Включив телевизор и приглушив граммофон, мужчина рухнул на свой любимый диван. Тут же последовало беспардонное вторжение на территорию дивана и соседа в лице «бычьей собаки». Пес в очередной раз исполнил свой головокружительный ритуал посадки: долго кружась вокруг своей оси и иногда теребя плед, он наконец бухнулся рядом, свернувшись в клубочек. Просидев под хаотично меняющиеся картинки на экране телевизора около получаса, полицейский неожиданно вспомнил о своем новогоднем подарке. Аккуратно покинув диван, дабы не потревожить полусонного пса, он направился к холодильнику.

Ливан позволил себе бокал Paulaner в этот день свободы и домашнего торжества, предварительно купив только одну бутылку пива в городском гипермаркете. Процесс употребления запретного спиртного напитка (Олсен уже три месяца не пил спиртное и не курил), как и в старые добрые времена, был одним и тем же. Kwak[7] Ливан споласкивал исключительно водой из-под фильтра, затем, отсоединив его от деревянной подставки, помещал в холодильник на полторы-две минуты. Сама же бутылка с пивом стояла в раковине, заранее заполненной прохладной водой. Индикатором готовности напитка к употреблению была слегка отслоившаяся и разбухшая этикетка с изображением монаха ордена минимов. Так как Ливан предпочитал нефильтрованное пиво, перед открытием бутылки он медленно и по-эстетски переворачивал ее кверху дном, затем пристально глядел на перемещение живительной влаги, а потом так же медленно повторял процесс в обратном порядке. Ему казалось… хотя нет, он был убежден, что таким образом равномерно распределяются все вкусовые ингредиенты его любимого спиртного напитка.

Вынув из холодильника на глазах запотевающий бокал, мужчина аккуратно вставил его в деревянную подставку и достал из выдвижного ящика новенькой кухни свою любимую открывашку с голосом Гомера Симпсона, которую изобрел Майк Крэм, заработавший на ее продаже более трех миллионов долларов. Ливан любил легендарные вещи и красивую одежду. В своем отношении к внешности он граничил между аккуратным мужчиной и метросексуалом. Его гардеробу могли позавидовать даже поп-звезды.

Поставив бутылку на гранитную столешницу новой кухни, Олсен, будто сапер, неторопливо накинул легендарную открывашку на металлическую пробку бутылки и начал выпускать из нее сладостное шшшшш… И когда пробка, словно медаль, звонко прошлась по граниту столешницы, Гомер неистово выдал победный клич! Наклонив бокал на тридцать пять градусов, «аккуратный мужчина» тонкой струей наполнил бокал напитком. Золотисто-мутноватый цвет нежно околдовывал Kwak, рождая на поверхности бокала снежную пену. Когда шапка пены осела, Ливан спиралеобразными движениями закрутил остатки напитка из бутылки и, как перфекционист, поместил их в «кубок» предстоящего наслаждения. Взяв бокал за удобную деревянную ручку-подставку, он поднес напиток к носу и медленно и продолжительно втянул ноздрями аромат хмеля. Всё это время, спрятав нос под свои рыже-белые лапы, Каспер безучастно смотрел прищуренным глазом в сторону хозяина.

Ливан сатирически взглянул на бультерьера и, подняв бокал, произнес:

– Скоол![8]

Тут он поднес бокал к губам, закрыл глаза и затем тремя большими глотками осушил одну треть содержимого. Напиток охлаждающим потоком, подобно молодому горному ручью, наполнил дегустатора хмельной свободой.

После заключительного в этой трилогии глотка Олсен, не отрывая глаз от бокала, от наслаждения выговорил:

– Первые глотки пива как оргазм! Их нельзя контролировать или дозировать. Ими можно только наслаждаться.

Вытерев рукой пену с губ, Ливан поставил деревянную подставку на столешницу с чувством выполненного долга. Тут очень вовремя просигналила духовка, оповестив повара о готовности праздничного пирога. Как только Ливан открыл дверцу духовки, Каспер тут же очутился возле нее в ожидании своей законной, по его мнению, порции.

