Собрание комсомольского актива будет в большом зале райкома, но я пока ищу, где находятся кабинеты первого и второго секретарей горкома. Они-то должны иметь прямой выход на товарища Романова.

Он, правда, может теперь оказаться в Москве, так что шансов у меня очень мало. А учитывая, что местные партийцы боятся Григория Васильевича больше смерти, так шансов на это вообще почти нет.

Ну, попробовать я все же должен, пока есть возможность, а руки свободны, чтобы хотя бы открыть дверь кабинета.

И вот я вижу, как из приемной выскакивает секретарша, взрослая и очень строгая тетя в костюме, несмотря на солидную жару. Выскакивает, строго смотрит на меня и, повернувшись солидным задом к разглядывающему революционные картины на стене подросту, спешит в столовку, наверно, что за вкусной сдобой для своего начальника.

Я тут же оказываюсь около двери, читаю:

«Второй секретарь райкома партии Ленинского… Иванов Виктор Степанович».

— Ну, попытка — не пытка! — решаю я и заныриваю в приемную.

Нужно спешить, пока секретарша обратно не пришла, видно, что она суровый цепной пес, разорвет меня на клочки, как вошедшего без разрешения посетителя.

Пробегаю приемную и тут же стучусь в обитую толстым дермантином дверь кабинета.

— Войдите! — раздается удивленный голос.

Понятно, что его обитатель не понимает, как это кто-то прорвался мимо секретарши без доклада ему самому сначала.

Я тут же открываю дверь и закрываю за собой, потом встречаюсь взглядом с круглолицым и лысоватым мужчиной лет сорока, сидящим за солидным столом

— Ты кто такой? Как прошел сюда? Комсомолец, что ли? — как-то быстро догадывается он.

— Да, комсомолец, Виктор Степанович! На конференцию пришел, но это не важно совсем. Я к вам по очень-очень серьезному поводу. Будущее Советского Союза зависит сейчас от нашего с вами разговора, — прямо необычно серьезно я начинаю общение с вторым секретарем.

Прямо ва-банк иду, чтобы он меня сразу же не погнал.

— Так уж прямо и зависит? — смеется товарищ Иванов. — А почему ко мне пришел? Вопрос то довольно серьезный.

— Так заметил, что ваша секретарша ушла, и тут же проскочил, — довольно отвечаю я.

— Говори, что за будущее Советского Союза мы спасаем? — улыбается снова товарищ Иванов.

— Давайте, начну с самого ближайшего прямо. Сегодня четырнадцатое июня. Значит в Москве идет июньский пленум ЦК КПСС. Из состава ЦК будут выведены товарищ Щёлоков, который все еще министр внутренних дел СССР и еще товарищ Медунов. Сами понимаете, информация такого рода, которую я никак узнать не могу. Узнать не могу, но уже знаю, — многозначительно я гляжу на него.

Иванов сразу стал серьезным, разговор поднялся на недостижимую для него высоту, которая уже очень опасная.

— И что это значит?

— Значит это то, что я вижу будущее. Вот рассказал вам по пленум ЦК, информацию о котором вы получите только завтра-послезавтра.

— Так, а что тебе вообще нужно от меня? — не реагирует на мои слова второй секретарь, как-то внутренне сразу закрывшись.

— Связь с Григория Васильевичем, сами понимаете, с каким, — отвечаю я.

— Ишь чего захотел! Не положено! — сразу отрезал Иванов.

— Передать нужно товарищу Романову несколько слов, от них очень многое зависит.

— Да? Ну напиши на бумаге. Вон, возьми на столе около стены, — подумал, отвечает Иванов и между делом заглядывает в ящик своего стола.

Наверно у него там пистолет лежит. Вряд ли у него есть кнопка вызова охраны, этим обычно секретарь занимается, поэтому сейчас секретарь подумывает о возможной самозащите от сумасшедшего комсомольца.

Я беру листок бумаги и ручку, быстро, но разборчиво пишу на нем.

Потом протягиваю бумагу второму секретарю и сажусь на стул перед его столом.

«Григорий Васильевич, передайте пожалуйста Константину Устиновичу, чтобы он не ел копченой ставриды в этом августе, находясь в отпуске на черноморском побережье. И еще, Чазов — человек Горбачева».

