— Николай Николаевич, вы делаете мне бесчестное предложение!
— Никоим образом! Я буду рисковать в море. Вы будете рисковать здесь.
— Но ваш риск несравнимо выше!
— Это известно только Богу. Давайте рассуждать, исходя из интересов науки. Вы младше меня лет на пятнадцать. Если вы переживете меня на этот срок, представляете, сколько вы успеете сделать?! Разве в моих словах нет резона?
Парковский неуверенно протянул:
— Пожалуй… Но эти пятнадцать лет должны быть наполнены вашей энергией, вашим интеллектом!
Ветер глухо завывал в снастях, в распахнутых люках. Где-то хлопнула дверь, и на пустынном судне послышались чьи-то шаги. Офицеры насторожились. Шаги приближались.
— Эй! — донеслось с палубы. — Козлятушки-ребятушки, отзовитеся, отомкнитеся! — В горловине твиндечного люка показалось лицо флаг-капитана Эльбенау. — А, вот вы где, схимники-затворники… — Эльбенау сбежал по деревянному трапу. Он был слегка навеселе. — А я вас ищу, чтобы сообщить пам прене… Пардон… Преле… Препре… Тьфу, черт! Преприятнейшую новость! Комфлота только что подписал приказ об откомандировании капитана второго ранга Михайлова за границу для приемки и перегона субмарины новейшего типа. Каково?!
— Какую еще, к черту, заграницу? — рассердился Михайлов.
— Нет, вы посмотрите на него, он еще недоволен! — изумился Эльбенау. — Оказаться в разгар войны — и где? В Италии! В божественной стране — апельсины, маслины, кьянти, Данте, прекрасные мадонны и не на полотнах, а визави — в какой-нибудь тихой загородной траттории… О боже, почему везет только дуракам?!
Мичман Парковский первым оценил новость.
— А что, Николай Николаевич, может, именно в Италии мы сможем заказать мембраны для иерогенератора?
Михайлов молчал, напряженно обдумывая новость. Эльбенау патетически воздел руки:
— Слез благодарности за радостную весть уж не дождаться мне! Черт с вами! Шампанское наше, бокалы ваши. Свистать всех наверх!
Они поднялись в бывшую кают-компанию, и Парковский достал из буфета бокалы на тонких высоких ножках. Эльбенау хлопнул пробкой и стал разливать вино. Михайлов поднес пустой бокал к уху. Тонкое стекло тревожно запело.
— Юрий! — крикнул Михайлов. — Вниз, к приборам! Кажется, начинается…
Все трое бросились в трюм. Стрелки приборов плясали, зашкаливая.
Парковский приложил ладонь к мачте и испуганно отдернул.
— Дрожит! Николай Николаевич, она дрожит!
Михайлов переменился в лице.
— Всем немедленно покинуть судно! И вам, Юрий, тоже. Никаких возражений! Я вам приказываю… О, ч-черт…
Михайлов обхватил голову ладонями. Лицо его исказила гримаса чудовищной боли. Через секунду застонал и Эльбенау. Парковский корчился на трапе. С большим трудом они выбрались в кают-компанию, где бокалы подпрыгивали на столе, как живые. Под звук бьющегося стекла они преодолели последние метры, отделявшее их от берега. И только оказавшись на причале, все трое перевели дух.
— Ну, знаете ли, господа естествоиспытатели, — покачал головой Эльбенау, — я к вам на вашу шайтан-фелюгу больше не ходок…
Из высоких окон штаба в белых шелковых маркизках открывалась листва каштанов. Сквозь трепещущую на морском ветру зелень белела колоннада Графской пристани, а между колоннами просвечивало синее, в белых застругах море.
Командующий флотом Черного моря подвел капитана 2-го ранга Михайлова к занавешенной карте Западного полушария. Он потянул за тросик, и черные створки раздвинулись: густая синяя штриховка покрывала в морях и океанах зоны действий германских подводных лодок и минные поля; проливы Гибралтар, Босфор-Дарданеллы, Ла-Манш были перечеркнуты колючими пунктирами стальных сетей, волнистыми линиями обозначали рубежи противолодочных барражей.
