Заботливо оглядев накрытый для гостей стол и улыбнувшись тому, как Мария безуспешно старается застегнуть не сходящийся на ее талии праздничный передник Тереситы, Эрнандо вдруг отозвал Франческо в сторону:

– Вы, вероятно, уже знаете, что наш отец Бартоломе вступил в доминиканский орден?

Если бы сейчас внезапно грянул гром, если бы огонь, вырвавшись из печки, вдруг захлестнул всю комнату, это не так ошеломило бы Франческо, как слова его друга.

Ведь и от самого Эрнандо, и от сеньора Гарсиа, и от попутчиков по дороге в Севилью, да и от того же садовника Хосе Франческо знал, как эти люди чтут чистоту, честность и непреклонность отца Бартоломе де Лас Касаса!

Не щадя себя, отец Бартоломе несколько раз пересекал океан, чтобы принести жалобы на несправедливые и жестокие действия испанцев в Новом Свете! Утомленный, еще не оправившийся после качки, мог он предстать перед властителями Соединенного королевства, чтобы заступиться за индейцев, вымирающих от непосильной работы, от жестокости завоевателей, от голода… В первый раз в Испании услыхали именно от отца Бартоломе, как невинных людей «поджаривали» на кострах, чтобы выпытать у них, где следует искать золото… Такие жалобы он неоднократно приносил сначала королю Фердинанду, потом – его безвременно погибшему зятю, Филиппу Красивому, и вот сейчас – императору… С каким волнением дожидался Франческо минуты, когда он сможет благоговейно поцеловать руку этого чистого и смелого служителя церкви!..

И вдруг – это предупреждение Эрнандо!

Следовательно, отец Лас Касас сознательно, будучи уже в летах, вступил в этот пользующийся недоброй славой орден!

Доминиканский орден – самый беспощадный из всех монашеских орденов. Это именно доминиканцы пристально следят за людьми, замеченными в малейшем отклонении от учения святой католической церкви, для того чтобы, улучив момент, послать их на костер.

«Что говорил об этом ордене сеньор Гарсиа? – старался припомнить Франческо. – Говорил, что, возможно, был прав Доминико де Гусман. Основав орден, он посвятил его своему патрону – святому Доминику. На монахов ордена он возложил трудные задачи… Им предстояло бороться с распространением учения секты альбигойцев, отрицающих и чистилище, и ад, и божественную сущность помазанников господних на святом римском престоле… Возможно, что в том трудном для христианства XIII веке у основателя ордена была насущная потребность действовать таким образом… Но сейчас! Ведь о тезисах, вывешенных еретиком Лютером, в Испании мало кто знает… И разве дело монашеского ордена брать на себя обязанности предателей и палачей?!»

Так именно рассуждал сеньор Гарсиа, но у Франческо не было случая задуматься над его словами…

Подняв голову, он встретился взглядом с Эрнандо.

– Мне кажется, я читаю ваши мысли, – сказал Эрнандо. – Я заметил, как вы помертвели, услыхав, что отец Бартоломе – доминиканец… Но поймите: все хорошее, что мы знаем о нем, так при нем и осталось… Мне думается, что и в орден этот он вступил для того, чтобы ему легче было бороться за судьбу и жизнь индейцев…

Эрнандо помолчал некоторое время.

– Совесть моя мне подсказывает, что я прав, – произнес он решительно. – Посудите сами: останься он просто принявшим духовный сан Бартоломе де Лас Касасом, дворянином из Севильи, сопровождавшим в качестве капеллана отряд Панфило де Нарваеса в походе того на Кубу, слова его не приобрели бы такого значения, как сейчас… А ведь впервые на Кубе отец Бартоломе и столкнулся с ужасами конкисты.[16] И, отказавшись от энкомьенды[17] и приняв духовный сан, он понимал, что все же не добьется своего. Вступая в орден, отец Бартоломе отлично знал, какие слухи ходят в народе о жестокости доминиканцев… Скажу по секрету, – добавил Эрнандо, улыбаясь, – что и о других монашеских орденах в народе не лучшего мнения…

И об этом Франческо был хорошо осведомлен много лет назад – еще в бытность свою за океаном. И бенедиктинцы, и францисканцы, и доминиканцы были одинаково ненавистны всем честным людям!

