– Валентин, а не пора ли делом заняться? – даже не прошептал, а прошипел тощий.

Мордастый Валентин выскреб миску, утер рот куском хлеба, обернулся к буфетчице, схватив ее за талию. Она хихикнула, но тут Валентин надавил сильнее и рявкнул:

– Говори, стерва, где спирт спрятан?

Она полузадушенно прохрипела, что у врача, в сейфе, – и полетела в угол, отползла под стол. Валентин, припадая на ногу с каким-то приплясыванием, вышел из столовой. Тощий выскользнул за ним. Тут только буфетчица завизжала.

Семен выскочил следом за парочкой, но не по пятам, а сразу во двор. За тарелками он после зайдет, до учений на новом Васькином месте еще есть время. Хорошо бы вздремнуть перед стрельбами. Семен всю ночь проворочался без сна: винтовки на дне лодки не давали покоя. Брезент, конечно, крепкий, но вдруг воду пропустит. Или пропитается туманом, что конденсат даст, тогда магазин вымокнет, а там всего пять патронов, да еще один в патроннике.

Теперь ему хотелось посмотреть, как Цапля разделает новеньких под орех за рукоприкладство, а может, и вышлет с острова. У главврача с этим было строго. Если еще и Егора с этими за компанию турнет отсюда, он Цаплю прям зауважает и даже про себя будет по фамилии звать. Госпиталей, что ли, мало? Пусть Егор лечит свой эндокардит в другом месте.

Буфетчицу, вечно называвшую Семена тунеядцем, ему жалко не было.

Вытирая руки в грязных картофельных разводах о штаны, Семен перебежал двор, пристроился под окном Цапли на привычном чурбане. Осторожно выглянув, увидел затылок главврача с наметившейся лысиной, сомкнутые на шее оливы стетоскопа.

Один раз стукнув в дверь, ввалились новенькие. Семен присел на чурке. Теперь оставалось только слушать. Вошедшие сначала вкрадчиво разъясняли свои «потребности в препарате», затем грозились написать «наверх». Семен узнал шипение Тощего. Цапля велел им идти в свою палату немедленно, если хотят остаться в интернате. Тут Валентин вдруг заорал про спирт, который от него прячут, послышался звон разбитого стекла. Семен было приподнялся заглянуть в комнату, как Цапля вовсе бесцветным голосом сказал:

– Уберите оружие. Вы что! Я сделаю вам укол.

У Семена закружилась голова, сердце забилось у подбородка. Он услышал, как Цапля отодвинул тяжелый стул и впрямь начал копаться где-то в ящике стола: там хранились ампулы морфина, Семен колол ими самоваров при сильных болях.

– Живее давай, время – деньги!

С грохотом Цапля поставил весь ящик на стол – так, видно, удобнее было искать.

Выстрел раздался так неожиданно, что Семен качнулся на чурбане, едва не свалившись. В кабинете что-то охнуло, тяжело упало на пол. Семен прижался к стене под рамой.

– Могёшь! Я думал, только монетой и мойлом шарашить умеешь, – забасил Валентин.

– Не базлать, грузи и валим, – шипение Тощего перешло в визг.

Звякали ключи, склянки, шуршала фольга таблеток, с хрустом отламывались головки ампул. Когда эти двое опрокинули стол, Семен свалился под окно, замер, потом на карачках пополз по периметру здания. Под ладонями кололось, саднило. Он увидел, как двое поволокли ящик стола к причалу. Спокойно, будто вещи переносили, обустраивались.

Может, ему выстрел почудился?

Он стоял на четвереньках, как собака, не зная, куда повернуть. То ли в кабинет, Цаплю проверить. То ли за парочкой на причал.

У двери главврача след ботинка, бордовый, будто вишню раздавили. Из палат выглядывали санитарки, однорукий старик в очках, скрепленных на дужке пластырем, стоял возле Семена с ошалевшим видом. И здесь пахло брюквой – самоварам только разнесли обед. Семен дернул ручку, вошел. Захрустели под ногами стекляшки. Медкарты, сброшенные на пол, перелистывал сквозняк. За опрокинутым столом, скрючившись, лежал спиной кверху Цапля, все так же со стетоскопом на шее. Его лицо белело в круглой темной луже. Семен пощупал пульс на запястье, не зная, что еще сделать. Руки Цапли были бледные, с черными волосами на пальцах. Пульс отсутствовал.

Разве бывает такая смерть? Застрелили, как зайца, мимоходом, взяли что надо.

