— Не знаю, как вы к этому отнесетесь… Но я решил записать Павла на свое имя.

— Это весьма благородно с вашей стороны.

— Не переоценивайте мое благородство. Я просто хочу, чтобы у моих бумаг, чертежей, расчетов был наследник, продолжатель моего дела. Я тороплюсь, ибо жизнь подводника во сто крат более бренна, чем у любого из смертных…

— Вы так часто говорите об этом… Мне страшно!.. Вы не боитесь накликать на себя беду?

— Я боюсь только одного — не успеть. Не успеть сделать главного в жизни…

Взвыла сирена выходящей из севастопольской бухты подводной лодки. Мимо балюстрады Приморского бульвара черной тенью проскользнул силуэт субмарины. Михайлов поднял ладонь к козырьку, отдавая честь уходящему в бой кораблю.

Поздней ночью в квартире Михайлова раздался звонок. Сонная Глаша, кухарка и горничная в одном лице, девица лет двадцати пяти, придерживая ночную рубашку на груди, открыла дверь, бормоча: «Господи, кого это несет ни свет ни заря…»

На пороге стоял взволнованный мичман Парковский. В руках он держал свернутый в трубку чертеж.

— Здравствуй, Глашенька, здравствуй, красавица… Николай Николаевич у себя?

— Спит барин… Только лег… До полуночи все бумажками шебуршал…

— Разбуди его, пожалуйста.

— Да кто ж в такую поздноту в гости-то ходит?! — ворчала Глаша, запирая за проскользнувшим в прихожую мичманом дверь. — Рази что гости с погоста по ночам шляются.

На шум вышел Михайлов в наброшенном на плечи кителе.

— Николай Николаевич, простите ради бога, — взмолился Парковский. — Но в штабе флота перевели на русский вахтенный журнал шхуны. Кажется, мне удалось что-то объяснить в этой темной истории с исчезнувшим экипажем.

Михайлов провел его в комнаты, разложил бумаги под зеленой лампой. Первым делом пробежал глазами текст перевода.

«26 августа 1915 года. Борт шхуны “Алмазар”. Волею аллаха из Стамбула в Зонгулдак. Курс 110°. Ветер зюйд-остовой, галфинд. Волнение моря 3 балла.

В час пополуночи задрожала грот-мачта, затем стали дрожать фок- и бизань-мачты. Рука всевышнего содрогала шхуну так, что трещало дерево и казалось, что судно вот-вот рассыплется. Переменили курс, зарифили нижние паруса, но тряска продолжается. Страшная боль в ушах, в груди. Аллах карает нас за грехи. Шкипер Юлдуз Шафрак первым бросился в волны…»

На этом запись в вахтенном журнале обрывалась.

— Иерозвук? — не то спрашивая, не то утверждая, произнес Михайлов.

— Да! — убежденно вскричал Парковский и развернул рулон бумаги. — Именно иерозвук. Вот теоретический чертеж корпуса шхуны. Обратите внимание — форма шпангоутов повторяет очертания сводов форосского храма, где погиб Гименеев. Все тот же принцип раковины-волюты! Следовательно…

— Следовательно, — докончил мысль Михайлов, — корпус шхуны стал как бы резонатором иерозвука.

— Вот именно! Это подтверждают и предварительные расчеты. Турки попали в зону интерференции иерозвука, отсюда возникла вибрация мачт. Затем началось воздействие на организм. Наверное, это и в самом деле было мучительно, невыносимо. И они стали искать спасения в море.

— Логично, логично, логично… — бормотал Михайлов, расхаживая по комнате.

— Николай Николаевич! Нам нужно обязательно получить шхуну в свое распоряжение. Пусть нам дадут ее хотя бы на месяц. Ведь это наш приз!

— Вы правы, мой юный друг! Если нам не отдадут ее добром, я… Я арендую ее, чего бы это ни стоило. В конце концов, Дмитрий Николаевич поддержит нас в этом деле.

Толстая афишная тумба на углу Большой Морской и Екатерининской улиц пугала прохожих огромными буквами: «Безмолвный убийца». Мелкий же шрифт уточнял: «Научное сообщение капитана 2-го ранга Михайлова об иерозвуковых волнах состоится в Морском собрании. Сбор в пользу севастопольского общества естествоиспытателей».

