— Погоди! — перебил я его. — А кто же подложил мину под машину Курбатова, а потом тебя ранил?

— А ты не догадываешься?

— Лжестропилин, — пробормотал я. — Что же ты сразу не сказал?

— В тот момент ты к этой новости готов не был. Поэтому и понадобилась нынешняя встреча.

— Хорошо, я понял, — сказал я. — Тебя-то он почему не узнал?

— Я был в маске, к тому же там было темно.

— Ну с этим ладно, — сказал я. — А вот зачем он взорвал машину Курбатова?

— Если твое предположение верно, то Жихарев таким образом рассчитывал обратить на себя внимание заокеанских хозяев трудовика…

— И не исключено, что ему это удалось. То-то он так обнаглел, что даже вышел из роли.

— Кстати, ведь он не просто так сказал сегодня, что ты не тот, за кого себя выдаешь, — напомнил Граф. — И у него есть основания так утверждать.

— Какие?

— Ведь при вашей первой встрече ты его «узнал» не так ли?

Я промолчал, понимая, куда клонит Третьяковский. Как Санек Данилов мог узнать человека, который выдает себя за его одноклассника, если это вовсе не он? Выходит, я совершил прокол в самом начале, сам об этом не подозревая? По крайней мере, понятно откуда брались все эти грязные намеки на то, что я засланный казачок. Один капитан, по фамилии Жихарев, пытался натравить на меня другого капитана, по фамилии Киреев. И оба обломались. Два капитана, мля.

— Впрочем, мне совершенно неважно, кто ты на самом деле, — продолжал Граф. — Для меня важнее то, что ты мой самый надежный союзник. Помнишь, что я сказал тебе во время нашей первой встречи?

— Что я пришелец, то ли из космоса, то ли из будущего?

— И не только — это. А еще про то, что советская власть недолго продержится… Не скрою, я ее никогда не любил… Знаешь, как мы осиротели с братом? В шестнадцатом году мужичье сожгло нашу усадьбу, вместе с родителями. Нас с Минькой забрала тетя. Я не выдержал жизни в чужом доме и сбежал на фронт вольноопределяющимся. А вскоре нашу бездетную тетку ограбили, изнасиловали и убили, когда она возвращалась в пасхальную ночь со всенощной. Формально мы стали наследниками ее имения, но в семнадцатом грянула революция. Решением комбеда теткину усадьбу отдали на разграбление. Минька стал беспризорником, а я, за год войны дослужившись до поручика и став георгиевским кавалером, сам сорвал с себя погоны и вошел в совет солдатских депутатов.

— Зачем ты это сделал? — спросил его я. — Мог ведь пойти в белую армию!

— Осторожно, Саша! — без улыбки произнес он. — Так ты себя и выдаешь!

— Как?

— Ты мыслишь не как советский человек. Хорошо, что это замечаю только я, потому что и сам не советский человек.

— И все же — ты перешел на сторону Совдепии. Воевал в Гражданскую, хорошо воевал, честно, раз уж сам Буденый тебя маузером наградил… Кстати, где он?

— Изъяли еще при первом аресте, как вещдок, — усмехнулся Третьяковский. — Имя маршала на гравировке, по мнению, следствия, означало подготовку к покушению на него… Ты верно подметил, при всей ненависти к советской власти, я перешел на ее сторону и честно ей служил. Да не я один. Многие умные дворяне поняли, что борьба с большевиками бессмысленная трата сил, а эмиграция — тупик. Вот только я в своих размышлениях пошел дальше других. Я не верил в скорый крах, как ты выразился — Совдепии, я понял, что ей предстоит пройти несколько стадий своей эволюции — первая стадия Большой Крови, включающая революционные бои и гражданскую войну, вторая — Большого Террора, то есть устранения всех, кто мешает новой власти стать монолитной, третья — Большой Неразберихи, когда монолит пойдет трещинами, четвертая — Большого Распада, за которым последует крах. Сейчас мы находимся на границе третьей и четвертой стадий. Трудно было дожить до этого времени, но я дожил. Наверное, потому что никогда не прятался от опасности, а наоборот — шел ей навстречу. Большой Распад будет чуть менее кровавой версией первой стадии. Россия начнет возвращаться на свой, определенный ей Богом, исторический путь, но возвращение это не будет легким. Наоборот, оно будет настолько сложным и опасным, что может привести нашу Родину к гибели. Понимание этого позволило мне сохранить ощущение цели и направление движения при всех лихих поворотах судьбы. Я долго готовился. Да ты и сам видел документы, деньги и драгоценности в сейфе в бункере. Осталось сделать одно — четко сформулировать конечную цель и двигаться к ней неукоснительно. Ты готов мне помогать в этом?