— Как видите, — пророкотал адмирал, — задача ваша не из легких. Чтобы перейти из Генуи в Архангельск, вашей подлодке предстоит пересечь зоны самых активных боевых действий на морских театрах. Я уже не говорю о том, что вам выпала честь впервые в истории русского подводного плавания выйти в открытый океан. Не буду скрывать опасности этого предприятия. Мы купили у итальянцев малотоннажную подводную лодку прибрежного действия. Наверное, вы об этом слышали — «Святой Петр». Выход на ней в океан сопряжен с известным риском, да и сам поход непрост даже для океанских субмарин. Поэтому я вам даю право персонального отбора людей для выполнения этого — считайте стратегического — задания. Да-да, стратегического, ибо ваша «малютка» положит начало большим подводным силам флотилии Северного Ледовитого океана.
— Ваше высокопревосходительство, я прошу разрешения совершить этот поход силами моей нынешней команды.
Лицо адмирала приняло недовольное выражение.
— Но у вас довольно много неблагонадежных людей…
Михайлов вспылил:
— Они все проверены в боях, господин адмирал! С другими я не смогу выполнить возложенную на меня задачу!
Адмирал ответил не сразу.
— Ну что ж, как вам будет угодно…
Черные шелковые шторки запахнули секретную карту.
В вечерних окнах дома кавторанга Михайлова горел красноватый свет свечей. Город экономил электричество.
В полутемной гостиной сумерничали две пары. В дальнем углу, присев на подлокотник кресла, мичман Парковский перебирал струны гитары. Он пел Оленьке, и та слушала, тревожно внимая каждому слову.
Меня ты простишь — я уйду на рассвете.
Прощу и тебе я твой завтрашний флирт.
На золоте с черным, как море, просветом
Звезда моей юности гордо горит.
Три белых свечи поставь чудотворцу.
Три черных трубы на моем корабле.
Мы место в бою узна́ем по солнцу.
Но места под солнцем нам нет на земле…
Надежда Георгиевна раскладывала пасьянс, прислушиваясь к пению. Михайлов завороженно следил за ее тонкими быстрыми пальцами. Он, как и Парковский, был в черном вицмундире при галстуке.
— Любовь моряка, — вздохнул кавторанг, — всегда обречена… Судите сами: свидание, каким бы желанным и заветным оно ни было, в любую минуту может быть принесено в жертву службе — по стуку вестового в дверь, по выстрелу из пушки, по флагу большого сбора…
Парковский пел:
Корабль наш гудит, как большая гитара,
И все якорь-цепи, как струны, звенят.
Вчера мы стояли у Гибра-алтара,
А завтра нам чайки курс «норд» прокричат…
— Когда-то рыцари совершали свои подвиги во имя дам, — продолжил свою мысль кавторанг, — мы же теперь должны вершить свои подвиги, отрекаясь от женщин, повергая любовь… И если я, например, собрался на свидание к прекрасной даме, вдруг выясняется в последнюю минуту, что механик не произвел доливку дистиллята в аккумуляторы или штурман не уничтожил девиацию компасов, и свидание летит к черту! В электрических, в магнитных полях невозможно быть рыцарем. Мальчишка Эрот всегда под гнетом двух старцев — Марса и Нептуна.
Надежда Георгиевна слушала и не слушала его.
— Мне кажется, когда любишь человека, — тихо сказала она, — начинаешь любить все, что с ним связано… Пустяшные вещи, согретые его руками или даже просто удостоенные его взгляда, вдруг наполняются особым, таинственным смыслом…
Михайлов поцеловал ей руки, потом спрятал лицо в узкие ладони.
Они прощались в маленьком греческом ресторанчике близ Херсонеса. Музыканты играли на своих бузуках безмятежную и древнюю, как их инструменты, мелодию. Вечернее солнце пряталось за частокол труб дозорного миноносца, дымившего у входа в Стрелецкую бухту.
— Дмитрий Николаевич сделал Оленьке предложение, — сообщила вдруг Надежда Георгиевна.
— Ну что ж, — усмехнулся кавторанг. — В этом есть своя логика. Царевич Елисей, разбудивший спящую красавицу… Я бы хотел, — вздохнул он, — чтобы наши свадьбы были сыграны вместе. Быть может, даже в этом же ресторанчике.
— Пуркуа па?[22]
— Я бы очень хотел поскорее снять погоны и всецело отдаться науке. Война близится к концу, и все это так же реально, как то, что я держу сейчас твою руку в своей. Но между нами еще год — глубокий, как пропасть. Все будет через год, если удастся перейти бездну. А пока возьми вот это. — Михайлов достал из нагрудного кармана кителя изящную серебряную вещицу на цепочке — небольшую копию боцманской дудки.
