И все вроде было безобидно, но эта излишняя самоуверенность и неспособность почувствовать границы допустимого со стороны ее подруг, отражались в глазах Плешецкой нездоровым блеском. Она нервно закусила нижнюю губу, опустив взгляд в пол, а когда подошла уборщица, Плешецкая два раза искренне извинилась.

И мне стало ее так жаль.

Правда.

Но, с другой стороны, почему она не постояла за себя? Почему позволяет отпускать в свою сторону насмешки?

Почему молчит?

К девушкам подошел Семен Аркадьевич и увел Байрамову обсудить какой-то экспонат. Плешецкая и Сергеева остались вдвоем и не сговариваясь переместились к винтажному креслу, стоявшему в углу зала.

– Не обращай на нее внимание, – успокоила Плешецкую Вика. – У нее с мужем проблемы, поэтому она такая озлобленная сегодня. Скажу тебе по секрету, только ты никому, хорошо? Лейла заметила, как ее свекровь прокалывает презервативы, представляешь! Заходит она в спальню, а там она – стоит, значит, около прикроватной тумбочки, а в руках игла и пачка презервативов, прикинь! Так Лейла такой скандал устроила! Это вчера вечером было. Орала на весь дом, чтобы мамаша его выметалась немедленно, вот так!

– Ты откуда об этом узнала? – спросила Плешецкая.

– Лейла рассказала, только она просила тебе не говорить. Так что цыц! – Сергеева растянула улыбку до ушей, а ее щеки чуть подрумянились. – Я тебе ничего не говорила.

– Хочу пройтись, ты пойдешь? – спросила Плешецкая у подруги.

– Не-ет, ты иди, я тут покараулю, когда шампанское снова разольют.

Сергеева села на кресло, закинув ногу на ногу, и в считанные секунды к ней подбежала женщина с бейджем и сказала:

– Девушка, здесь нельзя сидеть, это кресло выставлено в качестве экспоната!

– Что? – переспросила Сергеева.

– Вы сидите на экспонате!

– Серьезно!?

Сергеева соскочила с места, посмотрела на кресло и расхохоталась.

– А я-то подумала, что за старье вы тут поставили, неужели нормальных кресел не было!

Смеясь, она отошла поближе к фуршету, где уже разливали новую порцию шампанского.

Плешецкая рассматривала шляпу с белым пушистым пером, стоя в центре зала. Свет от люстры падал на ее завитые волосы, и они отражались каштановыми бликами. Она была одинока в центре толпы, ее мысли никто не видел, хотя они легко читались по лицу. Она неуверенно теребила обручальное кольцо и не могла настроиться на хорошее настроение.

Ведомый тем самым непонятным чувством, все еще крутящимся в солнечном сплетении, я вдруг сделал шаг навстречу. Затем еще один и еще. Пальцы задрожали, ладони вспотели. Я не чувствовал ног.

Что я делаю?

Нас разделяло лишь слово. Стоило мне что-то сказать, и Плешецкая посмотрела бы на меня.

– Лика! – позвала ее Байрамова.

Плешецкая встрепенулась, и обернулась на зов подруги.

– Подойди сюда! – все также бесцеремонно крикнула Байрамова.

Она ушла, а я остался.

Кровь гудела в ушах, заглушая все звуки. Мне казалось, я состоял на девяносто девять процентов из адреналина. Шляпа укоризненно смотрела на меня, и я думал, сейчас она скажет: «Ну ты и кретин!»

Что руководило мной в тот момент я понял гораздо, гораздо позже.

Остаток вечера я не смел повторить эту глупость. Начался аукцион, и все посетители начали усаживаться на скамейки. Плешецкая попрощалась с подругами, а те в свою очередь, чуть ли ни рады были от нее избавиться.

Я подождал, пока она отойдет от музея, чтобы выйти незамеченным, но ждать пришлось долго. Занималась гроза. Ветер раздувал ветви деревьев в разные стороны. Сверкали молнии. Дрожащими руками Плешецкая вытащила из сумки зажигалку и с трудом зажгла сигарету. Она стояла на серой улице, мимо неслись машины одна за одной. Прическа ее растрепалась, под глазами черные дуги отпечатавшейся на коже туши. Плакала она беззвучно, одними глазами, а лицо при этом было непроницаемо каменным. Словно она знала, что ей воткнут нож в спину, ждала этого и была согласна…

Стоя за дверью, я наблюдал, как постепенно с нее спадает маска. С каждой новой слезой появлялись эмоции – искривлялись губы, хмурились брови. В итоге ее грудная клетка неровно содрогнулась, Плешецкая закрыла руками глаза. Недокуренная сигарета упала на асфальт, продолжая медленно тлеть.

