— Я его не получал. — Делаю максимально честные глаза.

Фрейзен удивленно смотрит на меня.

— К вам был послан поручик Федотов, с пакетом.

— Он вернулся к Куропаткину и доложил о передаче приказа?

— Нет.

С одной стороны чувствую облегчение, с другой — тревогу. Федотов должен был передать наместнику Алексееву рапорт, оправдывающий мои действия.

Подтягиваются и окружают нас вооруженные бойцы: Буденный с перевязанной головой, братья Лукашины, Савельич, Цирус. Настроение у всех боевое. Неужели решили не отдавать меня на расправу Куропаткину?

— Господин поручик, — рука Цируса на расстёгнутой кобуре револьвера, — потрудитесь объяснить, что вы собираетесь делать с нашим командиром, ротмистром Гордеевым?

— Федор Федорыч, не кипятитесь. Поручик Фрейзен всего лишь должен сопроводить меня на вызов к командующему в штаб. Вы остаетесь за меня.

— Так точно. Господин Гиляровский передал ваш приказ, но…

— Но прошел слух о моем «аресте», и вы все решили лично вмешаться. Благодарю вас, друзья, однако сейчас лучше озаботиться дальнейшей обороной наших позиций.

Подчинённые расслабляются. Фрейзен бросает на меня благодарный взгляд. Ему только противостояния с моими обозленными бойцами не хватало.

— Поручик, — тихо спрашиваю Фрейзена, — мне следует сдать оружие?

— Увольте, господин ротмистр, это излишне, — шепчет он, не сводя глаз с моих орлов.

— Японцы, вашбродь! — заполошно орет на бегу какой-то солдатик.

Все как по команде смотрят на него.

— Рядовой Лапшин, господин ротмистр, — солдатик еле переводит дух, вытягиваясь по стойке смирно перед нами, — велено передать: японец снова в наступ пошел.

— Кем велено?

— Господином есаулом Скоропадским.

Поворачиваюсь к Фрейзену.

— Поручик, ввиду неприятельской атаки, вынужден попросить у вас отсрочки до её отражения. Можете обождать в тылу, пока мы тут закончим.

Лицо Фрейзена покрывается багровыми пятнами.

— Господин ротмистр, ни мои предки, ни я не привыкли праздновать труса перед врагом, когда другие сражаются. Прошу считать меня в вашем распоряжении.

— Тогда на позиции, поручик. Как вас по батюшке?

— Николай Карлович.

— О, так мы тезки!

Поручик улыбается.

Бегом спешим к траншеям. Солдатики, спутники поручика, топают сапогами у нас за спиной.

— Как у вас с патронами?

— По паре запасных обойм.

— Негусто. Ничего, поделимся. И снимите фуражку, перед тем как высунуться из окопа. Лучшей мишени, чем белое — не придумать. А среди японцев полно отменных стрелков.

В окопах суета. Уцелевшие бойцы занимают места, всматриваясь в движение противника по полю перед нашими позициями.

Прошу у Цируса бинокль. Навожу и подкручиваю окуляры.

Противник наступает силами до роты примерно и без артиллерийской поддержки. Какая-то сборная солянка. Помимо гвардейцев Хасэгава Есимичи, в рядах наступающих на наши позиции — какие-то явные тыловики, даже легко раненые.

— Господа, перед нами явный жест отчаяния — противник выгреб до дна возможные резервы. Отсутствие артподготовки говорит, что и со снарядами у них в артиллерии сейчас просто швах.

— Это, конечно, утешает, — почти кричит Скоропадский — у него после контузии еще туго со слухом, — но и нас тут человек шестьдесят.

— При обороне потери наступающих в три раза больше, чем у обороняющихся.

— Это кто сказал? Мольтке Старший или Наполеон? — интересуется Фрейзен.

— Это говорит опыт боевых действий современной войны, Николай Карлыч, — если честно, не помню, кто вывел эту прекрасную формулу, бывшую в ходу в моем мире в мое время.

— При условии, что обороняющимся хватит боеприпасов, — влезает в разговор Цирус.

— Нам хватит на плотный огонь, поручик? — интересуюсь у своего зама.

— Где-то на четверть часа, — признается Федор.

— Кузьма, санинструктора ко мне и Гиляровского. Быстро!

Скоробут, козырнув, исчезает, как и не было.

— Федор Федорыч, у нас сигнальные ракеты еще остались?

