Не мне ее осуждать. Кто как может, так и вертится…

Но, сука, эти губы…

Пара выходит на седьмом этаже, потный мужик на четырнадцатом. Кто-то еще входит-выходит, но я даже не замечаю кто это. Зато со щучкой едем до двадцать третьего.

Когда лифт останавливается на заветном этаже, я не могу сдержать тихий смешок. Даже неинтересно насколько далеко эти «совпадения» зайдут.

Она бросает на меня быстрый, недовольный взгляд. Замечает живот и скривившись отворачивается. Я ей не интересна. Она больше занята тем, что поправляет волосы, перекидывая их с одного плечо на другое, и незаметно расстегивает верхнюю пуговку на блузке. Ничего предосудительного, все в пределах дресс-кода. Если бы она не сделала этого при мне, я бы и не заметила.

Пропускать вперед беременных ее явно не учили. Она выскакивает из лифта, стоит только распахнуться дверям. Впрочем, далеко это чудо убежать не может.

Я была права насчет туфель. Жмут. Поэтому полдороги она идет, охая и прихрамывая, и только возле дверей в кабинет выпрямляется. Втягивает попу, выпячивает грудь, походка от бедра.

И да.

Она идет в кабинет Смолина.

Я не тороплюсь нырять следом за ней. Притормаживаю перед дверями в приемную, считаю до десяти, и с каждым счетом пульс разгоняется все сильнее.

Не знаю, зачем мне это нужно. Возможно, хочу напомнить себе кто такой Смолин, будто был хоть один шанс об этом забыть. Или что-то доказать. Или может быть надеюсь…

— Десять, — криво усмехаюсь и толкаю дверь.

В приемной никого. Секретарша где-то бродит.

— Надо же какое совпадение, — хмыкаю, чувствуя, как за один миг пересохли губы.

Провожу по ним таким же пересохшим языком. От волнения начинает подрагивать под коленями.

Да что там подрагивать! Когда я подхожу к двери, ведущей непосредственно в кабинет Кирилла, меня уже трясет, как осиновый лист.

Напоминаю себе свои же собственные слова, которые так зло бросала Кириллу.

Четыре месяца в официальном разводе. Вопросы неуместны.

Претензии тем более.

Они и во времена нашего брака не имели никакого значения, а сейчас и подавно, но в груди предательски давит. Я пытаюсь заставить себя быть равнодушной, стальной, ледяной, да хоть сухой. как соленая вобла, но слабое сердце дает сбой.

Меня будто назад откидывает, к тому самому моменту, когда я впервые узнала, что Смолин не собирается хранить верность навязанной нелюбимой жене.

Тот день навсегда отпечатался в моей памяти, как самый позорный и убийственно циничный.

Тоже зима. На улице снег, у меня в голове розовые влюбленные пони и миллион бредовых фантазий о счастливой семейной жизни. Я купила Смолину подарок, какую-то романтическую дребедень, по причине скудоумия посчитав, что ему будет приятно. На мои звонки он не отвечал. Ну, думаю, сюрприз сделаю. Приехала к нему на работу, а его там и нет. Девочкой тогда я была упоротой, поэтому пробила по приложению, где находится муженек и поехала туда. Меня не смутило ни то, что это ресторан, ни то, что время вроде как не обеденное. Мало ли встреча с коллегами… Ага, сейчас. С бабищей там была встреча. Помню, как я кричала ему:

— Ты мне изменяешь!!!

А он глянул своими светлыми голубыми глазищами и спокойно спросил:

— И что?

Вот об это «и что?» я тогда и разбилась. А он взял и ушел на всю ночь.

Сейчас, кажется, я собралась разбиться еще раз, потому что ощущения очень похожи. Больно за ребрами и страшно увидеть. Хотя, казалось бы, с чего? Он мне не муж. Уже давно и бесповоротно.

— Да ну на хрен! — злюсь на саму себя и толкаю дверь.

Она, зараза, тяжеленная и поддается с напрягом, открываясь лишь на несколько сантиметров.

Этого достаточно, чтобы увидеть. И услышать…

— Этот хлам называется отчетом? — бьет стальной голос Кирилла. Прицельно бьет, с той самой интонацией, после которой хочется поджать хвост и отступить.

— Черновик, — мямлит щучка, неловко переступая с ноги на ногу.

— Предлагаете мне взять карандаш и исправлять чужие ошибки? Этим я, по-вашему, должен сейчас заниматься?

