После ужина поехал в школу, чтобы вести занятия в секции. Севка сказал, что сам доберется до дому. С моей стороны возражений не последовало. Когда я вошел в спортзал и увидел, что Вадик Красильников уже построил моих самбистов, мне самому стало удивительно, насколько я способен радоваться таким пустякам? Пусть среди построившихся больше половины было тех пацанов, которые помечены в списке Третьяковского индексом ГЛ, здесь они вели себя как обыкновенные подростки.

Не знаю, чтобы я отдал, если бы вся эта история по окукливающихся сверхчеловеков оказалась ребячьей выдумкой, начитавшихся фантастики! Мало ли чего у них бродит в головах? Я что ли в их возрасте не воображал себя Робинзоном Крузо или Штирлицем? Разница только в том, что эти юные головорезы более организованы и последовательны. Уж чего-чего, а этого у них не отнять. Как бы то ни было, их нельзя обманывать. Раз уж обещал вытащить Парфенова и Трегубова из колонии для несовершеннолетних, обязан вытащить.

А то они, еще чего доброго, штурмом ее возьмут. С них станется… Ну или с помощью внушения. Приедет в колонию тот же Доронин, якобы для того, чтобы дружков повидать, и устроит для охраны спектакль с размножающимися делением комнатами. Да так что менты уже сами не смогут врубиться, которые помещения существуют на самом деле, а какие «возникли» у них на глазах. Или Тоха Макаров увидит в очередном своем сне какую-нибудь такую хреновину от которой у доблестных педагогов в погонах глаза на лоб вылезут. Хорошо, если — в переносном смысле. Нет, моим чересчур талантливым ученикам надо помогать, иначе они пробьются сами.

Вернувшись после секции домой, я застал своего сверхчеловека за мытьем посуды, оставшейся еще с завтрака. Делал это Севка так спокойно и естественно, словно и не он каких-то два часа назад говорил о вещах, в голове не укладывающихся. Невольно закрадывалась мысль, что пацаны меня разыграли. Уж очень рьяно требовал я от них правды. Вот и получил. Ну уж нет, я не позволю водить меня за нос. Не хватает еще двоих, говорите? Ну что ж, будут вам еще двое. И посмотрим.

Меня осенила одна идея.

— Хочешь почитать кое-что интересное? — спросил я.

— Хочу!

— Сейчас принесу, — сказал я. — Только не на кухню, а в комнату.

— Хорошо. А я пока свежего чаю заварю.

— Давай!

Покуда Перфильев-младший возился с чайниками и заваркой, я зашел в спальню, взял папку, валяющуюся на подоконнике. Вынул из нее «Меморандум Третьяковского» и отнес его в большую комнату. Положил на стол. Пусть почитает этот гомо супер. Любопытно, что он скажет. Мне надоели эти недомолвки. Оборванные на полуслове разговоры. Сейчас нужна ясность. Иначе зачем вся эта возня с загородной резиденцией нашего Ордена не Ордена. Для кого, черт побери, я стараюсь, если однажды все эти личинки станут куколками, а затем — бабочками и упорхнут, только их и видели.

Севка принес чайник и чашки, затем — конфеты и баранки. Увидел распечатку, застыл. Мне почудилось в глазах его удивление. Неужто он уже видел эту машинопись? Тем не менее, налив и мне и себе чаю, пацан уселся на диван. Открыл «Меморандум» и принялся читать. Причем, похоже, не пропускал, в отличие от меня, ни строчки. При этом читал быстро, страницы так и мелькали. Немного задержался на листочке с цветной диаграммой и таблицей. Закончив чтение, аккуратно сложил листки, уровнял ладонями и сложил в папку.

— Ну что скажешь? — спросил я его.

— Тот, кто написал это, многое о нас знает.

— Но не все?

— Всего не знает никто.

— Это понятно… Ты можешь мне вот что рассказать, Сева… Как это вы узнали, ну что не такие как все?.. Ощущения, может, какие-то необычные?

— Я не могу рассказать за других. Только — о себе.

