— Он вписан в ваш охотничий билет?

— Да.

— Тогда все в порядке. И все же я противница таких вещей…

Шулейко вышел на улицу в весьма смятенном состоянии духа. В голове престранным образом мешались мысли о Вадиме, о «Сирене», о справочнике Союза художников, наконец, этот разговор о ножах… Надо было собраться, сосредоточиться.

С Константиновской батареи бабахнула полуденная пушка. От этого тугого гулкого звука все мысли разлетелись в разные стороны. Только тут он обнаружил, что стоит на Приморском бульваре и бесцельно разглядывает афишу рок-группы «Иерихонская труба». Кафе «Фрегат». Солистка — Ирена Паруцка.

Буква «С» в слове «солистка» была одной величины с литерами «ИРЕНА», так что Шулейко на мгновение прочитал имя как «СИРЕНА». И тут его осенило. На колоколе мусоровозки было выбито не «Ирена», а именно «Сирена». Просто первая буква затерлась. Это был судовой колокол — рында — с подводной лодки «Сирена»!

Минуты три Шулейко еще брел по Примбулю, веря и не веря в свое нечаянное открытие, потом повернулся и почти бегом бросился к стоянке такси у Графской пристани. «Жигули» с табличкой частного извоза примчали его к гаражу отдела городского благоустройства. Показав сторожу институтский пропуск и наскоро объяснив, в чем дело, Шулейко без труда отыскал нужную машину. Рында, привешенная к контейнеру, поблескивала на солнце. Вот и славянская вязь: «Ирена». Он ощупал начало слова, будто не доверял глазам, которые ясно видели, что край колокола и в самом деле затерт, а от первой буквы осталась даже верхушечка — это подтверждали и пальцы, гладившие бугорок.

Сторож стоял рядом и бдительно следил за всеми манипуляциями явно ненормального гражданина. На лице его читалось откровенное опасение: «Как бы этот псих не спер колокол». Впрочем, он оказался добрым малым, этот сторож, из мичманов отставников, припомнил не только фамилию шофера, подвесившего на машину рынду, но, покопавшись в амбарной книге, отыскал и его адрес: Древняя улица, дом, где ресторан «Дельфин», Павел Николаевич Трехсердов.

Шулейко немедленно отправился на улицу, что вела к руинам древнего Херсонеса.

Дверь открыл высокий крепкий старик с роскошной шапкой седых волос — живая аллегория немыслимого понятия «цветущая старость». Возраст выдавали лишь глубокие резкие морщины, изрубившие лоб и щеки, словно шрамы. «Ему бы не мусоровоз водить, а играть в кино благородных разбойников», — невольно отметил про себя Шулейко.

— Чем могу служить? — громогласно вопросил «благородный разбойник».

Алексей Сергеевич коротко объяснил суть дела

— Рында вас моя интересует… Да нашел я ее в Карантинке. Там раньше свалка от гидрографии была.

— Давно нашли?

— Давно. Вскоре после войны.

— Гм… Вы бы ее в музей сдали… Все-таки историческая вещь.

— Там такого барахла хватает. Да и не нужна она им. Я в пятьдесят втором носил. Сказали: это царский флот, империалистическая война. Несите во вторсырье. А мне жалко стало. Вот и пристроил к делу.

Шулеико задумался.

— Послушайте, Павел Николаевич. А продайте-ка ее мне.

— На что она вам?

— Я ее в музей определю,

— Нет. Не продам! — отрезал Трехсердов.

Сказано это было столь решительно, что Шулейко ничего не оставалось, как распрощаться и покинуть неприветливый дом.

В свободный день Шулейко отправился в следственный отдел, чтобы забрать тетрадь кавторанга Михайлова.

— Это последнее, что удалось прочитать. — Оксана Петровна извлекла из стола конверт, в котором лежал отпечатанный на машинке листок с пробелами неразобранных слов:

«…После долг(их) (и) неутешительных размышлений я пришел… принесут людям больше вреда, чем пользы… Настоящее… рассматривать (как) мою последнюю волю…

1…

2. Уничтожить все три опытных образца:

а) модель № 1, исполненную в виде серебряного свистка, находящегося во владении моей жены;

б) модель № 2, исполненную в виде насадки на духовой инструмент (корнет-а-пистон), что остался на моей севастопольской квартире (футляр зеленого сафьяна).