Щучка явно рассчитывала на более приятное занятие, когда бежала сюда на своих ходулях и расстегивала пуговку на рубашке, а теперь стоит красная, как помидор и пытается оправдаться, не понимая, что со Смолиным это бесполезно.

— У вас есть час на то, чтобы превратить черновик в чистовик. В противном случае, мы с вами распрощаемся. Бездарям здесь не место.

Девица всхлипывает:

— Я все сделаю…сейчас…

Он небрежно толкает папку в ее сторону. Она скользит по гладкой поверхности и едва не падает на пол.

— На выход.

— Да-да, — щучка судорожно хватает бумаги.

Я понимаю, что сейчас буду позорно застукана за подслушиванием, поэтому действую первая. Громко стучу по косяку и распахиваю дверь на полную:

— Кирилл Евгеньевич? Можно к вам на пару минут?

Щучка подскакивает, краснеет еще сильнее и прихватив папку, выскакивает из кабинета, низко опустив голову и пряча лицо за волосами. Даже забыла бедолага о стертых ногах.

— Заходи, — взгляд ледяного демона тут же ловит меня в плен, но я уже взяла себя в руки и не собираюсь пасовать. Хотя внутри еще потряхивает.

— Все развлекаешься? — с циничной насмешкой отпускаю шпильку в адрес убежавшей доморощенной хищницы. Специально, чтобы скрыть факт подслушивания.

— На работе я работаю. Остальное…

— Похвально. И мне, собственно говоря, пофиг, — перебиваю его, не дослушав до конца. Все равно ничего хорошего не скажет, — я пришла по другому вопросу.

— Внимательно слушаю, — его губы растягиваются в усмешке. Уверенной такой, холеной. Так бы и вмазала.

— Прекрати совать свой длинный нос в мои дела! — подхожу вплотную к столу. Опираюсь на него руками и склоняюсь ближе к Смолину, ни на миг, не разрывая зрительного контакта, — повторяю последний раз. Тебя они не касаются. Ты мне никто.

В ответ самоуверенный прищур, от которого еще сильнее хочется запустить в него чем-нибудь. Например, подставкой для канцелярии.

— Ну как же никто, милая? Я отец твоего ребенка.

Последняя фраза, произнесенная Кириллом, бьет просто наотмашь. Для любой женщины в этих словах целый мир. Жизнь бы отдала чтобы услышать это в другой ситуации, от человека, который будет любить, беречь и защищать. Но вместо этого замерзаю рядом со Смолиным. По венам ползет холод, мурашками перебегая со спины на живот.

— Называй вещи своими именами. Всего лишь нежеланный донор, — цежу сквозь зубы, — который возомнил о себе, не пойми что.

Он подается вперед, упираясь локтями на стол, и оказывается так близко, что вижу морозный рисунок на его радужке:

— Осторожнее со словами. Моя бывшая, будущая жена.

— Смешно.

Ни черта не смешно. Вот вообще не до смеха, ни капельки.

— Думаешь?

— Кир, прекрати ко мне лезть. Я тебя по-хорошему прошу, пожалуйста. Я уже не знаю в какие еще слова завернуть мысль, что ты мне больше не интересен. Ни в качестве мужа, ни в качестве кого бы то ни было еще.

— Переживем без твоего интереса.

— Даже не подумаю, — качаю головой, — это твой конек – жить без интереса. У меня было достаточно времени, чтобы прочувствовать всю прелесть такой жизни. Больше не хочу. Ты завидный жених. С деньгами, положением, внешностью. Я уверена, найдется сотня девиц, готовых душу продать, чтобы быть с тобой.

Я сама в прошлый раз была такой же. Дурочкой, которая визжала от радости, когда узнала, что великий и прекрасный Смолин станет моим мужем. Ночами не спала, в потолок пялилась и умилено вздыхала.

— Это их проблемы.

— А моя проблема – ты, представляешь? — развожу руками, — ты меня не устраиваешь. Как тебе еще это сказать? Замужем за тобой – это как голая в поле под ледяным дождем. Холодно, страшно и некуда спрятаться.

Его взгляд становится тяжелее.

— Как думаешь, почему так было?

— Да-да, я помню. Нелюбимая договорная жена, — выплевываю как ругательство, — И ребенка в такое болото тащить не стану. Не хочу, чтобы у него появился титул Навязанная Обуза Номер Два.