— Ну о себе хотя бы…

— Знаете, есть такие кубики детские, но не с буквами, а с частями одной большой картинки, причем — на каждой грани части разной картинки. Соответственно, можно сложить и так и эдак. Так вот я еще читать не умел, но уже видел эти кубики. Только их много-много, не сосчитать. И картинки такие ну неземные, что ли… Иногда — это пейзажи, живые, как в кино, только лучше — со звуками и даже с запахами. А иногда — формулы, формулы, формулы… Чем старше я становился, тем легче мне было отыскивать нужные кубики, чтобы правильно сложить их. А теперь мне достаточно лишь пожелать и они сами собой складываются… В общем, я могу получить ответы на очень многие вопросы, беда только в том, что другим я далеко не все могу объяснить… Вот вы вчера спросили про то, куда такие как мы уходят, я объяснил, как мог, а истина-то гораздо сложнее.

— Спасибо и на этом.

— Я это еще почему говорю? — продолжал Перфильев-младший. — У других парней примерно такая же история… Ну то что вы видите — это же лишь верхушка айсберга, то немногое, что мы можем показать или сделать… Так что если есть соблазн использовать нас в каких-то своих, простите, взрослых целях, то хочу сразу сказать, ничего хорошего не получится.

Вот тебе, Граф, и спасение России руками мутантов.

— Да никто и не собирается вас использовать, — сказал я. — Во всяком случае, не я. Мне лишь хочется вас защитить, сберечь во время перемен, которые неизбежно настанут, но если всё в руках или что там у нее, у эволюции, то куда мне…

— Вы можете очень многое. Без вас нам не совершить переход на следующий этап.

— А можно у тебя еще спросить?

— Да, конечно.

— Ты ведь появился здесь не только потому, что с новыми одноклассниками не ужился?

— Не только, — кивнул Севка. — Я должен быть рядом с остальными.

— Потому что ты — синий?

— Синий?

Я сходил в спальню и принес «песчанку».

— Знаешь, что это такое?

— Счетчик переменно-скользящей частоты, — сказал Перфильев-младший.

— Тебя когда-нибудь им тестировали?

— Нет, я даже не знал, что ПСЧ уже создан.

— Приятно слышать, что ты чего-то не знаешь, — пробормотал я, поднося жало «песчанки» к руке пацана.

Металлическое жало полыхнуло ярко-синим, переходящем в белый. Ого, куда ярче, чем при первом тестировании.

— Теперь ты понимаешь, что я имел в виду?

— Да, — сказал Севка. — Синий сегмент диаграммы процентного соотношения между различными подвидами расы гомо сапиенс сапиенс.

— Выходит, ты пришел не просто для того, чтобы быть рядом с прежними друзьями. Ты пришел за ними. Да?

Перфильев-младший смотрел на меня без всякого выражения на лице. И этот его безразличный взгляд был красноречивее любого ответа. И все же он ответил.

— Если вы встретите в лесу заблудившихся детей, неужели вы не возьмете их за руку и не выведите в безопасное место?

— То есть, ты взрослый, а они — малыши?

— Не они.

— А кто же?

И опять этот взгляд, содержащий куда более полный ответ, нежели любые слова. Я понял его так, что малыши в данном случае те, кто полагают себя взрослыми.

— Люди, составляющие шестьдесят процентов на диаграмме, либо довольны тем, что у них уже есть, либо прилагают усилия, чтобы получить то, чего им не хватает, — принялся объяснять маленький сверхчеловек. — Старый Мир их вполне устраивает. Они верят только в то, что можно съесть, выпить или потрогать. Людей, которых всего двадцать процентов, наоборот не устраивает доступное, они стремятся создать образ Нового Мира, которого раньше не существовало — и мир этот сквозит в написанных ими книгах, картинах, музыке, в научных открытиях и необыкновенных изобретениях. Десять процентов на диаграмме — это люди, которым мало даже этого. Они открывают пути, которые прежде и представить было нельзя, пути, ведущие в Новый Мир. Из оставшихся — восемь процентов людей способны этими путями пройти, а два — те, кто их проводит по ним. Таким образом Новый Мир начинает заселяться. Процесс этот будет долгим, покуда все человечество не обретет его.

— Звучит, как религиозная проповедь, — проговорил я.

— Нет, это не религия, — возразил пацан. — То, о чем я говорю, вполне реально.