И наконец-то это чувство вырвалось из моего солнечного сплетения, и я понял, что это была жалость.

Настоящая и искренняя жалость.

Лика отпускала всю злость, обиду и несправедливость. Ей пришлось дождаться, когда мир позволит остаться одной, чтобы открыться и облегчить тяжелую ношу неприятных эмоций. А когда этот запас иссяк, она глубоко вдохнула влажный воздух, вытерла слезы, и лицо снова застыло.

Подъехало такси, и Плешецкая села в него, как ни в чем не бывало.

Если бы я не стал убеждаться в том, что Плешецкая поехала домой, а не свернула куда-то по дороге, я бы не застал той жуткой сцены.

Еще на повороте к ее улице мне стоило развернуться, потому что ехать дальше смысла не было. Но я решил еще раз взглянуть на нее. Она забежала в дом, прикрываясь от дождя маленькой сумочкой. В гостиной горел свет. Двигаясь со скоростью десять километров в час, ничего не ожидая, я смотрел в окно. Плешецкая скинула каблуки, прошла в гостиную. С дивана встал Плешецкий. Между ними завязался короткий спор, и Плешецкий замахнулся, что было силы и ударил жену так, что не успела она ничего осознать, как уже оказалась на полу, прислонив руку к щеке. Платье ее неуклюже свернулось от падения, оголив шрам на плече.

Резко затормозив, я чуть не ударился лбом о руль. Плешецкий так и оставил ее на полу, а сам ушел.

Я смотрел на ее размазанную тушь под глазами, и понял, что это та самая женщина, сваливавшаяся мне на голову четыре месяца назад. Я не узнал ее, потому что помнил лишь силуэт и жуткий красный шрам на все плечо. Плешецкая носила закрытую одежду даже в жаркую погоду, и вот я понял причину. Мое сердце сжалось в тугой комок, и воздух в легких стал горячим, тяжелым и болезненным. Я вцепился ногтями в ладони с такой силой, что вязкая теплая кровь проступила на одной руке. Опомнившись, я ослабил хватку, и постарался отбросить все непрошенные чувства, затаившиеся в темном углу моей души.

Темном и мертвенно холодном.

Она еще долго лежала практически неподвижно, но в итоге нашла в себе силы встать. А я нашел в себе силы уехать.

Шесть лет назад я поступил на службу в самую известную компанию в городе, едва закончив университет. Будучи еще на четвертом курсе, я прогулял полгода криминалистики, а когда наконец-таки соизволил явиться, преподаватель дал мне практическое задание, чтобы хоть как-то исправить плачевное положение. Мне предстояло побыть в шкуре следователя.

– Сделаешь трасологическую экспертизу.

– Что?

– Хотя… даже не так. Пойди, – говорит, – на улицу и найди следы шин, зафиксируй их всеми возможными способами, начиная от фотографии, заканчивая слепками, опиши их, составь протокол осмотра места происшествия и идентифицируй транспортное средство. Будешь следователем и экспертом в одном флаконе. Потом посмотрим, что с тобой делать. Две недели на все.

Как ежик в тумане я шарился в учебниках, пособиях, на всевозможных сайтах, даже смотрел обучающие видео. За три дня мои нулевые познания выросли как на дрожжах. Вряд ли меня узнала бы собственная мать, если бы увидела, как я по ночам зачитывался научными трудами известных теоретиков криминалистики. Эта тема буквально поглотила меня, знания впитывались как в губку.

Прихватив все необходимое, я нашел первые попавшиеся на улице следы. При том я не стал искать «удобные» отпечатки, где было бы все видно и понятно. Не знаю зачем, но по собственной воле я усложнил задачу. Следы зафиксировал на камеру телефона, после чего снял гипсовые слепки, досконально описал их, нашел в интернете картинки отпечатков шин и стал сравнивать. Самое сложное оказалось идентифицировать машину. Резина почему-то была летняя, и половина линий стерта от тормозов, либо между полосами забился снег, из-за чего я потратил все отведенное время на походы по автосалонам и шиномонтажкам. Преподаватель увидел блеск в моих глазах и разрешил сдать задание позже.