Аресты производились без предварительной санкции прокурора, а постановления о заключении под стражу обвиняемым не объявлялись. Допросы арестованных зачастую осуществлялись не в течение 24 часов после ареста, а через 10–15 дней; обвинение же предъявлялось не в течение 14 суток со дня ареста, а через один – два месяца. Обвиняемые не допрашивались неделями; если же и допрашивались, то эти допросы не всегда протоколировались. При составлении протоколов не указывалось время начала и окончания допросов. Отмечались случаи изъятия из следственных дел документов. Нарушались сроки ведения следствия. Ходатайства перед прокурором о продлении срока содержания арестованных под стражей по ряду дел возбуждалось с опозданием на два, три и более месяцев. Следственные материалы обвиняемым предъявлялись частично либо не предъявлялись вовсе.

Имелись случаи, когда органы НКВД, не опротестовывая постановления прокуроров о прекращении дел, продолжали содержать арестованных под стражей. Некоторые органы НКВД направляли в Особое совещание при НКВД СССР дела, которые при соответствующей доработке могли быть рассмотрены в судах, или такие дела, которые за отсутствием состава преступления должны были прекращаться на местах. В отдельных управлениях НКВД допускались факты утери следственных дел или оставление их без движения, тогда как обвиняемые по этим делам продолжали содержаться под стражей.

Между тем в приведенных и многих других документах того времени, содержавших критику деятельности органов НКВД при ведении следствия, ничего не говорилось о недопустимости имевшейся практики применения недозволенных методов физического воздействия, хотя ранее на это неоднократно обращалось внимание.

В уголовно-процессуальном законодательстве с 1922 г. недвусмысленно указывалось, что следователь не имел права домогаться показаний или сознания обвиняемого путем насилия, угроз и других подобных мер. Данные требования не отменялись на протяжении действия всех редакций УПК РСФСР.

Основными началами уголовного законодательства Союза ССР и Союзных Республик, утвержденными Постановлением ЦИК СССР от 31 октября 1924 г.[38], на основании которых формировалось уголовное законодательство страны вплоть до 1958 г., декларировалось, что «задач возмездия и кары уголовное законодательство Союза ССР и Союзных Республик себе не ставит. Все меры социальной защиты должны быть целесообразны и не должны иметь целью причинение физического страдания и унижение человеческого достоинства».

В письме заместителя Председателя ОГПУ «Ко всем чекистам»[39], доведенном до подчиненных приказом ОГПУ от 27 июля 1932 г. № 710, отмечалось, что «мы всегда побеждали и побеждаем врага не применением каких-то особых устрашающих методов при допросах, а силой фактов, отчетливым пониманием сущности классовой борьбы, позволяющей нам распознавать истинных врагов… Издевательства над заключенными, избиения и применение других физических методов воздействия присущи только нашим классовым врагам, малейшее допущение таких приемов у нас позорят органы ОГПУ». В ряде органов были вскрыты многочисленные случаи подобного отношения к арестованным, в связи с чем «все виновные в этих безобразнейших действиях сурово наказаны» и в дальнейшем «ОГПУ будет беспощадно карать и изгонять из своих рядов такие элементы».

Однако применение сотрудниками органов госбезопасности физических методов воздействия при расследовании дел продолжалось, а в 1937 г., по сути, одобрено на высшем государственном уровне и стало повсеместным. Пытки арестованных приобрели самый жестокий и изощренный характер. Не удивительно, что люди признавали себя виновными даже по самым нелепым обвинениям. При таких обстоятельствах с учетом установленных норм изобличения врагов народа сотрудникам НКВД не было никакой целесообразности утруждать себя сбором сколь-либо объективных доказательств совершения контрреволюционных преступлений.

За подписью секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина 10 января 1939 г. составлена секретная шифртелеграмма, адресованная секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел и начальникам УНКВД[40]. В ней указывалось, что с разрешения ЦК ВКП с 1937 г. в практике НКВД допущено применение физического воздействия в отношении «явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, – следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме». Как отмечалось далее в шифртелеграмме, «опыт показывает, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа», поэтому физическое воздействие должно «обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Секретными телеграммами И. В. Сталина от 27 января и 14 февраля 1939 г.[41] секретарям обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий было указано ознакомить с содержанием шифртелеграммы ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 г. о методах следствия местных прокурорских работников, осуществлявших надзор за следствием в органах НКВД, а также председателей областных, краевых и республиканских судов.

Применение сотрудниками НКВД физического воздействия носило распространенный характер и не рассматривалось в качестве исключения. Оно использовалось как с целью добиться нужных показаний допрашиваемых лиц, так и для подписания арестованными «признательных» протоколов допросов, содержавших сочиненные самими сотрудниками небылицы об антисоветской преступной деятельности. Такая практика просуществовала вплоть до начала 1950-х годов.

В совершенно секретном письме Министра государственной безопасности СССР на имя И. В. Сталина от 17 июля 1947 г. о практике ведения следствия в органах МГБ[42] сообщалось, что «в отношении арестованных, которые упорно сопротивляются требованиям следствия, ведут себя провокационно и всякими способами стараются затянуть следствие, либо сбить его с правильного пути, применяются строгие меры режима содержания под стражей».

К этим мерам относились: перевод в тюрьму с более жестким режимом, где были сокращены часы сна, ухудшено питание и другие бытовые условия; помещение в одиночную камеру; лишение прогулок, продуктовых передач и права чтения книг; водворение в карцер сроком до двадцати суток. В карцере же имелись лишь привинченный к полу табурет и койка без постельных принадлежностей для шестичасового сна; выдавалось в сутки по триста грамм хлеба и кипяток, а один раз в три дня – горячая пища.

В том же письме министра госбезопасности констатировалось, что «в отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 г., применяют меры физического воздействия». Санкцию на это в центре давало руководство МГБ СССР, а на местах – министры государственной безопасности республик, начальников краевых и областных управлений МГБ.

В марте 1953 г. МГБ объединено с МВД СССР, и уже 4 апреля Министром внутренних дел СССР издан совершенно секретный приказ[43] о запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия, а также строгом соблюдении при производстве следствия норм Уголовно-процессуального кодекса.

Отмечалось, что «в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток – жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер и др. … Такие изуверские «методы допроса» приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика. Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе. Подобные порочные методы ведения следствия направляли усилия оперативного состава на ложный путь, а внимание органов государственной безопасности отвлекалось от борьбы с действительными врагами Советского государства».