— Угу, иди.

Она уходит, и слава богу.

Нет, я очень люблю свою Соньку, но мозг она умеет выносить, как никто ещё не научился. Может, поэтому я стал порой ее избегать. Раньше такого не было.

В детстве без нее, помню, вообще не мог ни дня. Никакие пацаны не нужны были, если ее в игру не брали. Не раз отказывался наотрез ехать с отцом на море или еще куда, потому что Соньку он оставлял дома. И в гимназию нашу не хотел идти, упирался, потому что Сонька не прошла вступительные тесты.

Это было как раз в тот год, когда отец забрал нас у матери. В то время он как-то особенно зверствовал. Даже его новой доставалось.

А уж из меня он тогда и вовсе чуть душу не вытряс. Орал: «Как смеешь ты, щенок, перечить мне? Дурак! Это одна из лучших гимназий! После нее — все дороги открыты. И ты готов прос**ть свое будущее из-за этой идиотки, которой самое место в школе коррекции с такими же дебилами как она сама?». Но его рев, как и угрозы, и порка, и домашний арест, и отлучение от гаджетов ни тогда, ни потом никак на меня не подействовали. Не знаю, с кем там отец потом договорился и каким образом, но Соньку приняли без этих тестов.

Сонька тоже с детства без меня никуда. Когда я как-то зимой искупался, провалившись под лед, и заболел пневмонией, она все дни, пока лежал пластом у себя с температурой, не вставала с кровати. Не ела, не играла, не рисовала даже. Няньке и отцу говорила, что тоже болеет и ничего не хочет. Хотя, конечно, не болела.

К слову, тогда я живой вообще чудом остался — спасибо ей.

Нам тогда было по девять, я учил ее кататься на коньках на озере. У нее никак не получалось. Стоило отпустить ее руку, как она сразу падала. А я всегда был здоровый, она же, наоборот, маленькая, худенькая. И в какой-то момент подо мной проломился лед. Я и глазом моргнуть не успел, как оказался в воде по шею. К счастью, только я, хотя могли бы и оба.

А выбраться самому вообще было нереально. Все тело вмиг сковало от холода, пошевелиться не мог, а там еще и течение утягивало.

Так вот Сонька удерживала меня, пока не подоспели взрослые. Сначала лежала рядом на животе, ревела от страха и держала руками, потом поняла, что так не удержит — куда ей, такой мелкой. Тогда вцепилась в куртку зубами, и так почти полчаса. Потом расцепить зубы не могла — челюсти свело.

Когда все эти моменты вспоминаю, у меня внутри всё переворачивается. Да я и сам за Соньку и убью, и умру. И все же… все же в последнее время находиться рядом с ней подчас просто невмоготу. Душит она, а иногда раздражает неимоверно.

Вот и сейчас — ушла она, и я аж вздохнул свободно.

Но не проходит и пяти минут, как дверь снова открывается. Сонька возвращается. Тихо шуршат по ковру ее приближающиеся шаги, и я уже не выдерживаю:

— Да блин! Ну что опять тебе нужно? Можешь меня хоть ненадолго оставить в покое?

А в ответ слышу насмешливое:

— И тебе доброе утро, Смолин.

Я тут же подскакиваю, сажусь на диване и ошалело таращусь на Гордееву.

— Ты? Я думал, это моя сестра…

— Нет, это всего лишь я, — улыбается она.

Потом идет к стеллажу с книгами. И я зачем-то поднимаюсь и тоже подхожу, нарушив собственный зарок больше не общаться с Гордеевой, не приближаться к ней и вообще забить на нее.

Ну и ладно. Забью, но позже…

Останавливаюсь рядом. Посматриваю то на книги, то на нее. То на нее, то на книги. Она еле слышно бормочет под нос названия книг, а затем вдруг поворачивает голову и ловит мой взгляд. И опять улыбается.

Надо что-то сказать, а то пялюсь на нее как безмолвный идиот.

— Что? Не можешь выбрать? — спрашиваю первое, что приходит на ум.

— Да нет, не могу найти ту книгу, которую читала на той неделе…

— А что за книга?

— Мюррей… это автор. А книга называется «О, бой».

Зачем-то тоже вместе с ней начинаю искать глазами эту книгу. И нахожу на самом верху. Высоковато, даже я не достану.

— Вон на верхней полке желтая — это она?

— Ой, да, точно…

— Подсадить? — предлагаю ей.

