Я не могу ничего ответить в этом состоянии, хотя, если бы у меня были физические и моральные силы, то я бы, безусловно, многое ему сказала. Саркастично уточнила бы, на какие конкретно деньги была куплена эта машина. Или иронично намекнула на ответственность за подделку документов. Но я не могу, потому что довела себя до такого состояния, когда могу только блевать.

Потому что Лизы, у которой хватало жизненной силы на постоянную борьбу с этим миром, больше нет. Она проиграла последнюю битву.

Миша садится на кровать рядом со мной. Я молча смотрю ему в глаза. Он поджимает губы и тяжело вздыхает. Ему меня не жалко, нет. Скорее, он выполняет обременительную повинность перед Димой.

– Я обещал ему присматривать за тобой. Не могу сказать, что мне это нравится. Не устраивай никому не нужный спектакль, а?

Я сдвинула брови, подумав, что даже моё тихое самоуничтожение без приглашённых гостей и свидетелей он называет спектаклем. Миша продолжает:

– Всем тяжело, а ему сейчас тяжелее всех, но он продолжает думать о тебе и оберегать тебя. Он знает, что ты слабачка, как бы ты ни храбрилась. Мне эти проблемы не нужны, давай соберись.

Я молча плачу. Точнее, «плачу» – это действие, а я скорее бездействую и слёзы вытекают из меня, пока клон моего бывшего парня распинается о том, как сильно я оберегаема моей первой маниакальной и всепоглощающей любовью. Как же тяжело не думать о нём. Как только я перестаю контролировать поток своих мыслей, пытаясь, например, заснуть, эта бурная река воспоминаний, электрических импульсов по цепочкам нейронов и невыносимых сожалений прорывается в моё сознание, и я всегда резко открываю глаза, когда этот поток приносит меня в место, где конфисковали мою душу.

Клон вытаскивает из заднего кармана своих брюк конверт.

– Он пишет тебе. На свой адрес. Тебе надо переехать туда.

Я смотрю на конверт в его руке, как наркоман на шприц. Я понимаю, что эта микродоза облегчит моё существование всего на один миг. А затем неизбежно наступит абстинентный синдром. И я буду ждать следующую дозу, предварительно вычищенную цензором.

Миша вытаскивает пакетик с белым порошком и высыпает содержимое прямо на конверт. Затем достаёт пятитысячную купюру, сворачивает её в трубочку и протягивает мне сухой паёк.

– Давай, это поможет. Мне надо, чтобы ты пришла в себя.

Я бездумно вдыхаю, освобождая конверт, откидываюсь на подушку и вытаскиваю письмо.

Его строки внедряются в мою кровь и центральную нервную систему вместе с эфиром бензоилэкгонина. Пик концентрации в крови наступает через пять минут, примерно через столько, сколько мне потребовалось, чтобы прочитать его письмо.

То есть, читая это письмо с нарастающим эффектом, я впадала в эйфорию, которая достигла своего пика к «Я очень люблю тебя».

Я расслабленно улыбаюсь. Миша, добившись нужного ему эффекта, произносит:

– Собери вещи, которые тебе нужны на первое время, и я отвезу тебя домой. Где ключ от «бехи»?

Я растерянно мотаю головой, пока натягиваю первые попавшиеся штаны на кости, оставшиеся от моих ног. Миша снисходительно смотрит на меня и, махнув рукой, выходит в коридор. Я слышу, как он открывает ящики и копается в них.

– Нашёл! – Не без гордости произносит он из коридора.

Я безучастно выхожу к нему с пакетом вещей, которые запихнула туда без какой-либо логики. Он забирает пакет у меня из руки, сдёргивает мою куртку с вешалки и протягивает мне. Кивает в сторону выхода. Я послушно иду за ним, как за светом в конце тоннеля ровно, как и две недели назад, бездумно ехала за его машиной. Сажусь на пассажирское сиденье BMW седьмой серии, которая внутри практически не отличается от пятой, если вы так же внимательны к подобным вещам, как и я. Миша прикуривает сигарету и протягивает мне открытую пачку «Парламента».

Мы несёмся по до боли знакомой дороге от моего дома к дому Димы. Я смотрю на Мишу, чтобы не поймать галлюцинацию из прошлого. Как сильно они похожи! Даже внешне, как братья. Только этот не пахнет эйфорией. Но я всё равно её чувствую, пока мои пресинаптические мембраны не могут захватить нейромедиаторы и они копятся с каждым прохождением нервного импульса в синаптических щелях.

