– Нет. Я помогу вам. Это двойное имя.

– Мари-Луиз?

– Нет. Анн-Клер.

– Прекрасное имя.

– Мне оно тоже нравится, а как ваше имя? Надеюсь, не Жорж?

– Нет.

– Слава Богу. Я не люблю это имя.

Она размышляет недолго, неожиданно поворачивает ко мне лицо и совсем тихо спрашивает:

– Сколько вам лет? Двадцать?

– Нет. Двадцать шесть, но годы войны не считаются, я, собственно, еще совсем не жил…

– А сколько мне, как вы думаете?

Перед этим она сказала, что ей девятнадцать. Она уже забыла про это?

– Восемнадцать.

– Бог мой! – говорит она с сияющими глазами. – Честно?

– Абсолютно честно.

– Вы поклялись бы в этом?

– Да. Я римско-католической веры.

– К сожалению, мне больше восемнадцати.

– Девятнадцать.

– Больше.

Как это? Раньше она говорила, что девятнадцать.

– Двадцать один.

Она задумывается ненадолго.

– Да, теперь достаточно, то есть как раз столько.

– Но раньше вы сказали – девятнадцать!

– Не может быть!

Эта женщина лжет и сама больше всех удивляется. Но что это меняет? Она женщина, и этим все сказано.

Она очень просто одета, но я не слишком разбираюсь, возможно, это и есть самый последний шик. Во всяком случае, очень неброский. Фигура у нее очень красивая. Она стремительно поворачивается ко мне, словно заметив, что я ее разглядываю.

– Мне пора домой.

Почему так внезапно? Я ей не нравлюсь?

– Могу я вас проводить?

(Ничего не значит, если я ей и не нравлюсь.)

– Нет, – говорит она после короткого раздумья.

– Могу я вас видеть завтра?

– Если вы действительно хотите этого…

– Я так хочу этого. Я очень одинок. Секунду она смотрит на меня испытующе.

– Завтра я тоже приду в сад, – говорит она тихо.

– В это же время?

– Да. До свиданья, мсье.

– До свиданья, мадемуазель.

Она согласилась очень быстро. Разумеется, я никогда в жизни больше не увижу ее. Таковы они, эти француженки. Они охотно идут на знакомства, из любопытства.

Они ужасно милы и сердечны, а потом вы их никогда больше не видите.

Я смотрю ей вслед, ее стройная фигура исчезает за деревьями.

Позволит приличная девушка заговорить с собой в саду? Вряд ли. Правда, Камиль Демулен с Люсиль тоже познакомился таким образом. Но я не Камиль Демулен, и она не Люсиль. Ну, все равно. Я ведь не увижу ее больше.

Когда-нибудь я стану богатым, я знаю это, только это произойдет слишком поздно. К тому времени я буду уже страдающим желудком несчастным стариком. «Жан, меня ни для кого нет дома. Понял?» – «Да, господин тайный советник…»

Если бы я встретил свое будущее «Я» на улице Сен-Жакоб, я загородил бы ему путь перед лавкой итальянских деликатесов.

«Минутку, почтенный мсье. Я дам тебе мою юность, которая мне теперь не нужна. Когда человек в летах, он наверняка не всегда испытывает голод. За тысячу франков я заберу у тебя даже твой плохой желудок. Даже за пятьсот франков. Погоди, не уходи; изволь, за сто. Ничего не давай на благотворительные цели, таким путем добывают деньги для администрации и для родственников, я же вот он – здесь».

Старик совсем не слушает меня, отстраняет с дороги и, бессердечный, продолжает идти.

«Почтенный мсье, любовь… Я не требовал, чтобы купить что-нибудь поесть. Перед этим я лгал, поверьте».

«Ах, пустое».

Полдень. Время обеда. Я уже могу идти в Люксембургский сад, чтобы поесть видимости. Конечно, даже в этом есть свой глубинный смысл, как и во всем в жизни, только я пока еще не добрался до него.

В два часа я в Обсерваторском саду.

Анн-Клер здесь нет. Я ведь это предвидел, не так ли?

Как может красивая французская девушка пойти на свидание со мной, чужеземцем?

Преклонных лет священник прогуливается по аллее и читает молитвенник. Волосы его белы как снег, глаза излучают доброту. Сутана в сальных пятнах, ботинки стоптаны. Нет, на этого падре я не сержусь, он не толст, не ухожен и не пахнет одеколоном. Постойте, а как звали того святого, который никогда не мылся?

