Вторая семья внезапно ощущается камнем на шее. Не Кот, не Лялька отдельно, а сам факт наличия. Совмещать вдруг стало неудобно. И выбирать до сих пор не хочется. Да и какой может быть выбор: сын не чемодан, в шкаф не уберёшь.

Находиться одному в пустой квартире невыносимо. Надоело в этом всём вариться: представлять, как Агата с Каринкой заселились, как на пляж идут. Они бы уже сто фотографий скинули. Каринка скинула несколько, от Агаты тишина. Тишина давит на уши. Нахуй, надо отвлечься. Набираю Ляльку.

— Привет! Через час приеду, ты как, дома?

— Нет, — отвечает она. — На работе.

Опа. Вот это новость. Они что, сговорились все?

— Ты же вроде на удалёнке.

— Решила поиграть в белые воротнички. Прости, но теперь встречаться или вечером, или на выходные.

— Давай вечером, — говорю, а у самого раздражение поднимается. Привык, что Лялька доступна в любое время дня и ночи, теперь придётся под график подстраиваться, учитывая собственный, ненормированный.

— Отпуск начался?

— Он самый.

Хуево так начался, с осадочком.

— До скольки ты работаешь и где? Я заеду, заберу.

А чего я хотел? Лялька всегда самодостаточной была, денег не просила, подарки не клянчила. Принимает то, что есть, когда с зарплаты перевод кидаю, просто пишет: спасибо. Её на месте не удержать, если что-то хочет сделать. Тем и зацепила когда-то — своим напором и наглостью. Здоровой такой, от которой низ живота поднимается, которой восхищаться хочется. И до сих пор держит, не отпускает. Блядь, ну почему сразу с двумя жить нельзя?! Если бы Агата приняла… Размечтался. Но мозгу надо переключиться, он не вывозит постоянную драму. А раз надо, могу представить нашу швейцарскую семью.

Представил? Сверни в трубочку и скури. Даже если бы Агата приняла, я бы не предложил.

Лялькин офис с Москва Сити. Недалеко от нашей квартиры, и от её — тоже. Она из башни выходит, в сарафане длинном, летящем, и половина мужиков в округе головы сворачивают. Стою, прислонившись к капоту, смотрю на неё жадно. Соскучился. За всеми делами домашними забыл о Ляльке. Спасибо, что ты есть у меня, спасибо, что отвлечься поможешь.

Алёна

Машина Марика ему под стать: мощная, большая, яркая. В Сочи он иногда садился за руль моей Мазды, но именно за рулём своего внедорожника он выглядит охренеть как сексуально. И мощное запястье, которое перехватывают массивные часы, притягивает взгляд. Хорош, чертяка. Нравится знать, что этот мужчина бывает моим. Пытаться приручить Марика всё равно, что приручить ветер. Марик не вентилятор, который дует, когда захочется, он — воздушный поток, который подхватывает и несёт в нужную ему сторону. Я в этом потоке научилась маневрировать, как опытный парапланерист. Но теперь у меня нет свободного графика, и встречи с Мариком могут стать ещё более редкими. Хотя раньше мы могли видеться на чаще раза в месяц, порой и того реже, а сейчас за месяц уже третий раз встречаемся, грех жаловаться.

— Надо за Костиком в садик заехать. Блин, придётся до дома пешком идти.

— Почему? — Марик на миг отвлекается от дороги. Блестит голубизной взгляд из-под зеркальных очков.

— Нужно же автокресло… — начинаю и обрываю себя. Марик заметно мрачнеет.

— У меня есть, — бросает, не сводя глаз с дороги.

Ну конечно. Он же в этой машине и жену с дочкой возит. Получается, я сейчас на её месте сижу… В Сочи она абстракцией была, фотографиями из блога, штампом в паспорте. В Москве слишком много её в Марике. Отглаженные рубашки вместо футболок и свитеров, длинные волосы на обивке сиденья. Уверена — загляну в бардачок и найду заколку или резинку.

— Семья уехала? — спрашиваю наугад, хотя что гадать, отпуск. Значит, жена с дочкой уже под азиатским солнцем загорают. Марик согласно мычит. Челюсть стиснута, под кожей гуляют желваки. Что так разозлило? Упоминание обычного детского кресла? Раздражённо выдыхаю и отворачиваюсь к окну: не собираюсь в гадать. Решил поиграть в истеричку? Ради Бога, мешать не буду. Ненавижу, когда он вдруг виноватого включает.