Миша останавливается рядом с моей BMW, странно припаркованной на улице. Будто её бросили сюда сверху на сугроб. Он, заметив, что я смотрю на машину, говорит:

– Её эвакуировали с Московского, отвезли на штрафстоянку. Я её оттуда забрал на эвакуаторе. В паркинг было не загнать, – он слегка пожимает плечами, – я из канистры её заправил. Следи за бензином, – он говорит со мной мягко или я стала менее восприимчивой после обезболивания? – Посиди, я перегоню её.

Миша берёт ключ от Диминой машины и направляется к ней, а я всматриваюсь в эту размазанную картину удаляющейся от меня чёрной фигуры в сторону BMW с номером «ХАМ». Как же они похожи! Невыносимо. Со спины их можно перепутать, хоть Миша и выше Димы на пол головы.

Через долю секунды он резко открывает водительскую дверь своей машины, и я вздрагиваю, не ожидая, что он вернётся так быстро. Последнее, что я помню, это тёмную фигуру, медленно удаляющуюся в сторону чёрной машины с номером «ХАМ». Я поворачиваю голову. Сейчас там нет ни фигуры, ни машины. Как мираж.

– Пойдём, – говорит Миша, заглушив свою машину. – Я припарковал тачку на его месте «ноль ноль семь», запомни.

Я помню, потому что мы всегда шутили, что у него место Джеймса Бонда. Мы заходим в подъезд, и мой взгляд тут же падает на открытый почтовый ящик с номером шесть шесть. Когда я впервые оказалась здесь, Дима подошёл к этому ящику и захлопнул его. Затем он повернулся ко мне с улыбкой и сказал, что ему никто не пишет письма и поэтому он даже не знает, где ключ от этого ящика. Я тогда робко пошутила, что если ему это принципиально важно, то я могу писать ему письма. Он ответил, что предпочитает другой способ коммуникации со мной. Да, да, он так и сказал, заглянув своими чёрными глазами в мои серо-голубые:

– Я предпочитаю другой способ коммуникации с тобой, – улыбнулся, взял меня за руку и потянул к лифту.

Теперь он пишет мне письма. В этот почтовый ящик. Шесть шесть. И другого способа коммуникации у нас больше нет. Больше нет места выбору и предпочтениям. Ограничение свободы.

Лифт поднимает нас на девятый этаж, и мы подходим к двери квартиры. Чёрная деревянная дверь с глазком выломана. Замок сломан, а сверху наклеена бумажка с надписью: «ОПЕЧАТАНО МВД» и печатью. Я хватаюсь за шею. Миша рутинно срывает бумажку и открывает дверь. Мы заходим внутрь. Я перемещаю руку с шеи на сердце. Период полувыведения составляет около шестидесяти минут. Постепенно начинаю чувствовать. Здесь всё разрушено. Ящики открыты, вещи валяются на полу. В квартире не было обнаружено ничего подозрительного. Я закрываю лицо руками, а Миша хлопает меня по спине рукой:

– Всё будет в порядке. Сейчас тяжело, да. Тяжело, – он произносит «тяжело» полушёпотом, осматривая квартиру своего друга.

Они выпотрошили её так же, как и мою сумку.

– Вызовем клининг. Ничего, ничего, – он продолжает хлопать меня по спине, уже непонятно кого успокаивая, себя или меня, – со всем разберёмся.

Дима произнёс эту фразу за три секунды до того, как его отняли у

меня. Он ни с чем не разобрался! Я отпрыгиваю от Миши и раздражённо говорю повышенным тоном:

– С чем ты разберёшься? Разобрался уже!

– Лиза, успокойся, – Миша поднимает ладони кверху, будто разговаривает с психопатом, затем медленно тянется к своему заднему карману. – Сейчас надо просто пережить. Пережить.

Мы проходим на кухню прямо в обуви. Пинаем валяющиеся вещи, расчищая себе путь. Пока Миша вызывает слесарей по телефону, я осматриваюсь. Это не похоже на мой дом. Они всё выпотрошили. Не оставили ничего на своём месте. Я присаживаюсь на стул, а Миша отсыпает немного обезболивающего прямо передо мной, продолжая разговаривать с диспетчерской службой. На этой кухне, за этим самым столом, у нас с Димой состоялся разговор на эту тему в первую же ночь, как я оказалась здесь. Чуть позже его объявления о предпочтении другого способа коммуникации со мной. Он тогда поставил мне ультиматум. Так началась предварительная подготовка бриллианта, чтобы он впоследствии смог стать кольцом от Тиффани. Я невротично проворачиваю его на похудевшем безымянном пальце. Первый день нашей любви.