Паньшин подчиняется, ставит корзину и отходит прочь, освобождая место Анне Алексеевне.

— Николай Дмитриевич и вы, Александр Карлович, примите от меня этот скромный дар, — как ни в чём не бывало начинает щебетать девушка.

— Благодарю, — вроде бы уже успокоился, поэтому отвечаю насколько можно учтиво.

— Что вы, это не обязанность, а порыв души и веление сердца, — ошарашивает меня Анна Алексеевна, учтиво кивает и тут же спохватывается, поворачивается к Паньшину. — Что же вы стоите? Доставайте немедленно всё. Вам сейчас нужны силы, а мне известно, насколько плохое питание в больницах.

Отчётливо слышно, как за дверью что-то возмущённое произносит врач явно в ответ, но внимание на это мы не обращаем.

Паньшин откидывает плетёную крышку с одной стороны. Достаёт сначала литровую бутыль молока, ставит её на уголок тумбочки, под букет. Потом с трудом вытаскивает запечённого гуся в пергаментной бумаге, хлеб. Места, куда всё это положить, нет, и он в растерянности замирает. Выручает Анна Алексеевна. Она расстилает на рядом стоящей кровати моё полотенце. На моё робкое возражение справедливо замечает:

— Новое дадут.

Александр Карлович сгружает на импровизированную скатёрку свою ношу и ныряет в корзину. В этот момент дверь предательски скрипит, мы все оборачиваемся…

То есть, оглядываются они оба, а я-то в горизонте, у меня режим постельный. И меня от входа сейчас просто так не увидишь, адвокат с Катанаевой весь обзор перекрыли. Я и сам новую гостью кое-как вижу в узкую щель между тумбочкой и пижамой Карловича.

— Это что вы тут делаете⁈ — восклицает вошедшая. И тут же гневно добавляет. — Я так и знала, чем он тут занимается!

— Сима⁉ — даёт «петуха» Паньшин и выпрямляется. Смотрит в полной растерянности на мою очередную гостью, хотя уже становится понятно, что это никакая не очередная гостья, а самая что ни на есть законная супруга моего компаньона. Потом оглядывается на меня, на Анну Алексеевну.

— Да входите же! — быстрее всех реагирует последняя, и приглашает нашу новую гостью проходить в палату. Непринуждённо между тем поясняет. — А я Николая Дмитриевича по указанию Её Императорского Величества проведываю. Поручено узнать о самочувствии его светлости и выразить восхищение геройским подвигом князя и его спутника, господина Паньшина. Вот подарок от императрицы распаковываем…

Сейчас не только Паньшин с супругой, но и я замираю. Такая честь нам оказана, еда из императорской кухни! Вот прямо слов нет. Есть не стану, всё воском залью и под стекло определю. Где-нибудь в холодном погребе. На память…

Да и кто её знает, эту взбалмошную Анну Александровну? От государыни эта передача или нет? Могла же придумать? Могла. А есть я это и впрямь не стану. Первым уж точно. И вторым тоже. Только после девушки, может быть. Как-то не по себе мне после её прихода стало…

А ведь симпатичная девица, думаю, всё есть, фигурка стройная, грудь красивая, да и ниже талии, наверное, всё так же замечательно выглядит и глаз радует, а почему же тогда по спине мурашки ледяные бегают? На уровне подсознания срабатывает неприятие. И что делать?

В этот момент удивительно к месту припомнилось недавнее возмущение доктора на утверждение Катанаевой о плохом питании в больнице.

И я иду на поводу у собственного подсознания, отказываюсь от угощения, ссылаюсь на недавнюю операцию, на диетический режим питания. Уверен, возмущённый врач меня поддержит в этом маленьком обмане, не выдаст. Да и не обман это, а забота о собственном здоровье! Глядя на меня и Александр Карлович что-то засомневался.

Как ни уговаривала нас девица испробовать на вкус жареную птицу, Паньшин отказался вслед за мной от угощения наотрез, сослался на якобы больной желудок и застарелую язву. Ещё и отшутился, мол, профессиональная болезнь адвокатов, потому что желчи в них много.

