Дождь набирает силу.

Отец не пришёл на похороны матери. Лора не сказала ему ни слова до окончания школы, не сказала и после окончания, в один день собрала вещи и документы – и исчезла.

Единственный раз, когда Лора вернулась и пришла к отцу на работу, она испугалась генеральских бровей и людей с автоматами и – что? Задавала вопросы? Нет, она обвиняла.

Ушла.

Ушла, чтобы не возвращаться.

Ушла, чтобы судить.

Кто берёт на себя право судить, должен помнить о милосердии.

Лора до боли сжала фигурку в руке. Ещё немного – и ладонь начнёт сочиться кровью, и кровь смешается с дождевой водой, и это будет последней каплей – буквально, – это станет её заветом с потопом, который смоет Атлантиду, чтобы мир ушёл на дно, чтобы отцовский гроб уплыл в неизвестном направлении, чтобы она была – свободна.

Рука отца на кошачьей голове.

Мягкая, нежная рука.

Хватка Лоры ослабла. Она зажмурилась.

«Я так и не знаю, что стало с Китиком, – вдруг подумала она. – Тогда он был котёнком, сейчас ему, должно быть, лет десять?

Я могу его разыскать, – подумала она. – Я поеду в Карповку. Сейчас. Нет, после похорон. Я поеду в Карповку и найду кота. Конечно, он там, и он ждёт меня».

Лора распахнула глаза и рванула с места. Вода хлюпала в туфлях, юбка липла к бёдрам, но Лора ничего не замечала. Дождь успокоился и теперь не лупил, а журчал монотонно, умиротворённо. Вода была тёплой.

Лора слизнула капли с верхней губы и огляделась. Калитка в заборе приоткрылась, и оттуда показался босоногий пацан, промокший до нитки. При виде Лоры он расплылся в счастливой улыбке и показал поднятый вверх большой палец. Сочные сливы, умытые, фиолетовые, болтались прямо возле забора, пацан сорвал одну, засунул в рот и умчал куда-то, не разбирая дороги.

Лора засмеялась.

Луч солнца скользнул по ветви сливового дерева, отразился в луже, пробежал по зелёной крыше, перепрыгнул на здание школы – фасад в строительных лесах, здание собирались готовить к новому учебному году. Из-за поворота, звеня, вдруг выкатил трамвай: маленький, пронзительно-красный. Он проехал мимо Лоры, и она успела заметить на месте вагоновожатой – на месте мамы – фигурку в жёлтой спецовке. Кто-то махнул ей рукой, Лора махнула в ответ.

Пахло зеленью, пахло – оранжево, терпко, горьковато – ноготками и настурциями с чужих участков, солёными огурцами с рынка, вишнёвым вареньем, копчёным дымком из печной трубы, свежей краской, чистой водой.

Лора взглянула на раскрытые ладони. Пусто. Латунная фигурка исчезла.

Лора оглянулась – дорога, лужи. Наверное, выронила.

Она пошла вперёд не оглядываясь.

После похорон вернулись двумя машинами.

Галя, которая не ходила на похороны, взяла на себя хлопоты по дому, и гостей встретил накрытый стол. Кружевные блины, мёд, яблоки, домашний самогон – Галя знала, где Лорин отец хранил запасы, – трофейный фарфор, портрет в чёрной рамке – отец смотрел строго, но в уголке рта притаилась улыбка. Странно, Лора никогда её не замечала, впрочем, нет, она просто забыла.

С такой же улыбкой отец гладил Китика в то лето, когда они не смогли взять его из деревни.

Лорин взгляд скользил по обоям, по рамам картин, по железным каркасам старых кроватей, по коврам на стенах. Она ничего не знала о жизни человека в этом доме. Она вернулась слишком поздно.

Но она вернулась.

От отцовского самогона внутри стало тепло и тихо; Лора слушала рассказы соседей, смеялась и плакала: сначала украдкой, потом не таясь.

Кто-то – уже не Галя – гладил её по плечам, обнимал.

Блинчики были восхитительны.

Лора ходила из комнаты в кухню и обратно, прикасалась к стенам, будто что-то искала. Будто хотела – успеть – узнать отца лучше, как не знала при жизни.

На кухне взгляд опустился, скользнул по полу и упёрся в две миски.

Две кошачьи миски. С едой и водой.

– Орихалк! – Восклицание за спиной заставило Лору подпрыгнуть.

