредить того, кто хочет меня убрать.

Внимательно смотрю на подобравшегося и враз ставшего крайне серьёзным Гиляровского.

— Владимир Алексеевич, официально мне запретили заниматься расследованием моего же дела…

— Но вас этот запрет не испугал? — хмыкает собеседник.

— Меня мало чем можно напугать… — киваю я. — Во всяком случае, точно не запретами… Хочу попросить вас как криминального репортёра, практически, как частного сыщика, как патриота и друга, в конце концов… Помогите отыскать убийцу…

Гиляровский довольно крякает и потирает ладошами.

— Николай Михалыч, разве я могу отказать вам? Скажу больше: сочту за честь! Я целиком и полностью в вашем распоряжении. Только скажите — с чего начнём?

Обвожу взглядом больничную палату.

— Сложно вести наше расследование отсюда. Тем более тут будет много желающих помешать.

— Планируете сбежать? — смеётся Гиляровский.

— Ну… не то, чтобы совсем сбежать… Так… покинуть госпиталь на какое-то время.

— Не извольте волноваться, ротмистр! Сделаем в лучшем виде! — оправдывает мои надежды он.

Больничные покои покидаю утром, сразу после завтрака. Для этого выхожу во двор, якобы подышать свежим воздухом. Сначала за мной присматривают бдительные санитарки, но потом суета и рабочие будни берут своё, им становится не до меня, я выпадаю из поля их зрения.

Пора рвать когти. Ограждения вокруг здания нет, так что скакать козлом через забор не приходится. Тридцать секунд, и я в нанятом Гиляровском экипаже.

Переодеваюсь в предусмотрительно захваченное журналистом штатское — стащить собственную офицерскую форму из госпиталя в полном соответствии с названием кино — «Миссия невозможна».

— С чего начнём? — спрашивает Гиляровский.

— Знаете, где жил покойный?

— В городе не осталось приличного жилья. Соколово-Струнин снимал номер в гостинице. Даже не номер — грязный чулан.

— Давайте нагрянем туда.

— Хорошо!

Гиляровский называет кучеру-китайцу адрес. Тот немного знает русский, поэтому совсем уж на пальцах разъяснять не приходится.

Пока экипаж катит по переполненному войсками тыловому городу, рассказываю Владимиру Алексеевичу свои соображения.

— Убийца знал о нашей встрече с Соколово-Струниным и подготовился к ней. Кому попало Яков Семеныч вряд ли бы рассказал о своих планах, тем более — он готовился к дуэли. Ему был нужен секундант. Как думаете, кто бы согласился выступить в такой роли?

Гиляровский пожимает плечами.

— Вы справедливо заметили: с друзьями у Якова Семёновича в городе было плохо… Я, кстати, тоже не входил в их число.

— Но всё-таки кому-то он доверился…

— Выходит, что так.

В самом городе с его двумя основными гостиницами — «Интернациональ» и «Европейская» (хотя слово «гостиница» применительно к этим перестроенным грязным фанзам — звучит слишком громко) места Соколово-Струнину не нашлось, поселился Яков Семёныч в предместье. Там, на берегу мелкой речонки с мутной водицей, предприимчивые китайцы держали несколько «отелей» класса «ужас-ужас».

Экипаж тормозит напротив одного из них. Согласно вывеске перед нами не убогая мазанка, а гостиница «Париж». Как говорится — не верь глазам своим.

— Нам сюда, — кивает Гиляровский.

Отпускать экипаж мы не стали: кто знает, во сколько мест ещё предстоит сгонять за сегодня. Кучер остаётся дремать на козлах.

Гостиница походит на разворошенный улей: двери то и дело хлопают, впуская и выпуская всё новые и новые партии постояльцев — как военных, коих было большинство, так и редких гражданских.

Никого из них ни я, ни Гиляровский не знаем.

Сама по себе гостиница состоит из нескольких перестроенных фанз. Более-менее приличная выступает в качестве лицевой, в ней же расположен «ресторан», его кухня источает не самые аппетитные ароматы, пахнет, а если уж совсем честно — воняет кислятиной и прогоревшим жиром.

Другие фанзы, попроще, разделены дощатыми стенами на «нумера». Тонкие просвечивающие стены в них покрыты извёсткой или дешёвыми обоями со следами десятков раздавленных клопов и прочей мелкой живности.

— Тот ещё вертеп, — соглашается с моей невысказанной мыслью об этом месте Гиляровский. — Поверьте, в «Интернационале» немногим лучше.

— Охотно верю.

Возле «ресепшена» толпится с полдюжины желающих заселиться. Лица у всех крайне недовольные, если не сказать больше — озлобленные.

Я было хотел встать в очередь, но Гиляровский отрицательно качает головой.

— Не стоит, Николай Михалыч. До вечера простоим, а у нас времени в обрез.

Действительно, сервисом тут и не пахнет. Персонал «Парижа» откровенно зевает и манкирует обязанностями. На обслуживание одного клиента уходит с полчаса, если не больше. Отсюда злые и кислые мины постояльцев.

Гиляровский манит пальцем пацана-китайчонка, служащего при гостинице носильщиком.

Несмотря на низкий рост и крайнюю худобу, мальчишка таскает на себе груды баулов и чемоданов без особого напряга.

— Скажи-ка, любезный, где я могу увидеть хозяина этого заведения?

Между пальцами журналиста блестит кругляш монеты.

Только это подвигает пацана подойти к нам.

— Тама хозяина! — тычет пальцем он на конторку чуть в стороне.

За ней стоит толстый китаец и что-то чиркает пером в толстой книге. Вид при этом у него возвышенный, словно не заполняет скучные строки прихода-расхода, а сочиняет поэму.

— Деньга давай… — напоминает о себе носильщик.

— Получи, — Владимир Алексеевич без сожаления расстаётся с мелочёвкой.

Хозяин не сразу удостаивает нас вниманием. Не помогает даже лёгкое покашливание и прочие намёки. Мы для него будто невидимки.

Гиляровский не выдерживает первым.

Он захлопывает тетрадку владельца гостиницы, а когда тот бросает в сторону журналиста удивлённый взгляд, растягивает рот в улыбке.

— Доброго дня, милейший! Мы — друзья господина Соколово-Струнина. Царствие ему небесное!

— Сем могу слузить? — к счастью, китаец более-менее сносно владеет русским, и мы обходимся без толмача.

Минут пять втолковываем ему, что нас крайне интересует, с кем общался ныне покойный Яков Семёныч, кто к нему приходил…

— Зенсины? — чешет затылок хозяин. — Зенсин сюда низя. Ни-ни…

— Почему? — удивляюсь я.

— Зенсины — всегда скандал. Особенно, если есть руски офицел.

— Да, но… — собираюсь сбросить его — а как же горничные и прочая прислуга женского рода, но тут замечаю пару китаянок в строгих европейских нарядах, даже в почти белых фартуках, и понимаю, насколько радикально решена эта проблема в «Париже»: если внешний вид не обманчив, никого моложе лет шестидесяти среди слуг-женщин — нет.

Так что вряд ли господа офицеры устраивают из-за них скандал.

Но в одном хозяин «Парижа» прав: в городе на одну представительницу прекрасного пола, независимо от того, русская она, китаянка или кореянка, приходится несколько сотен изголодавшихся по женской ласке мужиков, так что эксцессов хватает. Доходило не только до драк, но и стрельбы.

Само собой популярности русской армии в глазах аборигенов это не прибавляет, а у японской разведки появляются дополнительные козыри для вербовки агентов среди горожан.

— А мужчины? Вряд ли мы единственные его друзья в городе.

Память хозяина даёт сбой. Пускаю в ход «жёлтенькую», то есть купюру в один рубль. Иногда её ещё зовут «канарейкой».

Китаец припоминает, что да, бывал несколько раз у постояльца некий офицер.

— Капитана к нему ходил…

Мы с Гиляровским переглядываемся.

— А ты ничего не путаешь, братец?

— Капитана-капитана! — кивает владелец гостиницы.

— Может, знаешь из какой части?

— Моя не сплашивала…