Про сам, собственно, завтрак особо рассказывать нечего, разве что упомяну, что кофе французы пьют после еды и делают это даже без сигареты вприкуску. Вот же дикари. Это я иронизирую, конечно. Просто привык в прошлой жизни начинать свой день с кружечки кофе с сигаретой. Вот и здесь, когда пригубил замечательно сваренный напиток, аж слюна потекла, так захотелось закурить, с трудом сдержался, чтобы не попросить сигарету. Для себя в принципе решил по возможности обойтись в своей новой жизни без этой вредной привычки, но это не точно. Все-таки в прошлом я был заядлым курильщиком.
Еще что можно отметить из прошедшего завтрака — что какое-то напряженное отношение ко мне было, пока мы не начали есть. Уж не знаю, что они ожидали увидеть, может, кого-то вроде дикаря, который понятия не имеет, как пользоваться столовыми приборами, или еще чего, но они явно вздохнули с облегчением, когда увидели, как я веду себя за столом. В принципе ел я не торопясь и без стеснения, как привык, тем более что приготовлено все здесь было действительно вкусно, и я после завтрака не поленился поблагодарить повара, вернее, повариху.
Вот как раз после завтрака для меня начался ад в миниатюре.
Народ жаждал общения, причем все и сразу. Главное, что темы для разговора у всех были разными. Другими словами, каждого интересовало что-то свое из того, что я мог рассказать и о своей жизни, и о стране, из которой я приехал. Например, братьев Пьера очень волновало вопрос, собирается ли Советский Союз рассчитываться по долгам царской России.
Им вообще в голову не приходило, что неоткуда это знать четырнадцатилетнему пацану. Приехал оттуда, значит должен быть в курсе, и точка. Утрирую, конечно, но примерно так это и ощущалось. На самом деле я-то точно знаю, что Союз пошлет всех с этими долгами, но говорить этого не буду ни в коем случае. Еще не хватало остаться виноватым в чужих грехах. Молодому поколению, как это бывает, возможности задать вопросы не дали, старшие развлекались и вымотали меня напрочь.
В конце концов Пьер спохватился, что все уже везде опоздали, он — на какую-то важную встречу, дети — на учебу, жена — тоже куда-то, он не сказал куда. Когда он велел закруглять дебаты, я вздохнул с непередаваемым облегчением. Правда ненадолго, потому что он напоследок произнес:
— Вечером уже обстоятельно поговорим.
Я аж поперхнулся от этой фразы, а это сейчас что было, по верхам пробежали или что?
Народ начал активно разбегаться, и у нас с переводчиком, которого звали Арсением Захаровичем Поречным, появилась возможность перемолвиться об интересующих его вещах.
Так-то о Союзе я и в беседе с французами немало поведал, но Арсения Захаровича интересовали несколько другие аспекты жизни на родине. Пришлось снова заниматься говорильней, не хотелось обидеть этого человека. Но и о своем интересе я не забыл. Попросил его уделить мне время и дать пару уроков французского языка, а то чувствую себя ущербным. Так и кажется, что тебя сейчас посылают с улыбкой на лице, а ты об этом не знаешь.
На эту мою просьбу он ответил, что за пару часов достаточно знаний усвоить не получится, так что и никакого смысла в этом нет.
— Может и так, но попробовать можно, вдруг у меня талант к изучению языков, а я и не знаю, — сказал я, улыбнувшись.
Он расхохотался и ответил:
— Да уж, это обязательно надо проверить. Так и быть, во второй половине дня я приду пораньше, попробуем позаниматься.
На этом наше общение не закончилось, ведь с минуты на минуту должен был появиться вызванный Пьером домашний доктор, так что переводчик мне еще пригодится. А вот после осмотра можно будет на время расстаться.
Этот осмотр по сути ничем не отличался от того, что был в гостинице. Доктор подтвердил, что перелома переносицы нет, велел пару дней поменьше активничать и больше проводить времени в постели и оставил мазь, как он сказал, собственного изготовления, которой следовало смазывать опухшие места.
Осмотр надолго не затянулся, так что и Арсений Захарович вскоре засобирался уходить.