Сердце билось как бешеное. Она оглянулась. Сзади стояла Галя. Она всплеснула руками:

– Я совсем забыла! Я же забрала его к себе. Ну, когда… всё случилось. Мои оба недовольны, но терпят.

Лора открыла рот. Закрыла.

Она не поняла ни слова.

– Кот, – терпеливо разъяснила Галя. – Он вам не говорил? Он взял кота из Карповки. Лет шесть назад, – Галя загибала пальцы и что-то беззвучно шептала, – или семь. Назвал Орихалком. Дурацкое имя для кота, как я считаю, – доверительно шепнула она, – но он мне что-то про ценные металлы рассказывал, ему виднее, с заводом-то. Говорил, шерсть у кота такая. Латунная. Необычный цвет. Я могу его оставить, мои привыкнут, куда денутся.

– Нет! – Лора подалась к Гале, и та отступила на шаг. – Кот! Я возьму кота.

Самолёт взмыл в небо.

Лора прислонилась лбом к окну. Крошечный Н-ск быстро превратился в свою же проекцию на карте. Мелькнула голубая лента реки. Запестрели жёлтые и зелёные квадратики полей, нитки шоссе. Лора перевела взгляд от окна на переноску.

Кота, казалось, не удивило внезапное путешествие. Он дремал.

«Домой, – подумала Лора. – Мы летим домой».

По лицам и стенам скользили отсветы голограммы, нейросеть под чутким руководством Анюты творила чудеса. Скрипка в его руках старалась не уступать. Последние аккорды – волны умирали на экране. Аплодисменты. Крики «Браво, у-у-у!». Его сдержанная улыбка, поклон.

Теперь все разойдутся на фуршет, а он продолжит играть, что-нибудь ненавязчивое, лёгкое. Кое-кто вернётся к сцене с закусками и шампанским. Он будет играть, а за его спиной на экране будут плясать тени. Потом он наскоро перекусит тем, что Аня успеет отложить ему. Потом скрипка ляжет в футляр, и он поедет с пересадками в съёмную трёшку. По зимней столице, щедро раскрашенной огнями. Потом…

Музыка лилась независимо от того, какие мысли шумели в его голове.

– Мастер!

– Браво, маэстро!

– Ты крут!

– Парень, тебя прёт!

Он слышал разное в концертных залах, лофтах и тёмных полу-подвальчиках.

Коснулся струны смычком. Чистый звук, живой. Ещё и ещё. Когда он играл, время не шло, оно свивалось в тугие клубки. Потянешь за ниточку… Лучше не тяни. Кто знает, что там скрывается. Там, за всеми этими выступлениями на вечерах, открытиях, днях рождения…

– Никита!

– Да?

– С тобой хотят сфотографироваться. Можно?

Два шага со сцены. Улыбка. На фото он всегда выходит что надо. Очки в лаконичной, но стильной оправе, шапочка, чёрный или серый лонгслив. Модный, востребованный. Профи. Никита Хлебов. Украсит ваш вернисаж. Вот визитка, возьмите. Лучше звонить заранее.

С Аней попрощались в метро. Кулаком о кулак, легонько. Аня – свой парень, хоть и девчонка. Ему – на зелёную ветку, ей – на кольцевую. Никита зевал, погружаясь в застывшие в мраморе и граните тоннели. Медленный путь в подсвеченную тьму. Каково было рыть их? Хоть кто-то думает об этом, когда спускается? Или воспринимают как привычную данность? Уже несколько поколений просто привыкли. Эти стены просто есть. И запах. Неизменно успокаивающий. Шаги, вереницы людей. Только успевай смотреть поверх экрана. Ноги помнят. А голова… уже не здесь.

А там, где привычная данность разрушалась из года в год. Выбивалась снарядами. Дробилась на осколки. Он разблокировал экран.

Нет! Дотяни до дома. Убрал телефон в карман. Ехать всего три остановки. Даже музыку не стал включать, встал ближе к выходу. Выскочил в два лёгких шага. На улице постоял, запрокинув голову. Небо снова было мягкое, снежное. Скоро пойдёт. Не растаял бы, как предыдущий, в два дня…

До дома дошёл быстро, нашарил ключи в кармане, поднялся. Повесил куртку, скинул ботинки, задвинул их поглубже под вешалку. Обычно тут стояло не меньше трёх пар. Нет никого… А-а-а, сегодня же пятница. Дурачина.