Показалось мне или нет, но даже как-то обрадовалась, что ли. Интересно, чему? Мнимому обмороку или ещё одной проказе? Или тому, что я раскусил её детскую хитрость и подмигнул? И ведь даже уговаривать перестала.

— Что я Её Величеству скажу? — огорчается Анна Алексеевна на наш общий отказ. С досадой прикусывает губу, задумывается на мгновение и тут же находит решение. Присаживается на краешек моей кровати, осторожно дотрагивается пальчиками до моей больной руки и начинает её нежно поглаживать. При этом очень внимательно отслеживает мою реакцию на этот интимный жест. — Тогда я всё обратно в корзину уложу и оставлю её вот здесь, на тумбочке. А вы потом, когда проголодаетесь, обязательно попробуете. Договорились?

По идее, я сейчас должен вспыхнуть алым маковым цветом от смущения, ведь такая девица рядом. Да только не пройдёт со мной такой номер! Но подыграть подыграл, вроде бы как смутился немного. А она не успокаивается, повторяет:

— Так мы с вами договорились?

Тут уж отказываться было нельзя, и мы все одновременно кивнули. Ну, так уж вышло. Девушка тут же успокоилась, перестала гладить мою многострадальную руку и поднялась на ноги.

И прокололась! Непроизвольно подхватила полотенце и вытерла об него свои изящные пальчики. Неприятно, выходит, меня было гладить? Ещё успел заметить исказившую на какой-то неуловимый миг лицо брезгливую гримасу. Словно в чём-то нехорошем испачкалась.

Усмехнулся, не стал скрывать или делать вид, что ничего не заметил. Всё равно никто на меня сейчас не смотрит, общее внимание девушке отдано. Ну и я смотрю. Смотрю и думаю — что же тебя, такую молодую и красивую заставляет здесь находиться и со мной заигрывать? Чья злая воля?

Между тем Анна Алексеевна подобрала птичью тушку с пола, деловито осмотрела её, признала годной и запихнула обратно в корзину. Улетевшую куда-то под кровати одинокую лапу искать не стала. На этом сочла свою задачу выполненной и сразу же распрощалась.

Вот сейчас мне очень обидно за себя стало. После меня руки протирает, а после жирной птицы нет? Понятно…

Немного замялась перед уходом, притормозила. Показалось мне или нет, но вроде бы собиралась сказать что-то лично для меня. Но супруги никуда из палаты уходить не собирались, и девушка передумала, улыбнулась мне многообещающе, только что не облизнулась, толкнула дверь, шагнула за порог. А в коридоре её врач дожидался и тут же подхватил под локоток, повёл по коридору, зачирикал что-то, зафлиртовал, и очень скоро их голоса перестали до нас доноситься.

Интересно-то как. А задача у Катанаевой какая была? Якобы от императрицы корзину нам передать или обязательно накормить? Больно уж настойчиво она в нас этого гуся старалась впихнуть. И резко успокоилась, когда мы согласились его попробовать. Интересненько. Принюхался к ароматному запаху жареной птицы — специй не пожалели. И чесночком нашпиговали от души…

Александр Карлович пододвинул супруге стул, придержал за спинку, пока супруга на сиденье примостилась. Оба ко мне лицами находились, так что я прекрасно смог разглядеть на лице женщины обещание скорой суровой разборки, а у Паньшина нарочито преувеличенное выражение оскорблённой невинности.

Тем временем Сима присела. Я дыхание затаил, а ну как подломятся ножки у стула? Не подломились, выдержали. Крепкая тут мебель. Сам Паньшин на другую кровать примостился, которая прямо напротив моей располагалась. Переглянулся с женой, на корзину оба уставились. У Карловича в животе забурчало, и он решился, хлопнул ладошками, потёр их одна о другую, потянулся к корзине:

— Ну что, приступим? Проверим на вкус государеву еду?

— Погоди! — остановил компаньона.

Что-то тут не то. Где я, а где государыня? Как-то сомнительно, чтобы она настолько озаботилась нашим питанием, что решила о нём лично позаботиться. Не узнав предварительно, можно ли нам сейчас вообще что-то есть? Ерунда какая-то, делать ей больше нечего.

Может, это именно Катанаевой что-то от нас нужно?

— Погоди, не спеши, — повторил.

А если я ошибаюсь? А если нет?

