— Тебе бы шеф-поваром работать, — изрекал Диденко, глядя, как ловко извлекает внутренности Шулейко. — Любой бы кооператив тебя взял. А ты на что талант переводишь? На очередную диссертацию «Влияние тропиков на размножение клопиков»?

Шулейко и в самом деле меньше всего сейчас походил на «остепененного» ученого: рослый, моложавый, в шортах и майке-тельняшке, он вполне мог сойти за судового кока, прикрой он загорелую лысину белым колпаком. Он молча извлек плавательный пузырь и залюбовался им, точно нашел жемчужину.

— Знаешь ли ты, что это? — торжественно вопросил ихтиолог.

— Знаю! — чиркнул зажигалкой моряк. — Давай сюда. На спичке поджаришь — вот такая закусь!

— Это один из шедевров природы! — не замечал насмешек Шулейко. — Идеальный приемник инфразвуковых волн. Никакая электроника не предскажет тебе за сутки цунами или землетрясение. А рыбы ловят инфразвуковые сигналы прямо на плавательный пузырь и уходят из опасного района. Когда ты жаришь на спичке плавательный пузырь, то бишь инфразвуковой приемник, ты подобен дикарю, который колет кокосовый орех микроскопом.

— Прости нас, неумытых. Где уж нам от сохи и стакана…

Но тут третий помощник привскочил со столика и с нарочитой почтительностью встал навытяжку. По трапу в лабораторию спускалась стройная светловолосая женщина в голубом бикини.

— Зоечка, — взмолился Диденко, — вы хоть и знойная звезда советской этнографии, но нельзя же так травмировать мужскую психику! В храм науки без халата вход воспрещен.

Звезда отечественной этнографии, не удостоив Диденко вниманием, протянула Шулейко листок из блокнота.

— Алексей Сергеевич, вы бы не могли определить тип рыбы по рисунку. Он очень условный, но все же…

Шулейко взглянул на схематическое изображение рыбы, набросанное толстым фломастером.

— Гм… Нечто реликтовое из рода панцирных дугожаберных… Откуда у вас это?

— Это рыбацкий тотем[20]. Здешние рыбаки поклоняются океанскому божеству Луана-дари. Я попросила жреца островитян изобразить, как они представляют себе Луана-дари, и он набросал мне вот это.

Шулейко с интересом вглядывался в рисунок.

— Какой мощный спинной плавник! Напоминает китообразных. Но форма хвоста явно реликтовая.

— Луана-дари приносит счастье в рыбной ловле, — пояснила Зоя. — Бог-рыба, как уверяет жрец, много лет назад покинула морские глубины и живет на острове — в соседней бухте. Она лежит на берегу и принимает почести. Вот бы взглянуть на нее одним глазочком!

— Да тут и двумя стоило бы посмотреть. Если это и в самом деле некое морское животное, выброшенное штормом. Точнее, мумифицированный труп животного, то что там «клопики в тропиках»… А, Гоша?

— Поздравляю с открытием еще одного лох-несского чудища! — расшаркался третий помощник. — Спиртовать где будем — здесь или в балластной цистерне?

— На Крещатике. В ресторане «Метро»… Зоя, ваш жрец не говорил о размерах этого Луана-дари? Хотя бы приблизительно. Какой он: такой? такой? — расставлял руки Шулейко.

— Такой он в обхват. А в длину — шагов пятьдесят.

— Хороша зверюшечка… Скорее всего, им выбросило финвала — сельдяного кита. Гоша, ты можешь уговорить капитана спустить катер? Слетаем мигом — туда и обратно.

— Ну, если наука просит, — многозначительно посмотрел на Зою Диденко, та просительно улыбнулась. — Попробую… Как далеко гниет эта ваша Несси?

— Вон за тем мысом, — показала Зоя.

— Три мили туда, три обратно, — прикинул третий помощник. — За час управимся. Но чем расплачиваться будете — не знаю. Соляр нонче вздорожал.

— Да, но вы учтите, бухта священная, — предупредила этнографиня. — И чтобы не оскорблять чувства аборигенов, лучше было бы наведаться туда ночью.

— Обожаю ночные прогулки, — оживился Диденко. — «Поедем, красотка, кататься. Давно я тебя поджидал…»

С этим пением он и удалился на капитанский мостик.

Темной тропической ночью моторный барказ «Эколог» с экспедиционного судна «Профессор Шведе» вошел в священную бухту Луана-дари. У штурвала стоял Диденко. Зоя и Шулейко вглядывались из кокпита в едва различимый берег. Третий помощник сбросил обороты, и барказ ткнулся в белый кварцевый песок.

