Чепушило вынул из кармана котлету, отсчитал четыре пятитысячные купюры и отдал их шлюхе. Та быстро спрятала банкноты в кошелёк и убрала его в сумочку. Я откупорил бутылку, налил всем шампанского и устроился поудобнее, облокотившись о стену.

– Что, сами работаете? – предположил я.

– Да, но крыша есть, – уточнила черноволосая.

– Мусорская?

– А какая же ещё…

Чепушило осоловел. Толстушка заметила, что он начал клевать носом, и решила отработать баблишко. Она подрулила к столику, раскрыла ноутбук, нажала по клавишам, и из встроенных динамиков зазвучала энергичная музыка с испанскими мотивами. Она стянула через голову платье и оказалась полностью обнажённой. Явно экономит на нижнем белье. Большие сисяндры, покрытые крупными – с горошину – веснушками отрезвляюще подействовали на чепушилу. Внутри него словно развернулась пружина, и он вскочил, не отрывая зенок от уставившихся сосками на полдевятого торпед. Чепушилу не смущало состоящее из трёх складок массивное пузо, которое полностью закрывало лобок шалавы.

Черноволосая сняла юбку и блузку, расстегнула лифчик и избавилась от стрингов. У неё была мужицкая фигура – плечи шире задницы, мясистые руки и плотно сбитый живот, изуродованный двумя шрамами, пересечёнными белыми полосками швов. Над рубцом, который проходил посередине брюха, болталась небольшая вялая грудь с вогнутыми вовнутрь сосками.

Тем временем толстушка расстегнула брюки, напяленные на чепушилу, и приспустила их вместе с трусами до колен. Его член, уже готовый к бою, казался гигантским на фоне костлявых ног. Толстушка ловко натянула на шланг гандон, несколько раз быстро передёрнула, зачем-то сказала: «Сосу», засунула головку в рот и обхватила ствол губами. Затем она резко задвигала головой взад-вперёд, теребя рукой яйца. Чепушиле эта движуха определённо нравилась. Он запрокинул голову, сомкнул веки и задёргал тазом, пытаясь поглубже засандалить в шлюхину хлеборезку.

Вторая шалава опустилась передо мной на колени, вцепилась в штаны и потянула их вниз. Я схватил стоявшую на столе пустую бутылку шампанского и шандарахнул ей со всей мочи по макушке. Последовал глухой стук, как от удара обухом топора по полену, и черноволосая повалилась на пол. Но бутылка не разбилась, и толстушка, ни на секунду не прекращавшая шлифовать член, ничего не заметила.

Я вытащил спрятанную в ботинок заточку наподобие ножа для резьбы по дереву с коротким лезвием, обрезанным по диагонали, и полоснул ей чепушило по горлу. Он распахнул глаза, поднёс руку к порезу, из которого полилась кровь, провёл по нему пальцами и растерянно посмотрел на обагрённые культяпки.

Я смачно, будто по мячу, зарядил с пыры по затылку толстушки. От мощного пендаля её балда полетела вперёд, и она целиком заглотила шланг чепушилы, уткнулась носом в куст рыжих курчавых волос и, поперхнувшись, тут же отстранилась, чтобы вытащить писюн изо рта. В этот момент ей в лицо ударила тугая струя спермы, прорвавшаяся через дырку в презервативе. Малафьёй забрызгало глаза и щёки, последний сгусток спущёнки приземлился на кончик её шнобеля и сполз на верхнюю губу.

Чепушилу затрясло, он прижал ладонь к шее, силясь остановить толчками извергавшуюся кровь, и медленно опустился на диван. Я вмазал толстушке носком ботинка в пятак, и она грохнулась на спину, растопырив согнутые в коленях жирные ножищи, похожие на молочные сосиски. Нагнулся над ней, обхватил башку обеими руками и с силой долбанул затылком об пол. Тонкий линолеум едва ослабил удар, и её кости звонко затрещали, как переломленная сухая ветка. Зенки шлюхи тотчас же расфокусировались и вперились в потолок. Но я ещё дважды шмякнул её на всякий случай.

Подступил к черноволосой, неглубоко вонзил лезвие в солнечное сплетение и плавно провёл заточкой вдоль живота, вспарывая брюхо до паха. После этого аккуратно вытащил розовые тёплые кишки и намотал их шаболде на шею. Потом сполоснул руки под краном, дабы не заляпать кровью деньги, извлёк из кармана чепушилы пачку купюр, прошмонал сумочку толстушки и забрал из кошелька 20 косарей, а также ещё оказавшиеся там пару тысячных банкнот.

