Я увидел двор, который окружали полуразрушенные и обгоревшие бетонные коробки пятиэтажных хрущевок. Голые деревья с отрубленными и оторванными, будто ампутированными, ветками дополняли постапокалиптический пейзаж. Правее находился остов перевернутого жигуленка.
«Где-то я это видел, – стал вспоминать я. – В каком-то ролике… Точно! Я видел это в «Тик-Токе»! Бойцы «Ахмата» выкладывали этот двор!».
Было удивительно и одновременно весело переместится из зрительного зала внутрь этого страшного кино. В Попасной находилось много подразделений, которые участвовали в ее штурме. К «Крапиве» пришел командир из штаба «Вагнера» и показал нам пятиэтажку, в которой нам нужно было расположиться. Дом был похож на типичную заброшку. Часть квартир выгорело во время боев. Повсюду в стенах были видны дыры от попадания в них снарядов разного калибра. Именно в таких домах мы в детстве играли в войнушку. Рядом с домом, лежали кучи мусора, состоящего из битого кирпича, поломанной мебели и утвари, выброшенной из квартир, в которых еще полгода назад жили местные гражданские. Попасную взяли в марте. Именно тут начинался славный путь «музыкантов», которые прилетели из Африки. Бои за нее шли два месяца. В результате, сильно потрепав украинцев, союзные войска взяли станцию и стали отсюда наступать дальше. Попасная была логистическим узлом и имела важное военно-стратегическое значение, в связи с тем, что находилась на возвышенности.
У пятиэтажки было четыре подъезда, а у нас было четыре отделения. Каждое заселилось в свой подъезд. Бойцы быстро распределили квартиры между собой и так же по-деловому, как и в прошлый раз, стали их обустраивать. История арестантов и специфики их быта уходит корнями в наше общее далекое прошлое. Каторга, тюрьмы, ссылки издревле были присущи Российской Империи. Там формировалось свое отдельное государство: со своими законами – «понятиями», – иерархией и социальными группами – «мастями», – своим языком – блатной феней – и даже со своей почтой – «малявами» и «воровскими прогонами». Была и «армия», поддерживающая эту систему.
Я обожал читать Гиляровского, который описывал мир московской Хитровки, с ее трактирами и ночлежками, полными воровской публики разных мастей. С приходом коммунистов к власти реальный и теневой мир претерпел огромные изменения. С появлением ГУЛАГа и массовых репрессий политических противников криминальный мир пополнился «политиками» и «укропами помидоровичами». Они, конечно, сидели и при Царе-батюшке, как все те, кто пришел к власти во время революции, но таких масштабов тюрьмы и лагеря еще не знали.
Затем пришла Великая Отечественная Война, и часть заключенных ушла на фронт – искупать кровью свою вину перед Родиной. После войны, когда вчерашние зеки, овеянные славой, стали возвращаться в лагеря, блатной мир не принял их, как людей, предавших воровские законы и сотрудничавших с властью. Началась «Сучья война», которая великолепно описана в книге Владимира Семеновича Высоцкого и Леонида Васильевича Мончинского «Черная свеча». Криминальный мир менялся в соответствии с ситуацией в стране. После были похороны товарища Сталина и Бериевская амнистия 1953 года, относительный застой во времена Хрущева и Брежнева, сменился «Перестройкой» Михаила Горбачева и «лихими девяностыми».
В которых появились новые, современные представители криминального мира – спортсмены и рэкетиры.
Находясь столетиями в условиях ограниченных ресурсов каторги, тюрем, пересылок, лагерей и зон, люди приспосабливались и выживали за счет снижения уровня потребностей и повышения смекалки. Заключенные могли добыть необходимое в условиях вакуума. «Закатать вату» и добыть огонь. Собрать из минимального набора предметов кипятильник, сделать карты из газеты и шахматы из хлеба. Поставить брагу из подручных продуктов и перепилить ниткой железную решетку. Не говоря уже о сложной системе перемещения грузов при помощи «коней» и «кабур». Бойцы, находившиеся в моем отряде, обладали невероятной живучестью и умением приспосабливаться к самым примитивным условиям. Они были неприхотливы, как уличные коты, и изобретательны, как Илон Маек.