Посвечивая фонариками, все трое двинулись к туше гигантской рыбины, черневшей на песчаном пляже, окруженном густыми мангровыми зарослями.

— Луана-дари! — шепнула Зоя.

— Если аборигены ее охраняют, — вполголоса заметил Диденко, — то на завтрак этой милой рыбке наверняка поднесут три хорошие отбивные…

Длинное рыбоящерное тело рыбацкого божества было сплошь завешано гирляндами из орхидей, панцирями морских черепах, связками бананов, кокосовых орехов…

Из-за морского горизонта медленно всплыл бугристый шар луны. Капище осветилось, и Шулейко, предвкушавший открытие нового вида китообразных, обнаружил вдруг с изумлением, что из брюха священного Луана-дари торчат два ржавых гребных вала, что бока его украшают ровные ряды заклепок, а вместо спинного плавника-рассекателя торчит рубка с узкими прорезями щелевых иллюминаторов.

— Подводная лодка! — вырвалось у Шулейко.

— Подводная лодка в степях Украины! — добавил Диденко и покачал головой.

Он первым вскарабкался на корпус, подал руку Зое, затем помог влезть ихтиологу. Вдвоем — моряк и ученый — с огромным усилием провернули маховик, торчавший из крышки входного люка, подняли медный литой кругляк. Направив лучи фонарей в горловину люка, они увидели, что в боевой рубке сидел, привалившись спиной к стволу перископа, иссохший труп человека в полуистлевшем кителе. Руки мертвеца с четырьмя чуть различимыми нашивками на остатках обшлагов прижимали к груди планшетку из растрескавшейся кожи. Диденко снял с головы фуражку.

— Ребята, быстрее! — торопила их снизу Зоя. Она стояла позади рубки и тревожно вглядывалась в заросли. — Кажется, сюда идут…

Шулейко перегнулся в люк, выдернул из рук покойника планшетку, опустил крышку, и все трое скатились с покатого борта в песок.

Барказ, тарахтя мотором, покидал священную бухту Луана-дари.

В каюте «Профессора Шведе» Шулейко попробовал открыть планшетку. Пересохшая кожа развалилась, как скорлупа, и на стол выпала тетрадь с большими буквами «ННМ», тисненными на толстой пробковой обложке. Такие тетради выпускались в начале века специально для моряков-подводников — чтобы всплывали, если лодка погибнет. Шулейко осторожно раскрыл дневник, отчего обложка тут же отвалилась. Пинцетом перевернул он ломкую страницу и стал читать. Сквозь блеклые карандашные строчки покатили волны…

1914 год. Севастополь догуливал последнее мирное лето. Матросы на ялах состязались в гребле. Экипажу шлюпки, пришедшей к финишу последней, музыканты насмешливо сыграли «Чижика-пыжика».

На Приморском бульваре духовой оркестр штаба командующего Черноморским флотом играл вальс «Майский сон». Офицеры в белых кителях фланировали с дамами в ажурных летних шляпках. Солнце сияло на кресте Владимирского собора, дробилось в зеркальной меди труб, золоте погон, в бриллиантах серег и колье. Город старался забыть о своем военном ремесле. Город старался быть южным курортом, не более того.

Старший лейтенант Михайлов — офицер лет тридцати с небольшой русой бородкой — помог грациозной волоокой девушке сесть в фаэтон.

— На Ипатьеву дачу! — приказал он извозчику и обернулся к спутнице: — Вот увидите, Надежда Георгиевна, брат будет искренне рад нашему появлению. Он доктор и в большой моде. К нему из Киева, Москвы и даже Петербурга едут. Дмитрий практикует таласотерапию — лечение морем. Да-да, представьте себе: море — лучший лекарь! Все эти нервы, мигрени, астмы и прочие городские болезни море развевает, как ветер туман. Поживете с недельку — и сами убедитесь…

Михайлов и Надежда Георгиевна пробирались меж прибрежных камней по неровной тропе. Глухо шумел прибой.

— В этом вечном биении волн, уверяю вас, — придерживая локоть девушки, говорил Михайлов, — не меньше смысла, чем в нашей людской суете. Море — существо живое: оно дышит, пульсирует, сердится, ласкается, гневается… Наконец, оно неравнодушно к прекрасному. У моряков есть поверье: шторм стихнет, если перед морем предстанет обнаженная женщина. Недаром носовые фигуры старинных парусников делали в виде красавиц с открытой грудью…