— Ты никак плакать собралась? А? Сейлор Мун? Сейчас заплачешь!

Щеки тут же предательски загорелись, в носу защипало. Я захлопала ресницами, не зная, что ответить на ее выпад.

— Мууу, как коровка мычит! Сейлор Мууууу! На тебя все смотрят! Опозорилась!

Шмыгнув носом, я поскорее уселась на свое место и старалась ни на кого не смотреть. Но мне казалось, что все на меня пялятся! И видят, как я украдкой вытираю мокрые щеки.

Вот когда она впервые протянула свое «Сейлор Му», которым изводила меня все последние годы!

Память услужливо подкидывала все новые и новые эпизоды унижений, пока вместо морозных узоров перед глазами не поплыло видео, где я в клубе убегала от черной девушки. Но видела эту ужасную потустороннюю фигуру только я, зрители же потешались над растрепанной мечущейся по залу девчонкой, которая в конце концов рухнула с барной стойки на пол.

Все обидные воспоминания говорили в пользу того, что нужно всучить Кантарии проклятые серьги. Я представляла, как она заберет их в обмен на обещание удалить позорный ролик. Пусть Машка решит, что я откупаюсь от нее! Как только она наденет украшение, черная девушка исподволь проникнет в ее душу, поработит волю, и однажды… Тут я прекращала свои кровожадные фантазии, потому что не хотела представлять, что случится дальше. Но знала, что финал будет ужасным!

Троллейбус остановился, и я отправилась во дворы. Я знала, в каком доме живет Машка, но не знала номер ее квартиры, и, остановившись возле подъезда, задумалась. Потом собралась набрать номер первой попавшейся квартиры и представиться Машей, забывшей ключи, но тут дверь раскрылась. Из парадной вышел мужчина. Высокий, с непокрытой головой и темными волосами. Он был одет в пальто, с виду дорогое, в руках держал ключи от машины. Аромат от него исходил сногсшибательный, как от элитного парфюмерного бутика: респектабельный и небюджетный. Мужчина поздоровался и вежливо придержал дверь.

— Простите, — я кокетливо захлопала ресницами, — вы не знаете, на каком этаже живет Маша Кантария? Мы договорились встретиться, а я номер квартиры забыла. Извините.

Потупив глаза, я скромно улыбнулась.

— В сорок четвертой. Рад, что у моей дочери такие вежливые подруги!

В ответ на мой изумленный вид мужчина весело рассмеялся, сверкнув идеально белыми зубами.

— Проходите, милая! С наступающим!

И пружинящим шагом направился к выходу со двора. Я закатила глаза, состроила вслед ему рожу и шмыгнула в подъезд.

В этом доме, как и в нашем, лифта не оказалось. Однако парадная разительно отличалась — тут были отремонтированные перила, свежевыкрашенные стены и цветы на подоконниках. Никакой тебе облупленной штукатурки и запаха сырости.

Я медленно поднималась по высоким ступеням и мысленно перебирала события своей жизни, пытаясь понять, за что Машка меня ненавидит. Так и не найдя ответа, позвонила в дверь.

Ее маму я узнала сразу, она почти не изменилась. Она сказала: «Проходи», а потом крикнула в сторону комнат:

— Маша, к тебе подруга!

Не успела я разуться, как Машка нарисовалась в коридоре. На ней было домашнее платье, и я, проклиная себя, восхитилась, как она замечательно выглядит — будто только что снималась на обложку модного журнала.

— Тебе чего, Сей… Соня? — поправилась она, покосившись на мать.

Потом молча указала на дверь своей комнаты. Я так же молча прошла.

— Чего тебе? — повторила она, едва мы оказались наедине.

Я огляделась. Все полки в стенном шкафу от пола до потолка были заставлены книгами, кубками, наградами и завешаны грамотами. И все с ее фамилией.

— Ты выложила тот мерзкий ролик в сеть!

— Докажи, Сейлор Му! А если пришла родителям жаловаться, то обломись. Тогда я твоим тоже кое-что расскажу, и мало не покажется!

В потной ладони я сжимала треклятые сережки и чувствовала, как они жгут мне кожу. Это не было преувеличением — всегда холодные, сейчас они почему-то начали нагреваться. Уже через минуту мне стало казаться, что я стискиваю в кулаке осу. Я поспешно вытащила руку из кармана.

— Скажи, Маша, почему ты перестала ходить в изостудию?

Мне требовалось время, чтобы собраться с духом и отдать ей единственную в моей жизни драгоценность.