Вечер был проведен спокойно и сытно. Решив не идти в спальню, а заснуть под телевизор на диване, Ливан достал второй плед и в обнимку с Каспером, недолго сопротивляясь с желанием посмотреть новогодний концерт, провалился в самый глубокий, по его ощущениям, сон.

Начальник Управления уголовного розыска ГУ МВД России по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области полковник полиции Сергей Борисович Аганов был в отличном настроении, ведь осталась всего пара часов до окончания самого короткого рабочего дня в году. Последний день декабря уже был пропитан запахом мандаринов и магазинных салатов. В каждом кабинете на Суворовском проспекте, 50/52 всё чаще улавливался позитивный настрой в разговорах между коллегами. Все, кроме дежурных, чья смена выпала в эту новогоднюю ночь, были в приподнятом настроении.

На столе у полковника стояли три большие праздничные коробки. Они были идентичны по размеру, и только огромные банты отличали их своими индивидуальными цветами. Тот, кто оформлял эти красный, синий и розовый банты, явно не жалел материала, так как выглядело это очень пышно и вызывающе. Подарки предназначались для самых дорогих женщин в жизни Сергея Борисовича – жены Карины, она же Кариночка, и двух одиннадцатилетних дочерейблизняшек Наринэ и Анаит. Для не менее любимой тещеньки он приготовил отдельный подарок. Нежный, до неприличия щедрый и до фанатизма любящий отец семейства, Аганов никогда не упускал случая побаловать своих девочек. Хаотично шаря по карманам груди кителя и штанов под собственный напев некогда армянского хита «ес сирумэм кез», он искал ключи от кабинета, чтобы наконец покинуть его. Увидев ключ на рабочем столе из красного дерева, полковник вскорости поднял его и зажал в зубах. Этот небольшого роста, слегка полноватый, но крепко сбитый армянин, неуклюже и смешно собрав коробки и прижав их к пузу своими волосатыми руками, не выпуская ключа изо рта, направился к двери. Коробки перекрывали ему обзор, но он уверенно двигался в сторону выхода. Подойдя вплотную к двери, Сергей Борисович развернулся и толкнул ее тем местом, где спина теряет свое благородное название. Это был эффектный выход. Закрывая кабинет, он вдруг услышал, как зазвонил телефон на его рабочем столе. У полковника была очень забавная манера произносить нецензурную брань, не договаривая слова до конца, или заменять мат на однокоренные слова. И когда он ругался, что было весьма частым явлением в рабочем процессе, он напоминал известного французского комедийного актера Луи де Фюнеса. И в этот раз, закрыв глаза, он сквозь зубы своего миниатюрного рта, по слогам выговаривая последнее слово, нервно произнес:

– Рабочий день закончен!

Но телефон разрывал тишину, а вместе с ней и нервы начальника.

– Ну какого х-у-у-у-дожника ты звонишь мне в это время?! Су-у-у-слик ты гребаный! – краснея от злости, словно индонезийский вулкан Мерапи, закипал полковник.

Ценой неимоверных моральных усилий армянин проделал обратный путь к рабочему месту. Он резко схватил трубку телефона и в ту же секунду выронил ее, потом выругался на армянском и вновь повторил попытку.

– Слушаю! – громко и раздраженно выпалил он.

На том конце провода кто-то монотонно и сдержанно выдавал полковнику информацию, от которой его львиное состояние таяло на глазах. Наморщенный лоб и вздутые вены на шее с каждым услышанным словом разглаживались и утихали. Стеклянный взгляд был направлен на подарочные коробки в проеме дверей, где они в спешке были оставлены. Что-то проникновенное и одновременно ужасное заполняло сознание замеревшего человека. Словно гипноз или транквилизатор, начали действовать услышанные слова. Нарастающий поток колдовского спокойствия окутал полковника полиции. Не перебивая собеседника, он медленно начал погружаться в свое рабочее кресло. Монолог длился будто целую вечность. Наконец голос на том конце провода стих.

Полковник, словно заворожённый, ответил только: