Дорогой читатель!

Литература, как сфера выдуманного, по моему мнению, не мыслится вне происходящего в реальной жизни. Писатели, критики, издатели должны обсуждать реальность, задавать неудобные вопросы, формулировать спорные темы, выносить суждения, принимать ту или иную сторону, горячиться, высмеивать, грустить, потому что назначение текстов – вызывать жизнь из небытия, снова и снова через мысль, через чувство. Текст – это эмоциональная ткань реальности, это одна из форм жизни.

К чему это я?

К тому, что этот номер очень разнородный. Я не искала общую тему для всех публикаций, не пыталась совместить тексты по схожести.

Наоборот, я хотела, чтобы чтение номера «РК» вызывало целую бурю разных эмоций, мыслей, чтобы захотелось поспорить, посмеяться, прочувствовать остроту и драму происходящего, насторожиться и прочее, что невозможно предугадать. Вам судить, получилось ли.

Этот номер я, непривычно для многих, начинаю с позабытого жанра сатиры и юмора. Сатира требует от автора умения очень тонко подмечать современность и нанизывать её на острую иглу, словно бабочку в коллекцию. Это умение несколько затёрлось в модных «продаваемых» тенденциях, отошло на задний план (А. Каневский, И. Ширяева, А. Оса-нов, А. Разживина). Также я обращаю ваше внимание на публицистику. Известные критики и начинающие публицисты затрагивают очень важные, острые вопросы, которые хотелось бы вынести на обсуждение (С. Морозов, А. Осанов, Л. Мейсарь, М. Лешкевич, Е. Гофман). У нас необычная подборка стихов, за что особая благодарность Н. Курчатовой;

в неё вошли стихи поэтов республик ДНР и ЛНР с важными предисловиями от составителей. Также продолжаю начатую в предыдущем номере публикацию метафоричных сказок о жизни (Н. Азоркина). Ну и как без прозы – рассказов и романа (Е. Кадомцева, О. Небелицкая, А. Макарова, О. Камарго, Л. Мейсарь и В. Волков).

С глубоким уважением к читателю, шеф-редактор Анна Гутиева

Сейчас на этом месте вырос шестнадцатиэтажный дом с голубыми балконами. Первый этаж занимает огромный магазин «Дары моря». На стекле каждой витрины нарисована рыба, чтобы покупатели не забывали, как она выглядит.

На скамейке у первого подъезда два школьника – один острижен наголо, другой с лихим чубчиком – сообща решают задачу.

– …Из одной трубы выливается… Из другой – вливается…

Списки жильцов сняты в связи с предстоящим ремонтом. Дворника тоже нет: он участвует в республиканском смотре самодеятельности. Вхожу в подъезд, звоню в первую же дверь, обитую дерматином, спрашиваю – Харитона никто не знает.

– Трудная задача. Не решим… – доносится голос одного из математиков.

В этом доме у всех изолированные квартиры и изолированная жизнь. А когда-то…

Когда-то на этом месте бурлил страстями маленький южный дворик, заплетённый паутинами бельевых верёвок, на которых, как пойманные мухи, трепыхались чулки, майки и бюстгальтеры всевозможных размеров.

Я учился в политехническом институте и снимал койку у дворника Харитона. Одну комнату он сдавал постояльцам, а в другой размещалась вся его семья: маленький сухарик Харитон, его жена, большая и пышная, как буханка, и девять шумных разновозрастных Харитонычей. Когда-то здесь квартировали футболисты, поэтому все Харитонычи бегали в застиранных футболках. Дети были очень похожи друг на друга, имён их никто не помнил – различали по номерам на футболках.

Со мной в комнате жил ещё один постоялец, брюнет в галифе, который привозил сюда мимозу из Сухуми. Он привозил её спрессованную в чемоданах. Потом, как фокусник, из каждого чемодана доставал сотни букетов и увозил их на базар. Деньги, вырученные от продажи, прятал в галифе. Спал не раздеваясь. В комнате пахло потом и цветами. К концу распродажи он ходил, переваливаясь с боку на бок, как индюк, потому что был нафарширован деньгами от сапог до пояса.