И всё это время Карлович то и дело на супругу косил глазом. Опасался, наверное, что она не так внимание к нему этой девицы понять может. Или к нам? Нет, наверное, всё-таки к нему, ведь он же именно её интересы в каком-то там судебном процессе представлял? Запутанное, я вам скажу, дело, все эти процессы, а у юриста точно морденция в пушку, иначе чего бы он так волновался по этому поводу…

Чем больше упирался Паньшин, тем сильнее горячилась Анна Алексеевна. Отступила только тогда, когда про больной желудок услышала. Не знаю, как отреагировала на такую отговорку наша гостья, мне со спины не видно, но удивление на округлом лице Симы при этих словах я успел углядеть.

Удивление как возникло, так и пропало. Так же быстро, что я даже засомневался на мгновение, а было ли оно? Но Сима женщины умная, соображает шустро и опять же во всём солидарна со своим супругом. Он от угощения отказывается, и она туда же.

— И не уговаривайте, — машет перед собой своей пухлой ручкой. — У меня режим. Диета строгая. Видите, какая я полная?

После этих слов гордо поднимает голову, выпячивает объёмную грудь, больше похожую на два воздушных шара, и тут же отводит назад, распрямляет пышные плечи. Ну да, такую тяжесть постоянно таскать — поневоле сгорбишься. И потихоньку, потихоньку, чтобы внимание не привлекать, ногой под кровать принесённую с собой корзинку задвигает. Всё понятно, компромат прячет. Значит, в корзине точно не овощи с фруктами, а какая-нибудь несчастная курица…

Да и впрямь, чего это Катанаева так настойчиво нам этого гуся втюхивает? Ишь, какая настойчивая. Крепче банного листа клеится, так и липнет.

Анна Алексеевна тем временем всё никак успокоиться не может, уже и сама за разделку птицы принялась! Ещё и приговаривает при этом, мол, сама вас сейчас угощу, из собственных ручек! А вилок с ножами нет, она головой повертела, оглядела все наши тумбочки и решилась — руками в перчатках ухватила гуся за поднятые кверху лапы, да и рванула их в стороны со всей своей девичьей дури…

Успел головой в подушку вжаться, спасаясь от разлетевшихся в разные стороны янтарных капель жирного сока…

Жареная жирная птица такого издевательства не выдержала, выскользнула, вырвалась из рук девицы и отправилась в свой заключительный полёт! Одной лапой, правда, пожертвовала. Но разве свобода такой потери не стоит? Однозначно, стоит!

Как раз надо мной и пролетела. К сожалению, этот феерический взлёт очень быстро прервался. Палата маловата, разгуляться негде! Птица шмякнулась о стену, оставила после себя приличное жирное пятно на побелке и сочно шмякнулась на пол.

Катанаева ойкнула, ошалелым взглядом уставилась на гусиную лапу в руке, тыльной стороной левой кисти машинально вытерла капли жира на лице, глянула на испачканную перчатку, икнула, отбросила от себя лапу и медленно завалилась на спину. Упасть только не успела, Паньшин умудрился подхватить девушку под руки и подкорректировал падение в сторону кровати.

Ай да артистка! Не знаю, как остальные, а я точно понял, что сымитировала обморок! Увидел потому, что прицеливалась упасть именно на кровать, а не на пол. И когда падала, тоже одним прищуренным глазом подглядывала, не промахнётся ли мимо?

Скрипнули пружины, Анна Алексеевна так плашмя и рухнула на постель, уткнулась лицом в подушку. Александр Карлович на ногах удержался, на своё счастье. Но заработал ещё один минус в свою карму от супруги.

Сима на мужа порыкивает, Карлович отбивается, как может, а я в себе смех давлю. Но как-то не очень у меня это получается, прорывается он наружу. Катанаева, похоже, услышала моё прысканье и не выдержала, любопытство в ней победило. Один глазик приоткрыла, чтобы посмотреть, над кем я тут смеюсь и тут же закрыла. Потому что я ей подмигнул. Мол, спалилась!

Пришлось дамочке очнуться. На удивление быстро вскочила с кровати, стянула перчатки, вытерла руки о моё несчастное полотенце-скатерть, сочла их чистыми и кончиками пальцев грациозно поправила локоны, отряхнула и одёрнула платье. Но одинокую гусиную ногу подбирать не стала, так и оставила её лежать где-то на полу.