Подумав, что бездельничать хорошо, но скучно, я попросил переводчика добыть у горничных несколько листов чистой бумаги и хоть какие-то письменные принадлежности, а если вдруг обнаружатся чертежный набор, то и совсем славно будет.
Хорошо быть богатым. Такой вывод я сделал, когда горничные уточнили, что мне на самом деле нужно, и притащили в мою комнату все, что я попросил, в течение пары минут. Не в каждой квартире — даже в будущем — найдется то изобилие, которое появилось у меня в комнате, как по мановению волшебной палочки, вот я и подумал, что тоже хочу быть богатым.
Шутка, конечно, но не до конца.
Бумага мне понадобилась для эксперимента, который давно уже хотел провести, да все как-то не получалось. А вот сейчас, когда появилось время побездельничать, решил попробовать маленько поиграться со своей памятью, как тогда, во время похода с дедом за изумрудами. В этот раз попробую повспоминать с толком, вдруг удастся что-то из этих воспоминаний перенести на бумагу. Вернее, наверное, неправильно объясняю суть задуманного. Хочу попробовать, находясь в состоянии, когда вспоминается все, что только я когда-либо видел, зарисовать какую-нибудь деталь или переписать когда-то прочитанную книгу, да мало ли что из удастся извлечь из памяти. Интересно же, вдруг на халяву стану каким-нибудь писателем знаменитым или гениальным изобретателем.
Поиронизировал сам над собой маленько, а потом попытался поймать состояние, в которое я впал в прошлый раз. На удивление получилось практически сразу. Вот только с рисованием в этом состоянии поначалу не задалось. Вспомнился мне со старта почему-то мотоцикл, который я собственноручно ремонтировал не раз и не два. Нет, никаких деталей я не вспоминал и и не зарисовал, попробовал просто перенести на бумагу его внешний вид и, даже находясь в этом своеобразном трансе, умудрился расстроиться. Получалась не картинка, как я надеялся, а какой-то рисунок пьяного подростка. Проще говоря, выходила полная фигня. Плюнул я на это дело и начал как бы рассматривать свой мотоцикл во всех деталях, даже незаметные на первый взгляд царапинки разглядел. Почему-то за этим занятием я так и не выпустил карандаш из рук, да и даже позу не переменил.
Увлекшись воспоминаниями, рассмотрел свой бывший мотоцикл во всех подробностях, а потом пошагово начал вспоминать ремонт двигателя и коробки передач. Собственно, не один раз его перебирал, как под руководством отца (это в первый раз), так и самостоятельно. Но длился этот просмотр такого своеобразного фильма из памяти недолго, как я подумал тогда.
Увидев в воспоминаниях отца, я вдруг почувствовал острый приступ непонятной тоски по потерянным из-за моей смерти родным и близким, которые остались в прошлом мире, да такой сильной тоски, что я поневоле вывалился из своего транса и откинулся на спинку стула, прикрыв глаза, из которых вдруг потекли слезы. Так я и сидел с закрытыми глазами неизвестно сколько времени, почему-то даже наслаждаясь этой тоской. Странно это все звучит и нелогично. Но мне было грустно от невосполнимой потери и в тоже время радостно от осознания, что я всегда буду помнить своих родных, как никто другой.
Купаясь в этом шторме эмоций, я даже не услышал, как в комнату кто-то вошел, и вздрогнул, когда ощутил прикосновение чужой руки к моей щеке и услышал приятный голосок, который на ужасном английском произнес:
— Вы плачете потому, что вам больно?
Открыв глаза, прямо перед носом я увидел вырез платья, в котором хорошо видна была шикарная грудь. Аж невольно сглотнул неясно откуда появившуюся слюну и сам не понял, как удержался, чтобы не полезть к этой прелести руками.
Перевел взгляд на лицо склонившейся надо мной горничной, которую звали Кэтрин, и ответил:
— Нет, соринка в глаз попала, — а через секунду невпопад добавил: — Вы красивая.
Девушка (или правильнее будет сказать, женщина) лет двадцати пяти, может, двадцати семи, зарделась и как-то шустро отстранилась. Потом улыбнулась мимолетно и спросила:
