Проговариваю это про себя, и становится легче идти. И шагов-то до царской семьи немного, а каждый из них решающий. Иду под любопытными взглядами Императора и свиты, государыни-императрицы и зрителей, словно гладиатор по арене, победивший всех своих врагов. Сейчас император поднимет большой палец вверх и будет мне счастье. И возликуют трибуны. А если вниз опустит? Голову с плеч? Нет, вниз не нужно…

На ходу успел взгляд в сторону одиноко стоящей кучки спонсоров бросить. Стоят тихонько, молчат, ждут высочайшего решения. Потому что скоро всё понятно будет, что им дальше делать и как себя вести — встречать ли нас как героев или лучше назад вернуться?

Прохожу совсем рядом с ограждением и не смог удержаться и не отблагодарить собравшихся зрителей за тёплый приём. Остановился на мгновение, развернулся к замершей в молчании толпе, оглядел лица собравшихся на открытых скамьях первого яруса, улыбнулся и рукой помахал.

И этим простым приветственным жестом враз сломал плотину наступившего молчания! Ох, как они загомонили, как засвистели, публика в движение пришла, к ограждению подалась. Если бы не дополнительно выставленное плотное оцепление из полицейских, то снесли бы ограду. А так остановились, руки тянут, кричат какие-то приветствия. И цветы ещё полетели. И все в меня целят. А расстояние между нами всего-то метров пять, так что увернуться получилось только от первой волны букетов, остальные нашли свою цель!

Да и то больше не уворачивался, а букеты ловил.

Отворачиваться не стал, нельзя! И всё это время лишь об одном думал — только бы не розы, только бы не розы…

Ну а когда цветочный водопад иссяк, тогда и выдохнул. Ну и ещё поприветствовал всех собравшихся, поднял теперь уже обе руки с цветами вверх и помахал ими — поблагодарил за горячий приём. И вспомнил о своём опасении насчёт роз. Вспомнил, да и пошутил вслух:

— Повезло, что цветы без колючек!

Народ услышал, понял и оценил. Сначала заулыбались близстоящие, начали передавать мою шутку дальше и дальше, потом засмеялись в голос и скоро уже все громко хохотали.

Повернул голову, посмотрел на Государя. Александр Александрович с Марией Фёдоровной не смеются, но всё-таки добродушно мне улыбаются. И улыбки у них такие… На самом деле добрые…

Выходит, вовремя я пошутил…

Дальше всё просто, я оказался в своей стихии. Рассказывал, с чего всё это началось, как «придумал» и строил свой первый планер и как он сгорел. Специально затронул эту тему, хотел удостовериться — на самом деле ему всё про мои «художества» доложили или нет? И ничего сложного в моём рассказе для меня лично не было. Я эту свою речь столько раз в уме проговаривал и оттачивал, что все заготовленные слова сами собой из меня сейчас лились. Приходилось лишь контролировать, чтобы ничего лишнего не ляпнуть.

Александр Александрович внимательно слушал и изредка кивал головой, как бы подталкивая меня к продолжению рассказа. И всё время не отпускал меня своим пронзительным, словно рентген, взглядом. И мне приходилось смотреть только на него и ни на кого другого.

— Ну а когда планер сгорел, пришлось придумывать что-то более продвинутое, — как не контролировал себя, а всё-таки проскочило новое словцо. И государь не пропустил мою оговорку, тут же обратил на него внимание.

— Продвинутое? Это как? Насколько я знаю, заграницу ты давно не выезжал, тогда откуда мог знать о тамошних достижениях?

Тут же из-за спины императора выдвинулся усатый генерал в расшитом золотом мундире с эполетами, весь в орденах и аксельбантах, приблизился и зашептал ему что-то на ухо.

Стою, жду, когда пошепчутся. А государь шёпот слушает, а сам рукой нетерпеливый жест сделал. Мол, продолжай говорить.

— Слухами земля полнится, Ваше императорское Величество, — отшутился. Правда, постарался, чтобы оправдание моё серьёзно прозвучало.

Усатый тем временем закончил шептать и замер в ожидании реакции государя. Александр Александрович задумался, переглянулся с супругой. Что уж там он в её глазах увидел, не знаю, да только кивнул генералу и отправил его властным жестом назад.

