Ускользает. Стоит рядом, но я её не чувствую.

— Агата, что у нас происходит?

На глазах блестят слёзы. Яркие, градинами катятся по щекам. Опять. Почему стала так часто плакать? Неужели всё-таки из-за меня?

— Ты когда-нибудь меня любил? — спрашивает сдавленно. Но смотрит твёрдо, хотя продолжает плакать.

— Почему ты спрашиваешь? — во рту пересыхает. Сердце так колошматит, что не удивлюсь, если прямо сейчас взорвётся. Внутри становится пусто, как при отрыве от земли. Только я не взлетаю — пикирую вниз на бешеной скорости. Агата громко сглатывает. Вытирает слёзы. Расправляет плечи и словно становится выше.

— Ответь.

— Что за бред, конечно любил. И люблю. Тебя и Каринку очень люблю. Мась, — беру ледяные ладони, сжимаю в своих. — Ты чего?

Она смотрит так, что хочется самого себя на куски резать, только бы перестала. Презрение, недоверие, боль? Чего больше — не разобрать.

— Ма, па, посмотрите, что я нарисовала, — Каринка протискивается между нами, гордо показывает рисунок: мы втроём перед самолётом. С чемоданами и улыбками. — Это мы летим на море! Мы же полетим, да?

Агата вымучено улыбается. Отпуск. На следующей неделе они должны улетать, я — через три дня, потому что… Ляльке обещал.

— Полетим, Кариша, обязательно полетим. — Агата гладит по голове, вторую руку опустила.

— Нас же папа повезёт? С папой летать не страшно.

— Конечно папа, — отвечаю, и тоже руку не её голову опускаю. Накрываю пальцы Агаты. Она их моментально убирает. Если завтра меня переведут, их рейс может стать моим первым: Москва-Пхукет.

— Поздно уже, — выдыхает Агата. — Пойдём купаться и спать.

Остаюсь один, голове непрерывный гул. Она знает. Она всё знает. Похуй, как, но узнала. Блядь. Губы дрожат, с силой тру их. Блядь-блядь-блядь. Геолокацию посмотрела? Увидела, что в одно и то же место часто ездить стал? Мудила ебаная! Какого хуя сюда их приволок?! Колотит от злости. Что ей сказать? Как оправдаться? Такое прощают вообще? Хуй там. Я бы не простил.

Выхожу из балкона, когда голоса затихают. Не могу сейчас в глаза Агате смотреть. Понятно всё и сразу становится. Только… не бьётся что-то. Её первая истерика разве не раньше случилась, чем я Ляльку с Котом перевёз? Как много ей известно? Если только про Ляльку, шанс на прощение есть. Не хочу Агату терять. Не хочу, и всё тут. Не в борщах и чистых трусах дело. Оказывается, дорогая она. Необходимая.

Когда из детской выходит, жду. Стою посреди гостиной, дышу часто. Она не сказала, догадку не подтвердила, но как там говорят: на воре и шапка горит? Если я сейчас признаюсь, а речь о другом шла? Лучше по классике — говори, что виноват, а там она сама решит, в чём. Подхожу ближе — смотрит настороженно.

— Я люблю тебя, — говорю, ведя по щеке кончиками пальцев. — И что бы ни случилось, не разлюблю. Не брошу. Не смогу без тебя. И без дочки.

Она усмехается жуткой ледяной улыбкой. Презрительно приподнимает губу.

— Ты бы со стороны себя послушал. Самому не противно? — говорит тихо, но голос дрожит. — Без неё ты тоже не можешь? И без сына.

Её слова прилетают бревном по голове. В глазах темнеет — короткое замыкание. Ноги складываются, падаю на колени. Обнимаю её ноги, утыкаюсь в живот. Глотаю воздух часто, судорожно. Что сказать? Что-что-что? Прощения просить? Всё уже случилось. И не вчера, не год назад. Почти шесть на две семьи живу. Жил.

— Завтра сходим на ужин, — говорит она ровно, — родителям пока говорить не будем. Я их подготовлю. Снимешь мне квартиру на время. Потом сама за неё платить буду. Когда родителям скажу, займёмся разводом.

Всё это время почти не дышу. Хватаюсь за неё, родную, любимую, и от осознания, что потерял, уши закладывает. Агата с силой расцепляет мои руки, обходит, скрывается в спальне. Остаюсь стоять на коленях посреди гостиной. Провалился в воздушную яму, а выбраться из неё не могу.

