Хоть по складам, да разобрали Матвей с Ефимом послание Пьера.

К утру собрался Ефимка. Котомку на плечи надел. Поклонился в ноги Матвею и, когда чуть-чуть забрезжил рассвет, в дальний неведомый край отправился.

В Сибирь шел не один — на тракту его поджидало еще трое беглых с Каслей. Веселей и смелей было ватагой шагать, землю мерить, в Колывань добираться.

— С богом идите, — Матвей им сказал, — тракта держитесь. Народ в Сибирь идет. Варнаков сторонитесь, с верным народом дойдете.

— Прощай, дядя Матвей, прощай, — напоследок Ефимка Матвею сказал.

Долго-долго глядел им вслед старик, будто видел зауральскую степь, по которой шел его сын названный.

Много лет прошло с той поры, когда Ефим в Сибирь ушел…

Говорят, леса, как моря, — гуляет в нем не волна, а ветер и людская молва.

Докатилась молва с Алтая далекого до наших гор — до завода.

Доброй славы добился Ефим в Сибири широкой, хоть и в дальнем краю, да ставшим близким, родным и ему и его детям.

Уменье уральских каменных дел мастеров многим товарищам в Колывани он отдал.

Только, говорят, никогда больше из хрусталя голубей не делал. Не хотел бередить память о верном друге.

Про Матвея тоже молва долго в народе бродила, будто он с куреней ушел. А куда — неизвестно. Одни говорили, в Петербург подался — стал работать на гранильной фабрике. Кто будто видел его в Екатеринбурге — тоже на фабрике, молодежь учил мастерству да уменью, как камень гранить, да самоцветы видеть…

Кто его знает.

Может и правда. Много ведь умельцев отменных работало в Екатеринбурге и в Петербурге — лучшие мастера были.

А про Пьера вести такие на завод доходили, будто долгие годы Пьер Ефимкина голубя хранил и внукам заветку оставил — беречь эту птицу, как самую крепкую память о верном друге — уральском умельце Ефиме Печерском.