— Так точно, господин ротмистр. Пара зеленых найдется.

Снова приникаю к биноклю. Противник наступает, блестя примкнутыми штыками на солнце, ровными рядами. Чуть ли не строевым шагом. Судя по долетающим до нас звукам, даже под дивизионный оркестр. Так и есть — в задних рядах японцев — военные музыканты.

Тоже мне изобретатели психической атаки… Хотя, конечно впечатляет. Но тоже говорит, скорее, о том, что с боеприпасами у Есимиче не густо.

— Господин ротмистр, по вашему приказанию прибыли, — а вот и Соня с дядей Гиляем.

Поворачиваюсь к ним.

— Софья Александровна, вам следует доставить командиру нашего полка следующее… — В кратких, но емких выражениях описываю ситуацию:

— У врага полное истощение сил и резервов, а также боеприпасов. Идёт в атаку силами до полутора батальонов. Принимаем бой. Резервов за ним нет или ещё не подтянулись. Своевременная помощь позволит нам не только удержаться на занятых позициях, но и развернуть дальнейшее наступление на противника.

Соня внимательно слушает каждое моё слово.

— Все запомнили?

Она кивает.

— Тогда исполнять немедленно!

— Но как же раненые, господин ротмистр? — растерянно спрашивает Соня.

Делаю свирепое лицо. Надеюсь, не перебарщиваю.

— Это приказ. Мне кроме вас некого отправить с донесением. И не медлите. Враг уже близко. Бегом! — Рявкаю на бедную девушку зверским командирским голосом.

Соня обиженно всхлипывает, но все же исполняет приказ.

— Владимир Васильевич, теперь вы. Отправляйтесь к артиллеристам. Как только они увидят над этими окопами две зеленых ракеты, пусть немедленно накрывают их артиллерийским огнем.

— А как же вы? — вздрагивает он.

Успокаиваю легендарного журналиста:

— А нас здесь уже не будет. Выполняйте.

— Слушаюсь!

Глядя вслед бегущему вслед за Соней Гиляровскому, успеваю подумать, что хотя бы этих двоих я спас от верной смерти.

Теперь, к бою!

Враг уже в пределах досягаемости ружейного и пулеметного огня. Продолжает наступление стройными рядами под развернутыми знаменами без единого выстрела под бравурную музыку.

— Как на параде идут, рисоеды, — Фрейзен прищурившись, всматривается в наступающих японцев. — Что делать будем, господин ротмистр?

— Воевать, поручик.

И уже громко, для всех:

— Огонь! Беглый!

Сухая винтовочная трескотня мне ответом.

Бьют пулеметы. Падают убитые, но враг продолжает идти, перестраивая и смыкая цепи на месте погибших.

Жуткое зрелище. Ещё и оркестр с музыкой. Что ж, самурай мёртв, даже если еще пока жив. Только он не догадывается об этом. Пока…

Приникаю к прицелу и как в тире расстреливаю всю обойму. Приближающиеся фигурки падают. Некоторые встают и снова идут.

Перезаряжаю винтовку. Фрейзен смотрит на меня безумными глазами.

— Они, что совсем смерти не боятся?

— Это особая философия, тёзка. Только сейчас она же и работает против них.

— Простите, но как?

— А вот так. На мишени, а одно загляденье. Выбирай любую…

Японцы все ближе. Вместе с бравурными звуками теперь долетают сквозь треск пальбы и слова песни, которой самураи бодро себя подгоняют в свою атаку.

'Митти ва роппяку хатидзи: ри

Нагато но ура о фунадэ ситэ

Хая футтосэ о фурусато но

Яма о харука ни нагамурабэ!..'[1]

— Хорошо поют, — усмехается Фрейзен.

После моих слов к нему вернулось душевное равновесие.

Японцы падают под нашими пулями, но продолжают идти вперед.

Слева замолкает пулемет. Либо перегрелся, либо кончились патроны у Жалдырина.

Пулемет Буденного справа выдает короткие по несколько патронов очереди. У всех боеприпасы на исходе.

А японцы, хоть и изрядно поредевшие, еще не сделали ни одного выстрела. И по-прежнему, сохраняют численное преимущество.

Неожиданно один из рядовых, прибывших за мной с Фрейзеном, отбрасывает винтовку в сторону и с диким испуганным воем выскакивает из окопа и бежит в тыл.