А я тем временем продолжал говорить:

— Да и зачем мне за границу выезжать, если я здесь сам могу самолёт ничуть не хуже сделать? А то и многократно лучше, превосходящий любые заграничные по всем техническим и лётным характеристикам! И который точно пригодится Российской Империи.

Специально такие термины ввернул, чтобы внимание высокопоставленных гостей с себя на них переключить. Пусть не думают, что у юнца крышу от собственной значимости снесло.

— И какие же такие характеристики у тебя лучше заграничных? — не удержался от логического вопроса государь.

— Всё! — постарался, чтобы мой голос звучал как можно твёрже. — Дальность и продолжительность полёта, высотность и скорость, манёвренность, грузоподъёмность, в конце концов. Мой самолёт можно использовать не только для перевозки пассажиров и грузов по воздуху, но и во многих военных целях. На Лужском полигоне мною были продемонстрированы лишь самые основные варианты использования авиации в боевых условиях. Предварительные испытания это отлично подтвердили.

— Непривычно слышать такие разумные речи от столь молодого человека. Непохоже это на домашнее образование, совсем непохоже. Степан Прокопьевич докладывал, что принял у вас вступительные экзамены прямо там, в Луге?

— Так точно, Ваше императорское Величество! — вытянулся в струнку.

— Необычно, очень необычно, — проговорил император. — Однако, разговоры разговорами, хотя они изрядно меня заинтересовали, а публика в нетерпении и устала ждать. Что у вас в программе дальше?

— Не знаю, — развёл руками. — Вон стоят организаторы перелёта, у них нужно спрашивать.

Тут же в их сторону сорвался быстрым шагом кто-то из свиты государя, а император о чём-то (мне не было слышно ничего за гулом толпы) коротко переговорил с супругой и, доброжелательно улыбнувшись, попросил сегодня же вечером прибыть к обеду в Гатчинский дворец. Правда, просьба эта только выглядела просьбой. На самом деле это самый настоящий приказ! Императоры не просят, они приказывают…

ЕИВ не успел оглянуться, а от организаторов к нему со всех ног уже кто-то в сопровождении свитского торопится-поспешает, аж спотыкается. Подбежал на коротеньких пухленьких ножках, поклонился, залепетал что-то восторженно-приветственное. При этом то и дело на меня косится краем глаза да рефлекторно и непрестанно блестящую потную залысину платком протирает. Правда, на вопросы императора отвечает быстро и толково. Я прислушивался, поэтому знаю, что толково.

Первым делом у меня будет разбрасывание листовок, потом демонстрационные полёты над ипподромом, на потеху публике.

— Хорошо бы повторить всё то, что мы все только что наблюдали. Ну и вообще бы было прекрасно, если бы его светлость, — здесь пухлый бросил быстрый взгляд в мою сторону. Увидел, что я внимательно прислушиваюсь к разговору, и дёрнул подбородком с несколькими толстыми складками. Сделал вид, что склонил голову в приветственно-уважительном поклоне. — Прокатил на своём аэроплане кого-нибудь из организаторов?

Оказывается, не только я прислушивался к разговору. Ольга Александровна тут же шагнула вперёд, аккуратно прикоснулась к руке матери и что-то прошептала ей на ухо.

Да она в небо подняться вместе со мной желает! Господи, только не это!

— Нет! — покачала головой императрица, на что Ольга Александровна недовольно поморщилась и уже собралась дожимать матушку своими явно весомыми доводами, как точку в этом споре поставил император:

— Запрещаю! — и даже головы не повернул в сторону дочери.

Услышал Господь мою молитву!

И этого короткого слова хватило, чтобы Ольга Александровна тут же закрыла свой прелестный ротик, присела в реверансе и отступила на своё прежнее место за спины родителей.

Там ещё послышался сдавленный смешок, чей-то гневный ответный шёпот и последующий за ним глухой звук удара. Или тычка под рёбра. Кому именно, не увидел за широкой императорской спиной, но, судя по сморщившейся физиономии среднего братца, досталось от Ольги Михаилу Александровичу.