— Нет! — ответил я.

— Почему? — без всякого удивления спросил он.

— Если твоя цель, как ты ее сформулировал во время нашей прошлой встречи — подняться к вершинам богатства и власти, тут я тебе не помощник. Можешь думать обо мне все, что угодно, но точно знаю, что в нашем нестабильном мире богатство и власть — это прах, который легко развеивается по ветру.

— В тот раз я и не мог сказать тебе ничего другого, мы оба не были готовы к такому разговору. Сейчас — другое дело.

— А тебе не вредно так много разговаривать? — заботливо осведомился я. — Сейчас придет русалочка Стеша и меня выгонит.

— Почему — русалочка?

— Ты во сне ее так называл, там, в кабаке… А еще она мне однажды приснилась и именно — русалкою.

— Поразительно, — пробормотал Граф. — Мы уже видим похожие сны. Это хороший знак…

— Или — направленное воздействие.

— Ты — о Кирюше?

— Да.

— Кирюша — это сила, только — хаотичная, неуправляемая. Никто не знает, что творится в его маленькой головке и не узнает никогда. Я доволен тем, что направил усилия Шульц на изучение этого бедного маленького демона. А следовательно — пустил весь проект по тупиковому пути.

— Ты?

— Ну а кто же еще? Я быстро понял, что литейские дети — это сила, и что в этом заключается и беда их и надежда. Руководство проекта требует от научной группы немедленного результата, а Кирюша — эти результаты дает, в отличие от ребят из твоего класса. Просто потому, что он действует импульсивно, в зависимости от самочувствия и настроения, и импульсы эти настолько мощны, что их можно зарегистрировать даже примитивным энцефалографом, на основании показаний которого Шульц и делает свои расчеты и выводы.

— А мои пацаны, значит, не дают?

— Да, потому что они действуют осмысленно и научились скрывать от взрослых свои истинные возможности, а тем более — намерения.

Эти его слова меня неприятно кольнули. Я сразу вспомнил невольно подслушанный в автобусе разговор. Однако я не спешил делиться с Третьяковским своими знаниями и подозрениями, предпочитая больше слушать, нежели говорить. И все-таки не удержался и спросил:

— А ты знаешь их намерения?

— Нет. А ты?

— Не знаю.

— Я же говорю — наверняка это скрывают. И это беспокоит меня куда больше всех жалких поползновений капитана Жихарева. И даже больше хаотичных мозговых испражнений Кирюши, как то так. Именно потому, что они действуют осмысленно и у них, наверняка есть какой-то свой план. Проблема только в том, что они хотя и сверхдети — все-таки дети, с соответствующим жизненным опытом и кругозором.

— Нагуали, — холодно сказал я.

— Что-соо? — не понял Граф, переспросив.

— Это термин такой родом из латино-американского мистика Карлоса Кастанеды, приблизительно означает воинов света или тьмы, в зависимости от контекста.

— Что ж, превосходный термин, — согласился Третьяковский. — Так и будем их называть… Так вот. Нагуали наши гораздо более темные лошадки, нежели Кирюша, но с ними можно работать. Потому, что за ними стоит подлинная сила, которой, возможно, еще не знал свет.

— Илга считает, что способности их с возрастом будут убывать, а по достижению зрелости они вообще могут стать обыкновенными людьми.

— Ну, во-первых, я бы не стал целиком и полностью доверять Шульц. Как никак, она любимая ученица и доверенное лицо академика Переведенского, автора «УВ». А во-вторых, даже если она и права, это только означает, что времени у нас очень мало.