Когда проносился мимо детской площадки вблизи микроавтобуса, раздался нетипичный для улицы шум наподобие всплесков воды, типа кто-то спустил унитаз. Я оборотился, не замедляясь, и заприметил лужицу на асфальте и расплывавшиеся по моим джинсам тёмные пятна с оранжевыми прожилками. Сучка заблевала мне все штаны!

Мишаня на ходу отключил сигнализацию и метнулся за руль. Я отодвинул дверь в кузов, кинул мамзель между сидениями и футболкой вытер рвоту с её хлебала. Она свернулась клубочком и зажмурила зенки, превратившись в маленького ангелочка. Тогда я перелез на кресло штурмана, и Мишаня сорвался с места, дымя шинами, и помчался к улице Хользунова. Доехав до неё, он сбавил скорость, перестроился в крайний правый ряд и расслабился, откинув башку на подголовник.

– На кой хрен она тебе всралась? Ты ведь даже ебать никого не можешь, – сердито проворчал Мишаня.

– Сиськи понравились… – сказал я, разводя руками.

– А в машину зачем приволок?

– Чёрт его знает, растерялся, наверное, – ответил я и пожал плечами.

Мишаня крутанул баранку вправо, прижался к бордюру и резко затормозил. Поковырявшись в бардачке, он вытащил оттуда гигантский охотничий нож и через боковую дверь забрался в кузов, где кемарила мамзель. Корефан перевернул её на спину, задрал футболку, ухватился пальцами за сосок и потянул его к себе, а ножом полоснул по титьке снизу-вверх, целиком её отрезав. Лезвие рассекло кожу легко, как размякшее на жаре масло. Из раны тут же брызнула кровь, угодившая Мишане в лицо и на грудь. Мамзель пришла в себя и душераздирающе завизжала. Мишаня прописал лбом ей по фейсу, и она заткнулась. Из расквашенного носа по её щекам и подбородку растеклись кровавые ручейки.

Мишаня стиснул второй сосок, оттянул его подальше и оттяпал сиську. На этот раз мамзель не верещала. Она скулила, пускала ртом красные пузыри, и колотила по дну машины ладонями. Кент швырнул мне отрезанные буфера и буркнул:

– Наслаждайся.

Я машинально поймал окровавленные куски плоти и поглазел на них. Да, у мамзели определённо были красивые розовые соски. Но в отрыве от её тела они, как и титьки, теряли свою магическую притягательность. Поэтому я не придумал ничего лучше, чем выбросить сисяндры из окна. Тем временем Мишаня оторвал мамзель от пола и зашвырнул её подальше в густые заросли травы на обочине. Скинув балласт, он уселся на место шофёра, тронулся и поколесил дальше по Хользунова.

Мишаня свернул вправо с Антонова-Овсеенко и покатил на запад в сторону городка Семилуки. В ответ на мой вопросительный взгляд он пояснил:

– Заедем на озеро, сполоснёмся.

Видок у нас был, конечно, атас. Как будто мы забивали свинью алюминиевой ложкой в собачьей конуре. Я уделался в мамзелиной юшке не так основательно, как Мишаня, но и дураку было ясно, что меня упакуют за компанию, если тачку тормознут мусора. Нынче гаишники редко устраивают засады и больше полагаются на камеры. Соответственно, вероятность провала стремилась к нулю.

Мы и впрямь доехали без приключений до грунтовки, которая вклинивалась в лес неподалёку от поляны, на которой Мишаня по весне прятал жмуриху. Пришлось минут 5 потрястись по ухабам да поогибать особенно глубокие ямы. На развилке рядом с водоёмом дорога круто забирала вверх, а потом под острым углом опускалась прямо к озеру. Чтобы невзначай не забуксовать в песке, Мишаня взял чуть левее, когда оказался на вершине холма, и придвинулся к кустам, где грунт был утрамбован.

Мы шустро десантировались из «Форда» и побрели к пляжу. Нам повезло – на берегу не было ни души. Хотя я сомневаюсь, что в 11-м часу вечера на озере бывал аншлаг. Ноги утопали в сыпучем прохладном песке, поэтому я снял мокасины и понёс их в руке. Мишаня последовал моему примеру, и мы приблизились к водоёму, сверкая голыми пятками. Оставили на суше обувь и в одежде зашли в воду. Я нырнул, погрузился на пару метров и плыл до тех пор, пока не почувствовал жжение в лёгких. Оказавшись на поверхности, перевернулся на спину, раскинул руки по сторонам и выпрямил спину таким образом, чтобы из воды торчал только нос. В этой позе достаточно неспешно перебирать культяпками, дабы не пойти на дно и сохранить тело в горизонтальном положении.

