Читатель обратит внимание на сходство «Уральских сказов» С. К. Власовой и сказов «Малахитовой шкатулки» П. П. Бажова. Он увидит это сходство и в приемах построения ими сказов, и в характеристике героев, и в оценке ряда явлений жизни горнорабочих Урала до революции. И это вполне естественно.

Любой современный писатель, если бы он задался целью создать литературный сказ о жизни и труде рабочих до Великой Октябрьской социалистической революции, не смог бы избежать влияния замечательных сказов «Малахитовой шкатулки». В них с особой силой воплотилась мысль и поэзия трудового народа. Ивановский писатель М. Кочнев, например, в своих сказах о серебряной пряже широко опирался на творческий опыт П. П. Бажова, на созданную им традицию разработки рабочих преданий, легенд и сказок.

Опирается на эту традицию и С. К. Власова. Ее «Уральские сказы» представляют известный интерес. При всей близости к бажовской манере повествования, они содержат подлинные и лично услышанные автором предания и легенды, бытующие на Урале.

На основе богатых записей, сделанных С. К. Власовой в разное время и творчески ею обработанных, был создан ряд сказов. Тематика их разнообразна. Автор повествует о народном гневе трудящихся против угнетателей, о дружбе народов, заселяющих Урал, о трудолюбии и таланте прославленных уральских умельцев. Некоторые из этих произведений публикуются в настоящем сборнике.

Собирая и обрабатывая народные предания и легенды, С. К. Власова стремится придать им новые бытовые детали, дать более развернутые характеристики героев, чем в преданиях.

В этом отношении показательным является сказ «Хрустальный голубь». Предание о «Хрустальном голубе» С. К. Власова услышала в 1932 году в Сысерти. Запись предания сохранилась. Сравнивая запись с литературным сказом С. К. Власовой, можно убедиться, насколько близка эта запись к преданию. Автор только более обстоятельно пересказал его сюжет, по своему его обработал.

То же самое можно сказать и о других сказах. И «Афанасий Кичигин», и «Бесенова гора», и «Иванков камень» основаны на оригинальных преданиях и легендах, сложенных уральцами.

«Уральские сказы» С. К. Власовой расширяют наши представления о поэтическом творчестве уральцев, помогают лучше понять истоки творчества П. П. Бажова, о которых мы еще так мало знаем.

М. КИТАЙНИК.

Было это так давно, что люди не помнят: быль это иль сказка. Рассказывают, в далекие времена около древнего города Новгорода, на берегу озера Ильмень, жил рыбак с женой и ребятами.

Бывало солнце еще не взойдет, не осветит матушку землю, пойдет он рыбачить с сыновьями, а сыновья у него такие росли, что залюбуешься, не опишешь пером, не обскажешь и сказом. Уж до чего богатыри в новгородской земле все были, а они ростом выше всех, плечи широченные, словом — орлы-ребята. Одному из парней, кажись, семнадцать годов было, а другому девятнадцать весной миновало. А сестра у них еще маленькой девчонкой была.

Наловит рыбак Еремей рыбы, пойдет в Новгород — город великий, продаст рыбу, накупит все, что надо ему было в хозяйстве, и опять у озера своего живет.

Добрая слава за Еремеем шла. Самый смелый мужик он был на селе. Такими и парни росли. Случались нередко на озере бури: налетит гроза с ураганом да ветром ужасным. Заходит волна черней ночи. Не раз настигала она рыбаков. Начнут они людей звать на помощь. Первыми бросятся их спасать сыновья Еремея. Часто спасали людей и сами не раз смерть побеждали.

Часто соседи своим сыновьям Еремеевых парней в пример ставили. Старшего звали Василием, а младшего Иванкой. В непролазных болотах и чащах лесных много раз Еремей с сыновьями здоровенных медведей и сохатых просто вилами брали.

Пока были малы сыновья у Еремея, один он в город ходил, а как подросли парни, — стал отец брать их с собой. Поначалу парнишки от шума людского, говора разного смущались, а потом привыкли и пригляделись.