Пока я этим занимался, черноволосая очнулась и завизжала. Я подскочил к ней и широким взмахом руки рассёк ей глотку. Ненароком задел кишки, и из них полилась светло-коричневая жижа, которая, смешиваясь с кровью, потекла по её сиськам. От смрада защипало в глазах, поэтому я, не мешкая, закрыл ноутбук, отворил дверь и был таков.

Из Волхова уехал в Подпорожье, растёкшееся, словно чернильная клякса, вдоль Свири из-за бесконечных октябрьских дождей. К Подпорожью у меня было особое отношение. Я недолго прожил в этом городе, но испытывал к нему широкую палитру эмоций: от беспросветно-чёрных до беззаботно-голубых. Как-никак именно здесь я влюбился первые два раза.

Подпорожье настраивало на романтический лад, поэтому я решил прогуляться до Ольховца дорогой, которой ходил сотни, если не тысячи раз. За неимением чёрного «Петра» купил в ларьке напротив автовокзала красное «Мальборо». Вынул сигарету, закурил и выбросил пачку в пожухлую траву, чтобы не возникло соблазна шабить вторую папиросу.

Стояло раннее утро, дождь только-только прекратился, и небо всё ещё было затянуто пузатыми тучами. Но деревья и дома, как следует отмытые ливнями от скопившейся за лето пыли, приобрели яркие контрастные цвета.

Прошёл мимо мусарни, в которую дважды попадал по собственной глупости, спустился по развороченной корнями тополей бетонной лестнице до бани, канувшей в лету, судя по забитым досками дверям, пересёк железную дорогу, прошагал по дамбе, перерезавшей Свирь, и проследовал по тропинке к небольшой заводи, окружённой соснами. Посидел на корточках на булыжнике, поглядел на стоячую воду, визжащих чаек и двинул дальше по обочине вдоль дороги.

Поднялся по пологому склону на вершину холма, где притулилась остановка, и дошкандыбал до развилки. Вправо сворачивала узкоколейка в какое-то Хуево-Кукуево, а я направился прямо и вскоре оказался в Ольховце. К трассе примыкали сплошь одноэтажные частные домики, огороженные заборами, но слева вдалеке виднелись панельные двухэтажки. Магазинчик, стоявший возле проезжей части, в котором я в позапозапрошлой жизни покупал бананы по 7 рублей за килограмм, ещё работал. Деревянные бараки упрямо отказывались разваливаться, а от кирпичных коровников на окраине посёлка остались только невысокие груды осколков застывшего цемента.

Кроме этого за 14 лет мало что изменилось. Дома обветшали, заборы покосились, деревья подросли, да асфальт потрескался. Но шарм исчез. Ольховец больше не притягивал и не отталкивал, не манил обещаниями лучшей жизни и был по сути таким же безликим, что и простиравшееся за зданием закрытой школы жёлто-коричневое поле.

Сел на важинский автобус и через полчаса вернулся на автостанцию. Позвонил по номеру, указанному в первом попавшемся объявлении, приклеенном к столбу, и снял квартиру на седьмом этаже девятиэтажки с видом на вещевой рынок. Пришлось прибарахлиться. Купил куртку, потому что уже заметно похолодало, немного посуды, мыло, зубную щётку, пасту и запасся продуктами.

Сегодня особенный день. Выпал первый снег, яростный ветер раздербанил серые тучи и успокоился. Солнце взмыло над горизонтом, ослепляя безудержным белым светом. Я отправился в небольшой сосновый бор, который местные почему-то называли парком. Время шло к полудню, но девственность пушистого полога ничто не нарушало. Подпорожцы отсыпались после субботних возлияний.

На грунтовке, которая вклинивалась в лесок со стороны Свири, виднелись шины какой-то легковушки, и я побрёл по колее, чтобы не начерпать в ботинки снега. За поворотом, скрытая за холмиком, поросшим приземистыми сосенками, притулилась «Жигули» «Семёрка». Машина, будто лодка на волнах, неспешно покачивалась вверх-вниз, а в окне на переднем пассажирском сиденье маячил силуэт человека.

Я вытащил из кармана куртки перочинный нож, развернул его и, не таясь, приблизился к тачке. Открыл дверь, всадил нож по рукоять в бок голого лысого мужика, резко выдернул лезвие, схватил его за руку, вытянул наружу и бросил в запорошенную снегом придорожную канавку. Затем вернулся к «Жигулям» и заглянул внутрь.