Государь с семьёй и почти всей своей свитой уехал, а генерал остался. Решил лично убедиться, что все распоряжения будут выполнены с надлежащим усердием его, да и не только его подчинённых. Сидел он сейчас в отдельном кабинете под царской ложей за услужливо накрытым столом, задумчиво крутил в левой руке кокотную вилку, правой же рукой то и дело вытаскивал из раскрытой тонкой папочки одну бумаженцию за другой. Вглядывался в исписанный лист, то и дело хмурился, разбирая чей-то корявый почерк. Дочитывал до конца и откладывал лист в сторону, на свободный от столовых приборов кусочек белоснежной накрахмаленной скатерти.
Задумывался, при этом тихонечко постукивал тяжёлой серебряной вилкой по столу, выбивая из дубовой столешницы одному ему известную мелодию. Накрахмаленная белая скатерть едва заметно приглушала этот стук, и мелодия от этого получалась слегка смазанной. Но Александр Ильич не обращал никакого внимания на подобные мелочи, да и скажи ему кто сейчас, что он выбивает именно мелодию, Пантелеев очень сильно бы удивился.
Чтение выходило настолько занимательным, что Александр Ильич даже про наполненную рюмку забыл! Спустя короткое время тянулся за следующим листком и самым тщательным образом вчитывался в новый текст, старательно запоминая всё изложенное.
Забытый запотевший графинчик с прозрачным и специально охлаждённым до положенной температуры содержимым зря истекал горькими слезами конденсата, а наполненная водкой узкая и высокая хрустальная рюмка сиротливо ютилась на подстановочной тарелочке. Рядом на такой же тарелочке стояла серебряная кокотница, доверху заполненная чёрной икрой, а на другой печально подсыхал и желтел сырной корочкой остывающий жюльен.
То и дело без скрипа приоткрывалась дверь, и в образовавшуюся щель заглядывал внимательный глаз официанта. Осматривал нетронутые закуски, полную рюмку, вздыхал еле слышно и так же тихонько притворял входную дверь. Остывал не только жюльен на столе в кабинете для избранных, но и стоящее на сервировочной тележке горячее. Приходится ждать…
Пантелеев же закончил разбирать почерк на последнем листочке из опустевшей сейчас папочки, уложил бумагу поверх неровной горки таких же. Принялся выравнивать листки и спохватился, обнаружил позабытую вилку в левой руке. Отложил её в сторону, убрал бумаги в папку и завязал её. Потянулся за рюмкой, поднёс ко рту, понюхал и с брезгливой гримасой на лице отставил в сторону:
— Тёплая… Эй, кто там за дверью вздыхает?
Влетевший в комнатку официант тут же сообразил, что от него требуется, но выливать содержимое рюмки не стал, убрал в сторонку. Взамен достал из шкафчика другую, протёр её свисавшим с плеча полотенцем и наполнил из запотевшего графинчика. Поставил на тарелочку и придвинул к генералу:
— Извольте́ с откушать.
Отступил назад и замер, угодливо согнувшись в пояснице. Едва заметно, но понятно. Подождал терпеливо, пока генерал выпьет и закусит, стараясь до этого момента казаться незаметным и никак не обозначать своего присутствия, и только тогда услужливо спросил:
— Горячее подавать?
— Подавай, — лениво кивнул головой явно довольный Александр Ильич. Откинулся на спинку кресла, так же лениво, но с явно пробуждающимся интересом проследил за наполняющейся тарелкой. Принюхался и приказал официанту. — Ступай. Дальше я сам. И передай там, чтобы не беспокоили. Через час уберёшь.
Подождал, пока закроется дверь, потянулся к графину, налил себе ещё одну полную рюмку. С наслаждением выпил, подхватил чайную ложечку, но тут же поменял её на столовую и зачерпнул из кокотницы полную ложку икры. Закусил, с наслаждением прожевал, причмокнул, покосился на рюмку, на папку, вздохнул и решительно отодвинул графинчик в сторону.
Удивился незаметному исчезновению ранее налитой рюмки с нагревшейся водкой:
— Ну и шельмец! — восхитился ловкости рук официанта.