Пригляделись и к разным ремеслам потянулись, как верба к солнцу весной. Василий с гончарных изделий глаз не мог оторвать, а Иванко больше у шорников обитал. Научился он такие уздечки шить, да шлеи, — как наденут их на коней, будто конь затанцует. Пойдет легко и красиво, а разойдется — птицей взлетит и понесется над землей.

Далеко побежала добрая слава про Иванковы сбруи.

Не отстал от брата в мастерстве и Василий-гончар. Как огонь сверкали его чаши и кувшины. Бывало бросит он чашу на землю — только звон пойдет, а чаша не разобьется.

Так и жили бы братья с отцом и матерью старой около озера Ильмень. Отец бы рыбу ловил, сыновья ремеслом бы занимались. Но не то у них на роду видно было написано, не та судьба была, как говорили тогда в старину.

Никто не заметил в семье у Еремея, как дочь подросла — красавицей стала. Женихи сватов посылать начали. Старая вещунья-колдунья предсказала: быть ей замужем за новгородским гостем важным. Наврала старуха-вещунья — другое ждало дочь Еремея.

Как-то раз, осенью поздней, сидели братья в избе. Каждый своим делом занимался. Отец в это время на дворе невода сушил, мать больная на печке лежала, а дочь молодая — Светлана у окна растворенного тонкие нитки пряла.

На озере синем ни волн, ни прибоя. Тихо было. Вдруг, откуда ни возьмись, нависли над землей и над озером черные, лохматые тучи. Ветер поднялся, завывать стал. Все сильней и сильней свистеть начал, а потом такое началось — сущий ад.

Не успел отец до избы добежать, в березу у дома вцепился, смотрит и понять ничего не может. Легла черная туча на избу, всю ее собой прикрыла, все окна застелила, а потом поднялась высоко-высоко и улетела.

Оба враз братья вскочили. Подбежали к окну растворенному, — а сестры уже нет, как не бывало. Только ветер свистит, с ног валит. Заплакала мать на печи, а братья от горя плечи опустили. А сестры нет. Неведомо куда девалась она.

Со страха не помнит она, сколько лететь ей довелось на туче, а в себя пришла, на полянке лесной, среди темного леса очутилась. Кругом тишина. Солнышко светит вдали. Последний луч его вершины сосен озаряет. Запах полыни, разных цветов голову кружит. Стала Светлана повсюду озираться.

Видит лес, горы везде и заходящее солнце в горах. Пока смотрела кругом, солнце село совсем. Стало темно ненадолго, а потом враз цветы загорелись ярким огнем — вдали огоньки замелькали, будто к себе манят. Пошла Светлана на огоньки: «Может жилье какое найду, ночевать попрошусь».

Подумала она так про себя и пошла дальше.

Еще немного прошла и увидала: на поляне лесной хоромы большие стоят, будто дворец, а людей ни души. Со страхом зашла она на крылечко. Отворила тихо дверь и замерла на месте: все сверкало кругом, от самого потолка и до пола.

— Чудно как. Аль это сон? — сказала про себя девица и только было хотела дальше пойти, навстречу ей из горниц высоких вышел сам воевода лесной.

Высокий такой, в зеленом наряде. К девице он подошел. От страха она бежать хотела. Но не успела шагу шагнуть. Схватил он ее за белые руки, поглядел ей в лицо и промолвил просьбу сердечную:

— Прости меня, девица красная. Это мой друг — ветер буйный похитил тебя для меня. Будь моей женой — хозяйкой лесной.

Говорит воевода ей, а сам так жалобно смотрит в ее голубые глаза. Хоть и страшно было Светлане, но с малых лет ей слыхать доводилось, что добрый он, воевода лесной. Крепко он лес стережет, верно его охраняет.

Жалко ей стало его. Подала она ему свою белую руку. Повел он Светлану в хоромы свои: что ни дверь — то чудо перед ней раскрывалось. Все кругом было из драгоценных камней и цветов разных.