Стоял штиль. Вода прогрелась за день и была тёплой, как парное молоко. Замершая гладь озера напоминала чёрное зеркало, в котором отражались яркие звёзды и практически полная стареющая луна. Водоём окружали холмы разной высоты, опоясанные казавшимся чёрным частоколом сосен, а на пляже кое-где виднелись тёмно-серые островки невысоких лиственных деревьев или кустов. На фоне более светлого песка прохлопали крылья, очевидно, летучей мыши, выдвинувшейся на охоту. Мишаня уже выбрался на сушу и повесил на ветки сырую одежду, оставшись в одних трусах. Я тоже вышел из воды и швырнул на кусты рубаху и джинсы, чтобы лучше просохли.

– Принесу бухло, – сообщил Мишаня и поплёлся к машине.

Я же покамест пробежался по берегу, собрал сухих веток и развёл огонь, когда Мишаня подал спички. Мы устроились возле костра напротив друг друга и стали потягивать джин-тоник из пластиковых стаканчиков, глядя на пламя, которое отрыгивало снопы искр всякий раз, когда древесина лопала под давлением пара.

Я плюхнулся на бок и посмотрел на Мишаню. Его лицо показалось мне гораздо более широким, чем обычно, и, приглядевшись, я понял, что оно совершенно мне незнакомо. Сначала меня посетила мысль о том, что я не заметил, как место Мишани занял неизвестный мне мужик. А потом подумал, что по невнимательности толком не запомнил, как выглядит кореш.

Сел и снова позырил на кента. Он не отличался от того человека, образ которого отпечатался в вымышленной книге на полке с надписью «Мишаня». Но, как только я вновь опустился на бок, очертания его рожи изменились, и корефан обернулся в толстомордого типа. Не верилось, что угол обзора и игра света и тени способны кардинально модифицировать внешность человека. Стало жутковато, и я принял сидячее положение, чтобы развеять иллюзию и перестать гадать, оборотень Мишаня или нет.

Накатив джина, я задал уже давно мучивший меня вопрос:

– Как ты понял, что тебя привлекают жмурихи?

– Дело случая, как и всё остальное, имеющее важное значение в нашей жизни, – по синей лавке расфилософствовался он. – Давно это было, мне исполнилось 17 лет, и я учился на первом курсе универа, – Мишаня разулыбался, вспомнив юные годы. – Мы с одноклассниками сдали зимнюю сессию и собрались на Дне выпускника. Разумеется, насинячились и разбрелись из школы кто куда. Одна из девчонок, Мальвина у неё погоняло было, пошла с подругами в клубешник, и её на перекрёстке тачка насмерть сбила. Всех, в том числе и меня, пригласили на похороны.

Она долбанулась затылком об асфальт, рассказывали, что кусочки мозгов полукругом разлетелись по дороге. Но больше серьёзных повреждений не было, и Мальвину положили в открытый гроб. Помню, подошёл к постаменту, а она там полёживает в белом свадебном платье. Симпотная пиздец. Ну у меня и встал. Смотрю, брюки топорщатся, руку в карман сунул, пощупал – что камень! Повезло, что на мне был надет пиджак. Сгорбился, глаза ладонью прикрыл – с понтом плачу – и потихоньку без палева доковылял до скамейки.

– И что в итоге? Впендюрил Мальвине? – поинтересовался я.

– Да какое там! Её в тот же день закопали, а мне было страшно рыскать по кладбону, – раздосадованно махнул рукой Мишаня и замолк. – Однокурснице присунул, – продолжил он вскоре.

– Расскажи-ка, любопытно.

Мишаня отхлебнул джина с горла и поведал историю:

– Любка, хороша сучка была, хоть и шалава подзаборная. Я после похорон Мальвины сиськи промял до марта, но в конце концов остановил свой выбор на Любке. Зная, что она падкая на пасту, пригласил её в итальянский ресторан, и она согласилась. Я в то время гонял без прав на «Опеле» «Астра». Забрал её у дома и понёсся загород, дескать, полюбоваться закатом перед ужином. Заехал в лес, затаился в чащобе, чтобы никто не срисовал. Любка посчитала, что я её ебать буду, и полезла целоваться. Понятное дело, я с ней лобызаться не стал – она хуёв перевидала больше, чем школьный унитаз. За руки её взял, тактично отодвинул и говорю: «Как относишься к БДСМ?». И достал из бардачка наручники, купленные в «Розовом кролике».