— Да нет, не надо, — пятится от меня Гордеева на пару шагов. И — ну надо же — краснеет. — Я сама как-нибудь.

— Как хочешь, — отхожу я и присаживаюсь на ближайший подоконник.

И оттуда уже наблюдаю, как она пыхтит и корячится, подтаскивая к стеллажу кресло, как скидывает туфли, как забирается на него, но все равно не достает.

— Мое предложение еще в силе.

Блин, что с моим голосом? Прозвучало это так, будто я с ней тут заигрываю. Тупо и пошло.

— Обойдусь, — хмыкнув, отвечает она.

Ну и черт с тобой. Обходись.

Я отворачиваюсь к окну… но через пять секунд опять не свожу с нее глаз. Слежу, как она теперь встает на подлокотник кресла, поднимается на цыпочках и оттуда уже дотягивается до своей книжонки. Упорная.

Берет книгу с полки, бросает на меня победоносный взгляд, но тут нога ее соскальзывает с округлого подлокотника.

Гордеева, охнув, неуклюже взмахивает руками, и в следующий миг я, рванув к ней пулей, ловлю ее практически на лету. Не даю упасть, а заодно, улучив момент, украдкой тыкаюсь носом куда-то за ухом. Успеваю вдохнуть ее, пока ставлю на ноги. И не выдыхаю.

Держу ее за талию, можно сказать, обнимаю. И не убираю сразу руки, ворую лишние секунды этой нечаянной близости. А потом и вовсе прижимаю к себе еще теснее.

— Осторожнее, — шепчу хрипло. Горло в миг пересыхает.

Слышу прерывистый выдох сначала ее, потом — свой. А затем — громкий хлопок двери. Слишком громкий.

Вздрогнув, мы тотчас отшатываемся друг от друга, и оба смотрим на дверь. Но там уже никого…

После эпизода в коворкинге мы с Гордеевой сторонимся друг друга. Точнее, она сторонится, а я тоже не лезу. Я же еще в субботу решил больше ее не замечать. Ну вот и не замечаю типа.

Хотя, конечно же, секу практически каждый ее шаг. На уроках, на переменах, всё время. Но так, без палева. Во всяком случае пока Рус во время обеда какого-то черта не спрашивает при всех:

— Стас, а вы что, со Шваброй еще того… общаетесь? — двусмысленно играет бровями Рус. — Или уже…

— А тебе не похрен ли, с кем я общаюсь? — взрываюсь я сразу.

На меня тотчас оборачиваются все в радиусе десяти метров. Только Яна опускает глаза в тарелку. Ну и Сонька моя сконфуженно ерзает. Остальные же пялятся так, будто я не просто прикрикнул, а устроил тут целое шоу.

Гордеева тоже смотрит. Но недолго. Почти сразу отворачивается. Она сидит за дальним столиком, как всегда, одна, наполовину скрытая колонной.

Я встаю и ухожу под гробовое молчание наших. Бесит, что все лезут не в свое дело. Но еще — совсем неожиданно — меня вдруг зацепила эта «швабра».

Последним у нас физкультура. На физре мы занимаемся с девчонками отдельно. Сегодня у нас нормативы в спортзале, а у девчонок — бассейн.

Правда, после физры нам с Гордеевой еще предстоит подготовка к олимпиаде. Арсений уже два раза напомнил, что ждет нас после уроков. Если бы не это, я бы уже свалил домой. А так приходится сидеть куковать в одиночестве на скамейке запасных со своим освобождением от физры, пока наши нарезают по спортзалу круги в качестве разминки, а затем к кувыркаются на брусьях.

Залипаю в телефоне, чтобы не так скучно было. А за несколько минут до звонка мне вдруг приходит сообщение от Соньки:

«Янка собралась наказать Гордееву».

Подскакиваю, снова сажусь. Строчу ответ:

«Где? Когда?»

Знаю я их разборки и наказания. Сразу вспоминаю Меркулову, побитую, обритую, на коленях, и холодный пот прошибает.

Ну же! Сонька, отвечай!

Не отрывая взгляда от экрана, в спешке выхожу из спортзала.

Наконец от нее прилетает сообщение:

«Прямо сейчас. В душевой».

Вламываюсь в женскую душевую. Точнее, в раздевалку. Девчонки из десятого тут же поднимают визг. Кто-то из них переоделся, кто-то еще не успел, но я даже не смотрю на них.