с) Модель № 3, исполненную в виде граммофона (ящик красного дерева), хранится в Форосе на даче ординарного профессора Дмитрия Михайловича Михайлова.

Душеприказчиком настоящего распоряжения объявляю вышеозначенного моего брата.

К сему руку приложил

Командир подводной лодки “Св. Петр”,

Капитан 2 ранга Н.Н. Михайлов 9-й

1910 год.

Атлантический океан».

Шулейко вздохнул и спрятал листок в конверт.

— Он не совсем прав… Точнее, совсем не прав.

— Почему вы так считаете? — спросила Оксана Петровна.

— «Все яд, и все лекарство» — так, кажется, говорил великий Гален. Иеро, точнее, инфразвуковая аппаратура Михайлова, могла бы принести больше пользы, чем вреда. Смотря как применять его изобретение. Тут сотни примеров.

— Согласна, согласна! Я где-то читала, что с помощью инфразвуковой аппаратуры можно предсказывать не только морские штормы, но и землетрясения.

— Можно и землетрясения. Животные прекрасно слышат тот неслышимый нами гул, который идет из земных недр и который ощущается нами тогда, когда уже поздно бежать из домов. Представьте только, как бы прекрасно дополнила сейсмическую службу служба инфразвукового наблюдения.

— Да, но неужели, кроме Михайлова, за все это время так никто и не преуспел в этой самой инфразвуковой технике?

— Пожалуй, нет. Открытие Михайлова, как это часто бывает, намного опередило свое время. Тут еще надо иметь в виду вот что: на долю двадцатого века выпало столько сногсшибательных изобретений, открытий, разработок, что инфразвуковая техника осталась где-то на обочине прогресса. Смотрите — ядерная физика, ультразвук, лазер, кибернетика, генная инженерия, космос — одна сфера ошеломительнее другой. А тут какие-то «сверхтихие звуки» — ничего никому не сулящие, ничем никому не угрожающие. Это в обыденном, конечно, сознании. Так в нашем исхоженном, истоптанном, изученном сверху донизу мире возникло белое пятно инфразвука. Нет, были, конечно, одиночки-энтузиасты, которые изучали это явление. Построены даже мощные инфразвуковые генераторы. Но все они очень громоздки, их размеры исчисляются в десятки метров. Михайлову удалось вместить свои «иерогены» в обычный свисток, в сурдинку, в граммофон! Но все секреты он унес с собой…

— Все да не все! Ведь где-то остались целых три модели.

— Прошло лет семьдесят. Где их найдешь?! — вздохнул Шулейко с пессимизмом явно напускным.

— Нашли же вы рынду с «Сирены»! — горячо возразила Оксана Петровна, не заметив фальши. В ней заговорил профессионал, задетый за живое, чего втайне и добивался ее собеседник.

— Что толку? Рында сказала то, что она сказала. Вот найти бы автора картины… Я тут все имена на «Г» перебрал: Геннадий, Григорий, Генрих, Густав…

— Георгий…

— Да, Георгий… Постойте, постойте… Ну, конечно же Георгий! Как я раньше не догадался!

— При чем здесь Георгий?

— Да ведь Юрий и Георгий означают одно и то же имя. У меня был школьный приятель, которого мы все звали Юркой. А по паспорту он Георгий Сергеевич. «Гэ Пэ» — Георгий Парковский!

— Интересно, интересно, — задумалась Оксана Петровна. — Минуточку… Сейчас мы кое-что уточним. — Она придвинула телефонный аппарат и стала набирать номер. — Алло! Виктор Иванович? Как вы поживаете? Когда пригласите на открытие? Нет ли у вас под рукой справочника Союза художников. Только Украины? Да, годится. Подожду. — Прикрыв трубку рукой, пояснила: — Это Чижов. Наш местный скульптор.

В последнем уточнении Шулейко не нуждался, так как хорошо знал имя главного севастопольского ваятеля.

— Да-да, слушаю… Посмотрите, пожалуйста, не значится ли в справочнике некто Георгий Александрович Парковский.

Шулейко не смог сдержать иронической улыбки. Для него этот вопрос звучал столь же нелепо, как если бы Оксана Петровна вздумала выяснить телефон Ивана Грозного. Однако в следующую секунду он чуть было не опустился в изумлении на подоконник.