Гусь с пола? Какая гадость. Чем тут, интересно, полы моют? Хлоркой? Да за сегодня у меня в палате полы так истоптали, столько грязи нанесли, что никакая дезинфекция не поможет. Полная антисанитария!

Ещё раз вспомнил о недавних авариях. Подозрения вспыхнули с новой силой, а тут вдобавок такой резкий запах чеснока. Тут же всплыли в памяти когда-то читанные детективы, признаки отравления, яды. И странная реакция Катанаевой на попавшие в лицо брызги жира. От такого в обморок не падают.

И вообще, если все странности в одну кучу собрать, то всё это выглядит очень подозрительно.

— Что? — замер с протянутой к корзине рукой Паньшин. — В чём дело?

Сима взгляд с корзины на меня перевела, в глазах тот же понятный вопрос:

— Почему задержка?

— Александр Карлович, корзину санитарке отдайте, пусть всё её содержимое немедленно выкинет на помойку! И саму корзину тоже.

— Вы в своём уме, Николай Дмитриевич? — опешил Паньшин.

И его супруга тоже посмотрела на меня, как на умалишённого, всплеснула своими пухлыми руками и горячо поддержала супруга:

— Никак нельзя на помойку! Сама государыня позаботилась, а вы выкидывать собрались? То, что вы задумали, это же вообще ни в какие ворота не лезет!

— Да с чего вы взяли, что это государыня позаботилась? — слегка повысил голос. — Только потому, что эта девица так сказала, что ли? И вы, адвокат, поверили голословному утверждению бывшей клиентки? А ведь совсем недавно мне тут про аварии и поджоги напоминали. И уже всё забыли?

— Какие аварии и поджоги? — Сима осеклась, забеспокоилась, головой закрутила. То на меня смотрит, то на мужа. — Александр, о чём говорит этот мальчик? Какие такие аварии?

— Я тебе потом расскажу, — поморщился Карлович и с укоризной на меня глянул. Мол, ну кто тебя за язык тянул?

— Сима, прошу вас, немедленно отнесите содержимое корзины на помойку, — вроде бы как и попросил я, но просьба прозвучала однозначным приказом. Само собой так вышло, а не потому, что постарался переключить внимание женщины на себя. — Вы что, забыли, как этот гусь по полу скакал? Он же весь в грязи! В бациллах, микробах!

Последняя фраза победила. Женщина тут же перевела взгляд на мужа, Паньшин, в свою очередь, на меня смотрит, и я пользуюсь моментом, показываю ему жестом, что нам нужно наедине остаться. Ушлый адвокат понимает меня сразу же и состраивает страдальческую физиономию, трёт якобы разболевшийся бок и жалобно стонет. Артист!

— Сделай, как он просит, прошу тебя, — говорит жене слабым голосом. — Что мы тут, с голоду, что ли, помираем, чтобы с полу есть?

Сима тут же кивает, подхватывает корзину, делает шаг в сторону выхода, но тут же притормаживает, как будто передумывает выполнять нашу просьбу. Оглядывается на мужа, но с того взятки гладки, он человек опытный, в семейной жизни дока и страдальческое выражение лица тому доказательством. Женщина вздыхает, переводит взгляд на меня…

— Я бы и сам, но мне вставать нельзя, — объясняю женщине своё поручение, и она поджимает губы, на это ответить ей тоже нечего.

Но дальше коридора корзину она не доносит. В отличие от меня в этой жизни она ориентируется грамотно и сразу же за дверями останавливается, подзывает к себе проходящую мимо санитарочку. Вручает ей корзину и в двух словах перепоручает ей это дело. А тут и давешний врач возвращается, и сталкиваются они все как раз перед нашей дверью. К сожалению, услышать, о чём они там начинают говорить или спорить, не получается, дверь плотно закрывается. Неразборчивый бубнёж удаляется от двери палаты, а Паньшин наседает на меня:

— Что вы такое приватное намеревались мне сказать, Николай Дмитриевич?

— Александр Карлович, вам не кажется странным такое настойчивое желание этой девицы постоянно находиться рядом с нами? — говорю, и сам понимаю, насколько дико звучит моё утверждение.

— Николай Дми-итриевич, ну что в нём такого странного? Совсем одичали вы там в своём имении, — тянет явно разочаровавшийся в моих умственных способностях Паньшин и ласковым голосом предлагает мне прилечь на кровать. Смотрит при этом на мою забинтованную голову, и я догадываюсь, о чём он в этот момент думает. — Вы постарайтесь успокоиться, прилягте…