— Ты пришла, чтобы спросить, почему я прекратила ходить в студию?! Ты больная?! — Кантария расхохоталась, показав мне белоснежные, совсем как у отца, зубы, и в притворном изнеможении плюхнулась в кресло возле окна. — Почему я бросила заниматься бесполезным, никчемным занятием хренову тучу лет назад?!

— А ведь мы с тобой могли бы дружить, — задумчиво сказала я.

— Очень сомневаюсь! Ты такая жалкая!

— За что ты меня так ненавидишь?

— Ты бесишь меня, Сейлор Му! Ты — грязное пятно на идеальном платье! Тебя не должно быть рядом со мной!

Но я смотрела мимо нее — на книжные полки. Там, за стеклом, в самом углу ютился рисунок. Неумелый, сделанный, как выразилась Кантария, «хренову тучу лет назад», задавленный всеми этими грамотами, похвальными листами, и уже не такой яркий, как раньше. Остромордая рыжая лисица бежала по зеленой траве. И я поняла!

— Ты завидуешь мне, Маша.

— Размечталась! — Она презрительно скривилась. — Чему завидовать? Грязным ногтям, немытым волосам или убогим шмоткам?

— Маша, удали видео с Ютуба. Пожалуйста.

— Не понимаю, о чем ты говоришь! — Она состроила невинное лицо.

Тогда я поняла, что разговорами ничего не добьюсь. Все накопившиеся обиды вспомнились разом, и я шагнула вперед. И вдруг на ее лице отразился испуг! Она меня боялась! Боялась, что я ее ударю, причиню ей физическую боль. Но разве могла боль физическая сравниться с той, которую испытала я? Эта гадкая девчонка заслуживала большего, чем короткий удар под дых. Долгое время она изводила меня своими насмешками, измывалась. Она заслуживала мести!

— Удали, пожалуйста, — упрямо повторила я.

— Иди отсюда, Сейлор Му.

— Я не за просто так прошу. У меня кое-что есть.

— Откупиться хочешь?! Нищим платить нечем!

— Мне — есть!

— Ну давай рассмеши мои тапочки!

Я опустила руку в карман и нащупала серьги. Они ткнулись в ладонь ледяным уколом. И опять я почувствовала странное оцепенение — черная девушка не хотела меня отпускать. Но если отдать серьги Кантарии, то я навсегда избавлюсь от обеих!

Я сжимала серьги и не чувствовала привычной прохлады. Вместо этого они нагревались, становились горячее и яростнее. Мысленно я уже видела, как, превозмогая сопротивление, протягиваю серьги Маше, и она забирает их. Она возьмет — я не сомневалась, — в них была заключена такая притягательность, что никто бы не устоял!

Вытащив из кармана, я медленно протянула зажатые в кулаке серьги. Вдруг в дверь постучали, и я, словно застигнутая воровка, отдернула руку. В комнату заглянула Машина мама.

— Девочки, пойдемте чай пить! Маша, познакомишь меня с подругой? Мне кажется, я тебя у нас не видела, — обратилась она ко мне.

Я сглотнула подступивший комок и покачала головой.

— Соня уже уходит.

— Почему так скоро? Уроки делать не надо — каникулы! И скоро Новый год! — засмеялась Машина мама.

Она улыбалась, и в уголках глаз, таких же, как у Кантарии — влажных и блестящих, — собирались мелкие морщинки. Она была и похожа, и не похожа на свою дочь.

Когда она приходила за Машей в школу или в художественную студию, то в ее сумке всегда находились какие-нибудь вкусности вроде домашнего печенья, которое доставалось не только дочери, но и ее приятельницам, из числа которых я так быстро выпала.

Я представила, как красивые черты лица, так похожие на Машины, искажаются болью и горем. Она перестанет улыбаться, а в глазах поселится вечная скорбь. И все из-за меня.

— Я ухожу. Спешу. Простите, — пролепетала я под насмешливым взглядом Кантарии и, торопливо одевшись в просторной прихожей, вылетела вон.

Новогодние праздники, которые мы отмечали вместе с папой, я помню плохо. Эти детские воспоминания стерлись и остались только ощущения: ожидание чуда, суетливые приготовления взрослых, запах майонеза в салате, мандаринов на столе и елки на балконе. Я вставала на цыпочки и заглядывала в окно балконной двери, а елка упиралась темно-зелеными ветвями в стекло, и через прозрачную холодную преграду я прикасалась к ней ладонью.