Однако меня закономерно и очень даже быстро ждет полный облом в кабинете второго секретаря Ленинского райкома партии.

Он сразу понял, что речь идет про высшие эшелоны власти, именно те, про которые я так запанибратски пишу, и ему там нечего ловить. Все очень непонятно и опасно, смысла вписываться с каким-то подростком в эти провластные темы ему лично нет никакого. А с всевидящим, типа, подростком так тем более, это вообще попадалово конкретное.

Такая тема уже верой в бога попахивает, что совсем нехорошо.

«С тебе взятки гладки, ты еще комсомолец-школьник, а меня навернут так, что на всю жизнь хватит.»

«И Романову я звонить не стану, не совсем еще из ума выжил.»

«Как только скажу, что пришел школьник и хочет предсказать будущее, так сразу же потеряю должность! А я к ней столько времени шел! Еще и на первого секретаря попаду!»

Это я читаю в его взгляде, когда он прочитал записку, никак вообще не отреагировал, аккуратно свернул ее и тут же убрал в стол.

Обсуждать тоже ничего не хочет, понимает, куда такие темы могут привести.

Ну, что тут скажешь, человек все понимает, пусть даже не высказывает лично мне никакого недоверия, но влезать в эту мутную тему не станет.

Я бы на его месте не стал. И ведь это он еще не знает, что меня сейчас ведет КГБ!

Тут и его секретарша заглянула в кабинет, держа в одной руке полную тарелку сдобы из столовой.

— Виктория Иннокентьевна, проводите комсомольца из моего кабинета в райком комсомола! Ему уже пора! Это — не обсуждается! — прикрикнул он, заметив, что я хочу что-то возразить.

Вот тебе и весь ответ на продемонстрированное тайное знание. Ползучий бюрократизм, как говорил классик!!!

Возразить мне особо нечего, упрашивать дальше засовывать голову в капкан кого-то постороннего я не имею права. Мужик сразу все понял и отказался влезать в непонятную ситуацию с высшими чинами партийной иерархии.

Так что под строгим присмотром тетеньки-цербера меня отвели на третий этаж, где открыли задвинутую на настоящий засов дверь и отправили гулять в помещения райкома комсомола.

«Типа, сами разбирайтесь со своим забравшимся не туда малолеткой.»

Да, не получилось сразу ничего, да и не могло получиться, как мне кажется. Отрывать известного своей авторитарностью начальника Ленинграда и всей области от всегда важного дела только потому, что какой-то непонятный подросток что-то там знает — дураков совсем нет.

— Партбилет на стол и на завод! — скомандует товарищ Романов.

Вот с Горбачевым, наверно, его непосредственный подчиненный мог бы попробовать связаться, все же он заметно мягче и человечнее по внешнему виду и общению. Но, не с Григорием Романовым, это точно нет.

И первого секретаря товарищ Иванов наотрез отказался привлекать по знакомству. Выпроводил меня с явным облегчением и записку сейчас, наверно, уничтожит от греха подальше.

Думаю, что все сто процентов партийных подчиненных Романова пошлют меня куда подальше, этот хоть милицию не вызвал и на том большое спасибо. Сидеть в грязном аквариуме в ожидании неизбежного появления комитетчиков — ну так себе интересная затея.

В помещениях райкома комсомола я еще успел наткнуться на товарища третьего секретаря, при виде меня сразу принявшего боевой воспитательный вид. Но мне с ним нечего обсуждать, поэтому я только махнул ему рукой, мол, отстань от меня. Товарищ понял, что его снова ждет только позор на глазах участников конференции и сразу отстал от меня.

А я ушел на лестницу, не собираясь больше обсуждать никаких новых комсомолок на прием в ячейку.

И своей провальной работы на высоком посту вместе с неоправданным высоким доверием.

Уже совсем не до этих тем, им еще всем за меня шею дополнительно намылят.

Никак мне до Романова не добраться, даже если брошусь под колеса его членовоза около Смольного, то вытащат гаишники и заломают руки, а мои крики про будущее никто слушать не станет. Отправят проходить курс успокоительных уколов в комнате с мягкими стенами и всего-то делов.