— Дома проблемы, — говорит вдруг. Чувствую — смотрит. Что за проблемы? Жена плохо дала, решил ко мне приехать?

— Ляль, — он тянется, касается руки. — Прости. Последние дни хуйня разная творится, ты тут ни при чём.

— Раз ни при чём, нехрен на мне срываться! — огрызаюсь.

— Не буду.

Дети на прогулке. Когда мы подходим к садику, Костик мчится с криком:

— Папа! Папа приехал!

Марик приседает, подхватывает его и подбрасывает вверх. Смеётся раскатисто. Ловлю заинтересованный взгляд воспитательницы. Да, знакомьтесь, Костя у нас не безотцовщина.

Из багажника появляется детское кресло. Не розовое, и на том спасибо. Нейтральное, зелёное. Большевато для Костика, конечно.

— Ух ты! Новое? — Костик вертится в нём ужом, пока Марик ловко пристёгивает.

— Ты сегодня с нами? — спрашиваю небрежно, хотя сердце замирает в предвкушении. Соскучилась. А в Москве ещё ни разу не ночевали вместе.

— Да. — Он легко щёлкает сына по носу. Тот заливисто смеётся. — Что у нас на ужин?

— Сейчас узнаем. — Захожу в приложение, выбираю доставку. — У нас же сегодня праздник, да? — поворачиваюсь и смотрю на Костика. — Может, пиццу?

— Да! — вопит сын. — И колу!

— Столько вредного за один вечер! — делаю большие глаза. Смотрю на Марика, а он — на нас со странным выражением в глазах. Отворачивается и заводит мотор. Может, и правда в семье что-то случилось. Нарушить правила и спросить? Лучше не стоит.

Небо темнеет, пахнет дождём. Мы забегаем в подъезд под первыми каплями. Марик держит Костика подмышкой, как кота. Пока поднимаемся, уже льёт как из ведра. Надеюсь, курьер доставки на машине, а не на самокате. К вечеру Костика едва получается уложить: слишком разгулялся и перевозбудился. Приходится прибегнуть к тяжёлой артиллерии и отправить Марика укладывать спать. Слушаю его бубнеж — читает книгу — и облегчённо вздыхаю. Тяжело без помощи, что тут скрывать. Тяжело без мужчины рядом, без поддержки. Иногда хочется простое женское: семью. Правда, это желание быстро отпадает, стоит послушать истории «счастливой» семейной жизни. Да что далеко ходить, Марик сам не из таких?..

Выхожу на балкон покурить, сладко выдыхаю. Марик выходит почти сразу.

— Уже уложил?

— Ты его почти ушатала, мне оставалось только добить. — Он засовывает руки в карманы брюк, прислоняется к стене. Балкон застеклённый, большой и уютный, мне такие нравятся. Но всё равно скучаю по своему, заплетённому виноградом. В этих муравейниках тяжело дышать. Рядом с Мариком проще.

— Мне кажется, или ты сегодня не с нами? — тушу окурок, выдыхаю, поворачиваюсь.

— Есть немного. — Он криво улыбается. — Поможешь забыть?

— О чём? — подхожу, обнимаю и запрокидываю голову.

— Неважно. — Марик гладит щёку, заправляет волосы за ухо. От простых касаний мурашки бегут под кожей. Встаю на носочки, тянусь к губам, обвожу их контур кончиком языка.

— Хочу тебя, — шепчу, притираясь вплотную к телу. Накрываю ладонью ширинку, хмурюсь — где моя любимая твёрдость? Видимо, проблемы у Марика на самом деле нешуточные, раз до сих пор не стоит на полдень. Он обнимает одной рукой, закрывает глаза и целует с отчаянием, как в последний раз. Толкает к стене, забрасывает ногу за спину и жадно исследует мой рот. Дышит шумно, рвано, ведёт влажными губами по шее. Пальцы путаются в его волосах, подставляюсь под поцелуи, расстёгивая рубашку.

Марик горячий, на гладкой груди под кожей перекатываются мышцы, подрагивают под моими прикосновениями. Шарю по ней ладонями, обвожу ключицы, распахиваю рубашку, и она повисает на его локтях. Между ног наконец упирается желанная твёрдость. Трусь о неё, заставляя желание вспыхивать, разгораться томным влажным жаром. Рывком Марик задирает мою майку к горлу, облизывает сосок — дома всегда хожу без лифчика. Лёгкий укус вызывает сладкую дрожь. Первый стон срывается, когда чувствую его пальцы в трусиках. Сразу два входят легко, насаживают на себя.