Агата

Думала, будет хуже. Боялась, что не сдержусь, разревусь, спрошу: За что? За что ты так со мной, почему? Самый близкий и так жестоко. Просто за что? Из тела будто кости вытащили, мышцы в фарш прокрутили. Едва передвигаю ногами, подхожу к кровати, вытаскиваю из-под покрывала подушку. Покрывало сгребаю в кучу, руки едва слушаются. Обратно к двери, в гостиную. Марат до сих пор сидит там на коленях, голова низко опущена. Обхожу его, кладу подушку и покрывало на диван и обратно, чувствуя себя дряхлой старухой. Забираюсь под одеяло на четвереньках, сжимаюсь в комок, накрываюсь с головой. Это всё-таки правда, не кошмар. И я только что сделала выбор.

Просыпаюсь с больной головой. Надо вести Каринку в садик, но сил нет. Почему именно я? У неё вообще-то папа есть. Пусть ведёт. Кутаюсь в халат, не помогает — холодно внутри, не снаружи. Бросаю взгляд в зеркало: волосы растрёпанные, глаза сухие, но ярко блестят. Кажется, температура поднялась.

Оказывается, Каринка давно проснулась. Сидит за столом, уплетает яичницу. Марат смотрит так, что становится больно, и за себя, и за него, и за семью, которой больше нет. На залитой солнцем кухне чужие люди, связанные ребёнком. Когда же боль станет хоть немного меньше?!

— Выспалась, мамочка? Папа сказал не будить. Ты сильно устала, да?

— Немного, — вымученно улыбаюсь. Не сводя глаз с дочки, говорю: — Отведи её в садик.

У меня собеседование на два, надо как-то взять себя в руки. Тесты, которые прислала Юлька, я уже прошла, осталось собеседование с непосредственным начальником.

— Конечно. Агат, мы…

— И не забудь, что ужин с родителями в семь. Няне я сказала.

Я чувствую колебания воздуха, когда он приходит в движение. Громко верещат герои в мультике, который смотрит Каринка на планшете. Гулко стучит сердце — Марат подходит слишком близко, жар его тела окатывает с ног до головы. Не могу на него смотреть. Отступаю к двери, он — за мной.

— Нет, — говорю тихо, качаю головой для верности. — Мы не будем разговаривать. Не сейчас. — Взгляд утыкается в его грудь. В ключицы в вырезе белой рубашки. Сколько раз их гладила, целовала, просто любовалась… Тошнота подкатывает к горлу. — Отведи Каринку в садик, — выпаливаю и почти бегу в ванную. Дышать-дышать-дышать. Ледяной водой брызнуть в полыхающее лицо.

Как скажу маме? А папа как воспримет? Почему виноват Марат, а стыдно мне? Почему я должна подбирать слова и придумывать, как смягчить новость? Почему это вообще должно меня волновать: как будет выглядеть Марат и наш брак в целом в глазах родителей? Потому что так было всегда. Мама научила: женщина — хранительница домашнего очага, на ней всё строится. А, когда построено, начинает вращаться вокруг семьи и её интересов. Выходит, с самого начала я залила плохой фундамент.

Стоп. Приди в себя. Выдохни.

Стою, вцепившись в края раковины. Хлещет холодная вода из крана. Надо успокоиться и перестать пугать Каринку. Как объяснить всё дочке — вот что должно волновать в первую очередь. Каким бы мужем ни был Марат, он хороший папа, этого не отнять. И демонизировать его в её глазах я не собираюсь. Вырастит и сама сделает вывод.

Если мы расстанемся, он уйдёт к ней? Навряд ли переедет в Сочи, но, как оказалось, для этого не обязательно постоянно быть рядом. Горько усмехаюсь отражению. К ней, к другой — какая разница? Главное, что не со мной и не мой. Вот что принять надо.

Оказывается, когда боли становится слишком много, ты просто перестаёшь чувствовать. Когда я выхожу из ванной, Марат и Каринка обуваются. Дочка светится от счастья: каждая минута вдвоём с папой для неё счастье. Я иногда в шутку их ревновала, а теперь отчаянно хочу побыть на её месте. Хоть немножко. Смотреть на него по-прежнему. Знать, что люблю и любима. Слишком многого прошу. Не вижу, но отлично чувствую, что Марат на меня смотрит. Машу рукой дочке, ухожу на кухню. Хлопает дверь. Тихо.

Даже в голове тихо, хоть и непривычно в этой тишине. Надо отодвинуть мысли о катастрофе и подумать о работе. Крупная СММ компания, которая с нуля раскрутила не один бизнес и не одну медийную личность. Создание имиджа в соцсетях, ведение их, подборка контента… От должностных обязанностей голова идёт кругом, часть слов я вообще вижу впервые, но Юлька успокоила — никто не станет сходу давать собственный проект. Я буду числиться помощником менеджера, одним из. Или, попроще, девочкой на побегушках. Спасибо Юльке, если бы сама подала резюме, на него бы даже не взглянули: возраст великоват для такой должности.