Я с несколькими бойцами поселился на первом этаже. Помимо «Сезама» и Сани «Банура» с нами поселились «Матрос» и «Десант». «Матрос» был сорокалетним коренастым мужчиной с суровыми и грубыми чертами лица, как будто вырезанным из камня начинающим художником. Но когда он надевал свои очки, он превращался в рецидивиста-интеллигента, которому хотелось верить. Человек он был немногословный, но несмотря на это, пользовался среди брянских авторитетом. За что он отбывал наказание и сколько у него было ходок я не интересовался. По душам он разговаривать желанием не горел, а лезть ему под шкуру не было повода. Он был закрытым и умел подавлять и контролировать свои чувства, но едва заметная суетливость выдавала его внутреннее напряжение и беспокойство. «Десант», напротив, был подвижным и говорливым. Позывной он свой получил в связи с тем, что служил в армии в «Войсках Дяди Васи» – ВДВ. Он весь был как на шарнирах и постоянно что-то мутил. Его внутренне напряжение, в отличие от «Матроса», выражалось не в замкнутости, а в гиперактивности. Говорил он и действовал быстро и, порой, не до конца обдуманно.
Большая часть моего отделения разместилась в подвале и разделилась на кружки по интересам. Я не люблю подвалы из-за отсутствия маневра в случае экстренной ситуации. Глубина подвала, конечно, дает ощущение защиты, но маневр могут дать только двери и окна, выходящие на обе стороны дома.
Мы разместили наш БК в укромном, защищенном месте, а все остальное я отдал на откуп бойцам, которые лучше меня разбирались в устройстве быта. Квартира, в которую мы заселились была с хорошим ремонтом. Не лакше-ри, конечно, но все в ней было сделано красиво и добротно. По большому количеству мелких деталей в интерьере, чувствовалось, что обустройством занималась женщина. По всей видимости, люди, жившие здесь, все делали с душой. До того, как в Попасную пришла война, тут было уютно. Повсюду были разбросаны забытые хозяевами вещи, битые стекла, растрепанные книжки и бумаги. Видимо, когда хозяева уходили, забирали только необходимое.
Я открыл встроенный шкаф и увидел много-много женских вещей, аккуратно развешенных на плечиках. Такие же вещи весели у нас в шкафу, когда мы жили с Надей. Я снял перчатку и стряхнул пыль с одного из платьев и закрыл этот шкаф. Было ощущение, что мы вторгаемся в интимное пространство других людей – мерзкое неприятное ощущение подглядывания из-за плеча в чужую почту.
Вторая комната была детской. Там стояла двухъярусная кровать, а обои были с розовыми единорогами, скачущими по радуге. Я поставил свой рюкзак у кровати и сел на нее.
Из выбитого окна сильно дуло. Вдалеке еле слышно громыхала канонада. Мой взгляд блуждал по комнате, пока не уперся в оловянного солдатика.
«Интересно, кто здесь жил и из чего состояла их жизнь? Где они работали?.. Зачем тебе это знать?!» – пытался остановить я назойливые мысли.
На войне есть три типа людей. Первый и второй – это противники: солдаты противоборствующих сторон, для которых этот дом и эта квартира – просто огневая точка, которую нужно либо удержать, либо захватить. И есть третья, самая страдающая сторона – мирняк. Те, для кого этот двор и этот дом – Родина. То место, с которым связаны воспоминания детства и все самое теплое и дорогое. Таким людям достаточно одного взгляда на этот двор, чтобы память выдала им целый фильм, наполненный не только рядом картинок, но и связанными с ними переживаниями.
Я посмотрел в разбитое окно, выходящее во двор, и представил, о чем бы мог думать человек выросший здесь: «Вот там, где валяется перевернутый жигуленок, отец впервые посадил меня на велосипед. Вот моя школа, в которую, когда-то давно моя мать отвела меня за руку с букетом цветов. Сейчас половина ее разобрана танком, а оставшаяся – усеяна отметинами от пуль и зарядов гранатомета. Вот там, где сейчас воронка от сто двадцатимиллиметровой мины, я дрался с Вовкой из третьего «Б» класса. А вот на той лавке, где на земле видна бурая лужа высохшей крови, я первый раз поцеловался с Наташкой… – продолжал фантазировать я – Возможно люди, которые жили в этой квартире копили на нее долгое время…».