Короче, Анн-Клер не пришла.

Все-таки немного досадно. Но и это пройдет.

Я иду гулять в обратном направлении. Через полчаса я возвращаюсь назад. Она здесь, она сидит точно там, где сидела вчера, и перед ней стоит элегантный молодой человек; он опирается на трость, которую он за спиной воткнул в землю. Некоторое время он говорит с ней, потом откланивается и отваливает восвояси.

Кто этот молодой человек? Знакомый?

Я с минуту выжидаю, потом подхожу.

Она что-то вышивает. Итак, будем равнодушны, но в то же время вежливы.

– Qu'est-ce que vous faites de joli?

(Это такая тупость, что я не буду переводить.)

– Я вышиваю скатерку.

– Такая вещь требует, наверное, много труда?

– О нет.

– Для кого это вы?

– Для себя самой. Хочу положить на свой столик – это будет хорошо смотреться.

Небольшая пауза.

– Что вы делали сегодня до полудня? – (Она скажет о молодом человеке.)

– Писала письма. Я принесла вам интересные фото с альпийскими мотивами, мы отдыхали там на даче. – (Она ни слова не говорит о молодом человеке.)

Из своей сумочки она вытаскивает кипу снимков.

– Очень красиво.

– Видите ли, я писала сегодня своему жениху вот это письмо, – говорит она и протягивает мне убористо исписанный лист.

– Вы помолвлены?

– Да. Но мне он не нравится. Вы можете это прочитать.

Она показывает письмо. Я взглянул на обращение: «Mon tout petit Georges».

Возможно ли, чтобы женщина так писала мужчине, которого не любит? Я в растерянности.

– Он не в Париже, можете не волноваться. Вот это Франция. – Она очерчивает пальцем большой круг на подоле юбки. – Вот здесь Париж, а здесь, в пятистах километрах от него, мой жених.

Милая невеста, можно сказать.

Когда она наклоняется, я вижу ее небольшие груди, стянутые тонкой кофточкой. Господь хочет подвергнуть меня испытанию, поэтому он послал мне именно невесту.

– Я не люблю своего жениха.

Зачем она говорит это? И все же, может быть, она любит его?

– А кто был тот молодой человек, с которым я вас застал?

– Меня? – спрашивает она таким тоном, словно приготовилась все отрицать.

– Да, до того как я пришел.

– Он заговорил со мной, пока я здесь ждала вас. – (Конечно, ему она тоже посылала улыбки.) – Я сказала ему: «Пожалуйста, оставьте меня, я жду кое-кого».

Тем временем я вижу, что молодой человек медленно идет по противоположной аллее и наблюдает за нами. Он тоже видит, что я заметил его.

– Вы не верите мне? Пойдите и спросите его. Типично. Я должен его спрашивать! Она прекрасно знает, что я никогда не сделал бы это. Через некоторое время она говорит:

– Ну вот, мне пора.

Улыбаясь, она встает. Я тоже принял решение.

– Мы больше не увидимся, мадемуазель.

– Почему? – спрашивает она удивленно.

– Я не поддерживаю знакомства с дамами, которые позволяют кому угодно заговаривать с собой. – (Какая чушь! Кто я такой? Принц Уэльский? Но теперь уже все равно.)

Ее лицо вздрагивает и краснеет.

– Вы не верите, что я сказала правду? Я этого молодого человека впервые вижу.

Не верю.

Она нервно теребит перчатки с длинными узкими пальцами и кусает губы. Слеза, совершенно неожиданно, сбегает с ее щеки. Потом она стремительно поворачивается и порывается уйти, но, пройдя несколько шагов, прислоняется к стволу дерева и дает волю слезам. Как река в половодье, прорвавшая плотину, ручьи слез хлынули из ее глаз. Я знаю ее всего два дня, а она уже плачет. Очень нежно и виновато беру ее за руку.

– Не плачьте… Я не то хотел сказать.

Она кусает перчатку, и слезы катятся, как толстые дождевые капли во время летней грозы.

– Простите, если я вас обидел.

В конце концов мы миримся. Я провожаю ее до выхода из сада, потом она идет домой. Я долго смотрю вслед, пока она спешит по аллее.