Приезжал он уже много лет подряд, во дворе к нему привыкли и называли Нарзан.

По субботам маленький Харитон напивался, хватал топор и с криком «Убью!» гонялся за своей огромной женой. Подойти к нему никто не отваживался: он с такой яростью орал «убью», что стаи ворон начинали кружить в ожидании трупа.

Но жертв не было и быть не могло. Парад силы и воинственности требовался маленькому Харитону только для самоутверждения. Это понимала его огромная жена и с неописуемым ужасом на лице бегала по двору, подыгрывая мужу в субботних спектаклях.

В этом же дворе жил довольно известный профессор, автор многих работ по автоматике. Только он мог влиять на Харитона. Когда дворник начинал буянить, профессор появлялся во дворе, забирал у Харитона топор и уводил его к себе в кабинет пить чай.

Погасив пожар души чаем, Харитон мирно возвращался домой. Жена кормила его ужином и ласково приговаривала:

– Ты ешь, ешь, Харя. Набегался!

Роза презирала жену Харитона за такую покорность. И вообще! Разве они пара?

– Она – красавица, пудов на восемь, а он – как собака сидя!

Дружбе Харитона с профессором она не удивлялась, а заявляла, что профессор – такой же чокнутый, как этот «лилипут с топором».

Выходец из деревни, профессор до старости сохранил нежную любовь к лошадям. Не имея машины, он построил во дворе гараж и держал там рыжую кобылу Альфу. По утрам чистил её, впрягал в маленькую двухколёсную бричку и ехал на ней в институт читать лекции по автоматике.

Роза не прощала профессору этой странности и позорила его на всех перекрёстках:

– Тоже мне будёновец!

Роза была душой всего двора. И телом. Говорят, когда спортсмены бросают спорт, они сразу заметно толстеют. У Розы была фигура спортсменки, которая бросила спорт, не начав им заниматься. Когда она возвращалась с базара, сперва раздавался её голос, потом из-за угла дома появлялся бюст, затем живот и спустя некоторое время – сама Роза с двумя кошёлками, полными цыплят, кабачков, фруктов.

– Пускай Аркаша перед смертью накушается – ему будет что вспомнить.

Жила она в полуподвале вместе со своим мужем, который умирал от какой-то болезни. Кто входил во двор, видел сквозь окно, как в затемнённом полуподвале, словно в склепе, покачивается в кресле-качалке бледный живой покойник, покрытый белоснежным пикейным одеялом.

Роза была удивительной чистюлей. Она могла часами гоняться по комнате за последней мухой, пока та, обессиленная, не падала на пол с инфарктом. Окна она мыла утром и вечером, Аркашу – три раза в день. Говорили, что когда-то у неё была кошка, но она её прокипятила.

Раз в неделю Роза пробивалась на приём к председателю исполкома, толкала грудью стол, кричала: «Я живу в могилу!» – и требовала немедленно отдельную квартиру, чтобы Аркаша мог умереть «на своём унитазе». Председатель исполкома, задвинутый в угол, ругал строителей, бил себя в грудь и клялся, что они первые в очереди. Когда Роза являлась снова, председатель сам забивался в угол и оттуда умолял дать ему дожить до пенсии.

Роза работала надомницей. Получала на швейной фабрике полуфабрикаты и шила лифчики. Лифчики были из какого-то пуленепробиваемого материала, а объёмом – как чехлы для аэростатов.

– В таких лифчиках наши женщины непобедимы! – поддразнивал её сосед сверху, усатый моряк, похожий на д’Артаньяна на пенсии.

Всё тело моряка было покрыто татуировкой. От пяток до шеи он был исписан всевозможными надписями и изречениями, как школьная доска к концу урока. Только стереть их было невозможно. В самую жаркую пору моряк не позволял себе снять тельняшку, чтобы Харитонычи не увеличивали свой словарный фонд.