– Простите, Эрнандо, – сказал он смущенно, – секретарь моего господина, адмирала, как-то произнес одну фразу, которая до сих пор звучит у меня в ушах: «Весь цвет инквизиторов – это в основном монахи ордена доминиканцев».

– Он прав был, этот секретарь, – согласился Эрнандо, – но опять-таки «псов господних» побаиваются и молодой император, и весь его двор, возможно, иной раз и его святейшество папа… Вот это и придает особую силу проповедям отца Бартоломе! Конечно, у него много врагов и в Испании и за океаном, как у каждого кристально чистого да еще смелого человека… Но я рад сказать вам, – продолжал Эрнандо, – что там, за океаном, отец Бартоломе оказался в своих воззрениях не одинок! С такою же горячностью, с таким же самоотвержением отстаивают права, а зачастую и жизнь индейцев и высокообразованный Педро де Кордоба, и Бернарде де Санто Доминго, и в особенности Антонио Монтесино… Все они, как и отец Бартоломе, выученики наших «Иберийских Афин» – Саламанки… И заметьте, Франческо, что все они трое, так же как и отец Бартоломе, – доминиканцы. Словом, не печальтесь: Бартоломе де Лас Касас, и вступив в доминиканский орден, остался тем же Лас Касасом, которого мы знали всю жизнь.

Эрнандо раздвинул занавеси на окнах.

– Жара понемногу спадает. Пожалуй, скоро прибудут наши гости… Приезд твоего дружка Педро Маленького пришелся нам как нельзя более кстати… Вернее, приход его зятя и сестры… Ведь брат Диего и не знает еще, что на время постройки библиотеки я решил перебраться в этот домик только с Хосе и Тереситой… Надо сказать, что и зодчие, и мраморщики, и скульпторы, и резчики по дереву потрудились над библиотекой отлично, но слугам моим, убиравшим всяческий строительный мусор, досталась не самая интересная, а поэтому самая утомительная работа… Вот я и отпустил их на неделю по домам… Все мои здешние друзья об этом осведомлены… Но Диего, боюсь, будет неприятно поражен… А вы, Франческо, из-за отца Бартоломе не огорчайтесь, – добавил Эрнандо. – Увидите его, и все ваши печальные мысли развеются!

И все-таки на душе у Франческо было неспокойно. Но сейчас он думал уже не об отце Бартоломе… Думал он совсем о другом.

Во-первых, неизвестно, в каком настроении прибудут гости. Явятся они, надо думать, после приема у императора. А ведь даже сам Эрнандо удивлялся, что в Палосе Карл Пятый был столь доступен… Каков он будет в Севилье, трудно предугадать… Во-вторых, еще одно соображение тревожило Франческо. Сеньор Диего свиты своей из-за океана, конечно, не вывез, но для большей внушительности он мог пригласить к брату кое-кого из знатной родни своей супруги.

Делиться с Эрнандо этими мыслями и сомнениями Франческо, понятно, не стал. Однако, когда на улице, ведущей к реке, раздался конский топот, шум, говор, приветственные возгласы, Эрнандо, приставив к кухонному домику лестницу, быстро взобрался на его крышу.

– Едут! – крикнул сверху Эрнандо.

И, уже спустившись на землю, добавил:

– Едут к нам только двое… Вот и отлично!

Очевидно, Эрнандо одолевали такие же размышления, как и его друга.

Когда Франческо, дав гостям и хозяину поговорить обо всем на свободе, после троекратного зова Эрнандо наконец вошел в столовую, Диего Колон поднялся ему навстречу:

– Франческо Руппи! Эрнандо почему-то вообразил, что я вас не помню и не узнаю… Конечно, узнать в этом красивом и статном муже мальчишку-грумета или даже юношу с чуть пробивающимся на щеках пушком было бы затруднительно. Но как только брат назвал мне вас, я тут же припомнил все… Люди, близкие моему дорогому отцу, не могут быть для меня чужими!

Обняв Франческо, дон Диего поцеловал его в обе щеки.

– Однако я помешал вам поздороваться с отцом Бартоломе, – добавил он, отступая в сторону.

Очевидно, Эрнандо успел кое-что рассказать отцу Бартоломе о Франческо, потому что святой отец не протянул ему руки для поцелуя, как полагалось бы, а, улыбаясь, обнял Франческо за плечи.