Аккуратно поправил салфетку на груди и решительно пододвинул поближе к себе тарелку с первым…
* * *
На банкете, организованном в якобы нашу честь устроителями и организаторами, пришлось присутствовать. От выпивки отказался по понятным причинам, но, к счастью, никого это не волновало. Выслушал несколько велеречивых господ, пригубил содержимое своего бокала с водой, выступил с ответной благодарственной речью и налёг на еду. Закуски не проигнорировал, выбор был великолепный. Но больше налегал на рыбку холодного и горячего копчения, на икорку, чем на мясное. Говядина и свинина мне в поместье поднадоела, поэтому только рыба. Ну и горячее. От горячего грех было отказываться, здоровье у меня одно и его нужно беречь. Было вкусно, поэтому старался особо не переедать. А ещё впереди меня ожидал обед в Гатчине, и по этой причине задерживаться на банкете было никак нельзя.
Основной вопрос с охраной самолёта разрешился моментально и на месте. Из общего количества полицейских нижних чинов тут же были назначены три смены по два под общим руководством усатого степенного унтера. Гостиницу для нас с Паньшиным забронировали, номера раздельные и великолепные, с видом на реку. По крайней мере, нас так уверяли.
Кстати, на банкете мне пришлось отдуваться за двоих. Паньшин сразу же после полётов переоделся и уехал в город. Объяснил так:
— Нужно поторопиться с подачей заявлений. Степан Прокопьевич не зря интересовался насчёт привилегий, если промедлим, то он нас точно опередит.
Не согласиться с такой позицией было невозможно, так я и остался в гордом одиночестве. Но перед этим Александр Карлович подозрительно прищурился и вкрадчиво спросил:
— А что это вы, Николай Дмитриевич, такой довольный и загадочный? Никак на самолёте собрались Гатчину посетить?
— Собрался, — не нашёл причины скрывать своё намерение.
— Да вы что? — всплеснул руками Паньшин. — Не вздумайте! По крайней мере, если уже бесповоротно решили, то можете это проделать в одиночку, без меня!
— Почему? — спокойно спросил. Нужно же разобраться, откуда столько возмущения?
— А как вы себе это представляете? Садиться на своём самолёте прямо перед дворцом? Допустим даже, что вам удастся это сделать, но дальше вас или караул застрелит…
— Почему? — повторил, только в этот раз несколько удивился такому предположению. У нас кое-кто на Красную площадь когда-то садился на своём самолёте, и то обошлось. А тут-то…
— Без пропуска нельзя, — отрезал Александр Карлович. — Были прецеденты, знаете ли. После последнего и были приняты самые строгие меры к посетителям.
Напарник мой с многозначительным видом посмотрел на меня и видимо счёл, что его слова недостаточно меня убедили. И повторил ещё раз для усиления эффекта:
— Самые строгие, понимаете? Могут даже стрелять!
— Нет, в нас стрелять не нужно, — улыбнулся занервничавшему адвокату. — Зачем в нас стрелять? Мы для Империи люди нужные, пригодимся ещё. Поедем же на… На чём, кстати, поедем?
— Так поездом и поедем, — даже как-то растерялся Паньшин от моего вопроса. Откуда ему знать, что я в подобных простейших для других вопросах полный профан? А потом, похоже, вспомнил, что обещал моему отцу за мной приглядывать и засуетился. — Вы обязательно дождитесь моего возвращения и один никуда не выходите. Хорошо, Николай Дмитриевич?
Так я оказался безлошадным на сегодняшний вечер. Это же уму непостижимо — неизвестно сколько времени тратить на поездку туда, а потом ещё добираться каким-то образом обратно…
Стоянку для самолёта решением организаторов шоу и перелёта определили в одной из конюшен ипподрома. В первый момент такое решение меня здорово покоробило (сравнивать самолёт с лошадью), но решил не пороть горячку, а для начала осмотреть предлагаемое помещение.
Это оказалось самое левое здание, если смотреть со стороны города, и самое ближнее к трибунам. И к беговому полю, само собой. Вход просторный, ворота раздвижные, широкие, крылья в проём без проблем и даже с запасом пройдут. Ещё хотел насчёт стойл пошутить, да не стал, о чём потом и не жалел. На самом деле внутри ничего не было, не пахло ни навозом, ни сеном. А вот запах свежей древесины, из которой был собран несущий каркас строения, радовал обоняние приятным смолистым ароматом. И перегородок внутри не оказалось. Одно просторное помещение, разделённое четырьмя столбами-опорами на две равных половины.
