Едва Анн-Клер вышла из дверей бюро, снова пошел дождь. Люди вокруг засуетились, как застигнутые врасплох мыши.

Пока мы добежали до ближайших ворот, оба насквозь промокли. Здесь уже стояли многие, мужчины и женщины. Запах мокрой одежды смешивался с особым, своеобразным запахом, шедшим из глубины темного двора. Здесь огромный текстильный магазин, а они всегда пахнут странно и неопределенно.

«Дюпон и Ривуар. Оптовая торговля».

Сейчас как раз время, когда закрывают жалюзи. Дородный мсье равнодушно разрешает дождевой воде стекать со шляпы прямо на пышные усы. Даже на кончиках усов застряли капли.

– Saleté de saleté! Погода – сплошное свинство!

Из глубины двора выбегают в спешке чиновники, словно удирая от великой опасности. Так откровенно и проворно, я бы сказал, с таким обилием жизненного искусства мчаться после окончания рабочего дня могут только парижане. В Будапеште даже при пожаре не наблюдается такой лихорадочной потребности удирать.

– Tiens, il pleut! Смотри, дождь идет! Анн-Клер висит на моей руке.

– Monpti, здесь нельзя оставаться, мы простудимся. Побежим к метро.

– Дьявольская погодка. Кто-то кричит нам вслед:

– Смотрите, ребята, вы насквозь промокнете! Грустная пожилая женщина добавляет меланхолично:

– Им зонта не надо!

Когда мы уже подбегали к станции метро, дождь пошел еще пуще. Мы вымокли до нитки. Анн-Клер еле дышит.

– Monpti, знаешь что… поднимемся ко мне… у меня есть газовый радиатор… устроимся поуютнее…

– К тебе? – Я не верю своим ушам.

– Да, – шепчет она, – только сначала я поднимусь сама, ты подождешь десять минут и поднимешься следом… Чтоб не заметили, что мы вместе. V нас нельзя принимать гостей. Это не то, что у тебя. У хозяина девять детей, и он исповедуется каждую неделю.

На улице Луговых Мельниц она сжимает мою руку.

– Не забудь, второй этаж, комната девять. Сейчас многие возвращаются домой, ты пройдешь незаметно. А tout-à-l'heure!

Сейчас. Сию минуту. Одним словом, до свиданья.

– Да. А tout-à-l'heure!

На этой красивой, мелодичной простой фразе она оставляет меня стоять: à tout-à-l'heure! Я чувствую, что это означает.

После мучительного ожидания в течение нескольких месяцев все оказалось так просто: а tout-à-l'heure!

Она спешит вперед. Отсыревшее пальто плотно приникает к ее стройной фигуре. Какой красавицей выросла эта девушка, как очаровательно ставит она одну ногу перед другой при ходьбе.

(Я же не смогу ею обладать. После столь долгого ожидания это так просто не получится. Тогда, сразу, это было бы само собой разумеющимся, но сейчас.)

Какой-то мужчина оборачивается и долго смотрит ей вслед. Вот так! Она нравится и другим, не только мне. Я убью этого типа, посмей он только заговорить с ней. Но он не решается, только делает большие глаза.

Через десять минут я иду вслед за ней. Сердце колотится как сумасшедшее. Мушиноглазый в отеле «Ривьера» задерживает каждого незнакомца около своего бюро и осведомляется, куда тот идет, хотя визиты дам разрешены.

Если меня спросят, к кому я иду, что мне отвечать? Не могу же я говорить: «Je monte chez Mademoiselle Ann-Claire Jouvain. Я иду к мадемуазель Жовен». Милая маленькая барышня. Я назову тому, кто спрашивает, выдуманное имя. «Простите, здесь живет мадемуазель Робеспьер? Нет? Пардон, я ошибся».

Я быстро проскальзываю сквозь вестибюль гостиницы.

Лестница находится совсем рядом с конторкой. Я не смотрю ни вправо, ни влево. И поднимаюсь наверх. За мной определенно наблюдают.

Я останавливаюсь.

Внимательно изучаю свои подошвы. Только побольше непринужденности, дорогой! Когда кто-то идет к женщине, он мчится наверх, перепрыгивая через ступеньки, а так дело выглядит совершенно невинно.

Никто меня не останавливает, я вообще не вижу людей. Чистый милый компактный отель. Значит, сегодня… Но только если она этого действительно хочет. Иначе она может меня неправильно понять.