— Любопытно! — прокомментировал афишу своей даме молодой человек в котелке. — Это что-то из магических штучек госпожи Блаватской.

Зал севастопольского Морского собрания наполняла публика самого разного сорта: местная интеллигенция, офицеры, скучающие парочки и даже один отставной генерал. На многих лицах поигрывали недоверчивые улыбки.

Капитан 2-го ранга Михайлов в парадном мундире с эполетами обращался к своим слушателям:

— Мы располагаем достоверными фактами о том, что иерозвук воздействует на человека двояко: в определенных дозах он может исцелять нас от нервных, сердечных, душевных заболеваний, точно так же, как в иных условиях иерозвуковые волны вызывают различные недуги, они могут вселять в людей страх, ослеплять их и даже убивать.

В зале зашумели. Послышались выкрики с мест:

— Мистика! Чертовщина какая-то — неслышимые звуки!

— Господа, типичный декаданс от науки!

— Стыдно-с! Стыдно-с! А еще морской офицер.

Михайлов побледнел, напряг голос:

— И все-таки дайте мне договорить! В каждом организме существуют свои собственные колебательные движения низкой частоты. Самый наглядный пример — наша система кровообращения. Если частота иерозвука близка к частоте пульсации кровотока — я уже не говорю о том, что эти частоты могут совпасть, — то возникает всем известный банальный резонанс. При этом амплитуда сердцебиения может так возрасти, что лопнут артерии! В противофазе же иерозвук может остановить сердце, как элементарный маятник. Я утверждаю, что влияние иерозвука может распространяться далеко за пределы морского бассейна. За сотни миль от штормового очага люди с больным сердцем или различными психозами начинают чувствовать себя беспричинно плохо…

— Позвольте, позвольте!.. — Из публики поднялся пожилой человек в вицмундире земского врача. — Господа, — обратился он к присутствующим. — Я врач и как представитель медицины горячо протестую против профанации естественно-научных знаний. Простите меня, господин моряк, но, наверное, я был бы так же смешон для вас на мостике вашего корабля, вздумай я им командовать, как смешны ваши фантазии в этой аудитории.

— Браво! — поддержали врача из публики.

— Продайте ваши идеи беллетристам! Они неплохо на них заработают! — кричал человек в пенсне и бабочке.

— Я вообще не понимаю, господа, — возмущался отставной генерал, — как можно в такой трудный для родины час морочить публику пустыми звуками!

Дмитрий Николаевич тщетно пытался защитить брата:

— Но, господа, ведь открыл же Рентген невидимые лучи! Почему же не могут быть неслышимые звуки?!

Но его никто не слушал.

Между реями шхуны и белой подковой Константиновской батареи проскользнул силуэт уходящего в море эсминца. Война продолжалась.

Шхуна «Алмазар» со спущенным флагом и зарифленными парусами стояла у Телефонной стенки. В ее иллюминаторах буйствовало неистовое севастопольское солнце. В трюме судна кавторанг Михайлов в синем лодочном кителе устанавливал раструбы иероприемника, соединяя их с аппаратурой усилителя. Мичман Парковский в нательной рубахе с закатанными рукавами лепил из гипса бюст Михайлова.

— Зря вы это, Юрий Александрович… Ни к чему. Лучше бы помогли мне усилитель подключить.

— Нет пророка в своем отечестве! — возмущался мичман. — Даже вы не хотите понять, что Николай Николаевич Михайлов — великий физик и что когда-нибудь этот скромный бюст украсит отнюдь не гарнизонное Морское собрание, а пантеон Императорской Академии наук…

— Бог с ней, с академией! — махнул рукой Михайлов. — Самое главное — нам дали «Алмазар» на целый месяц.

— Я бы вообще перебрался сюда жить!

— Вы не опасаетесь, что мы можем разделить здесь судьбу отца Досифея? — спросил вдруг Михайлов своего помощника.

— А… это реально? — озадачился Парковский.

— Вполне.

— Но ведь вы же не опасаетесь?!

— Я? Представьте себе — опасаюсь… И вот о чем я подумал: мы не имеем права гибнуть оба — ни там, в море, ни здесь, на шхуне. Кто-то из нас, кому посчастливится остаться в живых, обязан довести дело до конца… Как вы на это посмотрите, если я предложу вам списаться с лодки на берег? Скажем, по болезни…