Санитарки, стоявшие за спиной Семена, завыли, буфетчица в седьмой раз завела про мордастого, который на нее напал. Собирались куда-то звонить, отбивать телеграмму, вызвать наряд. Инвалиды, кто был на ходу, то выскакивали в коридор, то запирались. У Семена несколько раз спрашивали: «Мать где? Антонина Алексевна? Где Антонина Алексевна? Срочно беги. Надо срочно». Кто-то сел собирать с пола бумаги и заметать стекло на совок. Шлепнулась на пол сырая тряпка. Качнулась грязная вода в ведре с надписью «ПОЛ».

– Ничего не трогайте! Нельзя! – закричал Семен. – Убили же…

Не договорив, он пронесся по коридору, заглядывая в палаты. Ваську? Отца? Мать не видели? Обогнул старую монастырскую лавку, обежал Ленина. Хотелось сесть в лодку и удрать подальше от этого места. Стрижи шныряли туда и сюда, будто ничего не случилось. Ладога ничего не знала. Синела.

Где же они пистолет взяли? У Егора, что ли? И где искать мать? Вечно ее нету, когда надо. Что коку Тому мыл сам, что теперь. Семен остановился отдышаться над причалом. Не смог выдохнуть. Внизу, по пригорку, эти двое волокли кого-то в белом халате к лодочному сараю. Человек извивался. Халат тащился полой по траве. Валентин отбросил свою палку, запустил под халат обе лапы.

– Мама? – прохрипел Семен.

К Зимняковой бухте шли затемно. Дорога, ровная, с хрусткими льдинками под ногами, вела в сторону кладбища, затем вильнула вправо. Видимо, она прорезала остров целиком. Павел едва успевал за Асей: та ступала легко, не оглядываясь. Оба молчали.

Все на этом острове было старомодно, обрядово. Необычно. При воспоминании о том, как вчера трогал Асин лоб масляной кисточкой, у Павла приятно сжималась в животе какая-то пружина, а руки было некуда девать. Например, обнять Асю – можно или нет? Хоть елки встречные считай, чтобы отвлечься.

Над ними промахнула, шурша крыльями, сова, ночь стекала в землю. Светлело. Точнее, синело. Прошли поляну, лоскутную, словно специально засаженную разными видами мха.

– Фоткать бесполезно, все синюшное выходит. – Павел показал Асе экран своего телефона.

– Не сходи с тропинки: мох этот и так каждый год стада туристов топчут. Заповедник объявили, толку чуть.

– Они и в бухту припрутся? – Павел нахмурился.

Ася не ответила, ускорила шаг. Вжих-вжих – лапы низкорослых елей со свистом проскальзывали по их курткам, не успевая зацепиться. Впереди плескалась Ладога. Светлеющая наперегонки с небом.

Дойдя до воды, замерли. На длинном плоском камне – тут с кромки острова соскоблили все наносное – никого больше не было. Короткие гряды черных валунов врезались в водную гладь, белые чайки кружили над отмелью. Пахло рекой и арбузом. Розовая полоса обозначила рассвет.

Ася стояла рядом так тихо, что Павел взял и сжал ее руку, боясь, как бы и она не окаменела.

– Погоди, – Ася не обернулась. – Смотри лучше туда.

Вставало солнце. Круг и длинная, с изгибами дорожка по воде – словно закутанная в алый плащ женщина. Еще немного, и она не спеша пойдет им навстречу. По воде, в которой отражается небо. Но плащ вспыхнул. Солнце поднялось выше – Ладога скрыла образ до нового рассвета. Черные камни под ногами высохли, посерели.

– Видел, да? – Ася была вся розовая. – Наверное, тут и придумали писать Валаамскую Богородицу.

– Слушай, а вчера, ну, там, ты почему убежала?

Они сидели рядом на каменной выбоине, похожей на узкую скамейку. Из трещины возле их сапог торчала жухлая травинка. «При чем тут Богородица?» – думал Павел. Хотелось говорить о будущем, пригласить Асю куда-то после всей этой аскезы. Надо ли сначала рассказать ей про аварию? Или только про Петю и пацана? Может, им просто сбежать отсюда на ближайшем корабле? До вторника еще четыре дня.

Ася подставила лицо солнцу.

Павел не мог отделаться от мысли, что она принадлежит острову, хоть и не родилась здесь. Как местные. Не сильно-то веруют, но всё еще держатся за монастырские булыжники. Вцепились корнями, как эти сосны. Привычные к здешним тяготам – вряд ли выживут где еще. Над водой пролетела стайка птиц. Пестро-коричневые, вроде длинноногих и клювастых воробьев, они выжидательно встали на мелководье.