На втором этаже я ищу девятый номер. Только бы не ошибиться. Таблички с номерами невозможно расшифровать. Где тут девятый?

Одна из дверей чуть приоткрыта. Когда я прохожу мимо, Анн-Клер неожиданно высовывает голову.

– Заходи скорей.

Она быстро запирает за мной и прислушивается, затаив дыхание и прижав руку к сердцу.

– Тебя никто не видел?

– Нет.

На ней пестрое, с. крупными цветами домашнее платье. Я никогда еще не видел ее такой.

– Я уже переоделась.

Комнатка совсем маленькая, но чистая и симпатичная. Повсюду покрывальца и кружева. Неугасимый огонь горит перед образом Марии. На стенах фотографии горных ландшафтов. Олеография с тремя котятами. Книжная полка ломится от книг.

– Снимай сейчас же свое промокшее пальто. Небольшой газовый радиатор излучает тепло.

Есть тут также крохотная кухонька со всеми принадлежностями и газовой плитой. Все сверкает чистотой.

– Не будем громко говорить. Вот тебе купальный халат, надень его и садись к огню. Не стесняйся, я пойду пока на кухню и приготовлю чай.

Через пару минут она стучит из кухоньки:

– Можно?

Она несет чашки в цветочках и чайные ложки, накрывает стол белоснежной скатертью. На подносе я вижу печенье к чаю, лимон, масло, маленькую бутылочку рома.

Я с ужасом вспоминаю, как мы пили чай в отеле «Ривьера».

Она оправляет скатерть на столе, рукав ее халата задрался, и голая рука светится в помещении.

Нежный девичий запах воцаряется в тепловатой атмосфере комнаты.

– Тебе чай покрепче или послабее?

Меня обволакивает благотворное семейное ощущение, словно Анн-Клер моя жена: красивая, стройная, маленькая женщина, волосы белокурые, в локонах, губы красные, готовые к поцелуям; маленькая жена в первые дни медового месяца, когда жены лишь редко мечтают о чужих поцелуях, неожиданно погрузилась в размышления. «О чем ты думаешь, Жермена?» – «О, ни о чем. О тебе».

– У тебя очаровательная комнатка, Анн-Клер.

– Я сама убираю ее. Вот тебе пепельница. Хочешь еще чаю?

– Спасибо, нет.

– Возьми сигарету.

– Ты куришь?

– Я их купила для тебя. Я еще вчера знала, что ты придешь ко мне. – Она смеется.

– Иначе говоря, дождь…

– Бог сам пожелал этого…

– Да…

– Сядем на кровать, там нам удобнее будет разговаривать. Подожди, я сначала сниму накидку.

Она изящным жестом складывает кружевное покрывало и вешает его на спинку стула. Спальный халат не оставляет на ее фигуре ни единой морщинки.

Сегодня что-то будет между нами, она это тоже знает. Она пугающе спокойна, лишь иногда ей отказывает голос.

Моя рука дрожит от волнения, я прикуриваю сигарету со стороны мундштука.

– Мне тоже закурить сигарету?

– Зачем ты спрашиваешь?

Она встает перед зеркалом в шкафу и изящным движением поправляет волосы.

– Давай выпьем немного ликеру.

Она наполняет две небольшие рюмочки из изысканной бутылочки. Однако, она основательно подготовилась к этому дню.

– Ты еще хочешь? – Она кладет обе своих руки мне на плечи.

– Нет, мне достаточно.

– Достаточно? – спрашивает она, полная удивления. – Я имела в виду, хочешь ли ты еще меня.

– О Бог мой…

Воздух становится тяжелым, ее дыхание обжигает. Она вся прижимается ко мне и шепчет мне в ухо:

– Ты… скажи… что мне делать…

Она вырывается из моих объятий и стоит передо мной как готовая к смерти мученица, с пылающими щеками, огромными, горящими глазами. Ее светлые волосы растрепались, один локон взметнулся кверху.

– Скажи, Анн-Клер, ты действительно еще девственница?

Она совершенно спокойна, только уголки рта дрожат. (Хозяин имеет девять детей и каждую неделю ходит на исповедь.)

– Зачем ты задаешь дурацкие вопросы? Может, тебе жаль меня? Я же никогда не выйду замуж. Совершенно все равно, что из этого будет. Когда кто-то действительно любит, это не может быть грехом.

– Ты очень любишь меня?

– Да.

– Я не богат, я не француз, всего лишь иностранец…