Так выглядела описанная Моникой Катина комната в Мюнхене. Была ли она иной в Кюснахте? Или в Принстоне? Удивительно, мы можем сантиметр за сантиметром воссоздать вид рабочих кабинетов Томаса Манна вместе с тщательно убранным письменным столом в каждом из новых обиталищ, но как выглядели Катины комнаты? Являлись ли они по-прежнему одновременно будуаром и конторой? Нам сие неизвестно. Мы знаем лишь дом: стоящий на склоне и потому богатый лестницами дом на Шильдхальденштрассе в Кюснахте, и еще один после 1938 года, третий после Мюнхена и Цюриха, затем роскошная вилла в Принстоне на Стоктон-стрит, которая свидетельствовала не только «о весьма возросшем уровне жизни Маннов по сравнению с Кюснахтом», но и о новой эпохе жизни, ибо самым знаменитым из гостей, когда-либо переступавших порог дома Кати и Томаса Манн, был сиятельный Альберт Эйнштейн, их самый ближайший сосед по Принстону.

Для Кати и Томаса Манн американская жизнь началась, в некотором смысле, с 15 мая 1937 года, когда одна журналистка, интервьюировавшая писателя три недели тому назад, — по его мнению, прелестная и интеллигентная почитательница его таланта, — открылась великому мастеру, кто она, собственно, есть на самом деле: не какая-нибудь мелкая сошка, чью корреспонденцию можно было бы запросто выбросить в корзину, как никчемные «fan mail»[102], а дама из высшего вашингтонского общества: «Будет лучше, если я представлюсь вам как жена Юджина Мейера, владельца и издателя газеты „Вашингтон пост“ и бывшего управляющего Федеральной Резервной системой».

Вот это новость! Да не одна: у миссис Агнес Мейер есть два предложения для господина автора: во-первых, выступить с лекцией перед широкой аудиторией «statesmen and legislators»[103] на тему: «Can democracy survive?»[104], а во-вторых, о возможности постоянной работы в «Вашингтон пост», которая вполне могла бы начаться с публикации несокращенной речи доктора Манна. «Нашу газету каждое утро читает вся правительственная администрация, начиная от президента и ниже». Быть может, стоило бы обсудить и предложение о заключении договора. Мистер и миссис Мейер были бы крайне рады встретиться с мистером и миссис Манн в Париже, куда они прибудут 25 мая.

Однако встреча не состоялась. Томас Манн заболел. Вместо него ответ дала Катя и отправила отдельной почтой предисловие-эссе мужа для журнала «Мас унд верт», Агнес Мейер обещала позаботиться об отсылке материалов в газету. Все складывалось идеально: она решила сама перевести на английский язык предисловие и выслала чек на две тысячи долларов. Подобно тому, как плененный египтянами Иосиф был спасен «благословением свыше», так и Томас Манн был вырван из бедственного положения изгнанника интеллектуальным окружением Белого дома. Достигнутый на высочайшем уровне дружеский Entente cordiale[105] мог вступить в силу — с лучезарными Ups и жуткими Downs[106], с блестящими проектами и неприятными эпизодами: «Неужели в мою жизнь и вправду намерена войти еще одна женщина?» — записал в 1942 году Томас Манн в дневник на тридцать седьмом году своего супружества.

Во всяком случае, поначалу внешне все было вполне пристойно: с апреля 1937 года, то есть последние полтора года пребывания в Швейцарии, знаменитый немецкий пиит находился под покровительством одной «влиятельной особы», которая хитростью, чарами и напористостью стремилась заманить его в Америку. А уж если Агнес Мейер что-то решила, то добивалась этого во что бы то ни стало. Едва только обхаживаемый ею писатель заикнулся о том, что готов, пожалуй, покинуть Европейский континент — не в последнюю очередь из-за политического положения в Европе, — как его меценатка тут же приступила к переговорам с Принстонским университетом о приглашении немецкого писателя на должность профессора и объявила о готовности финансировать ее. В следующем году бывший второгодник из Любека, получивший за это короткое время множество академических наград, был приглашен, как и его коллега Альберт Эйнштейн, в университет — он должен был преподавать гуманитарные науки; в дальнейшем, когда чтение лекций стало заметно тормозить творческую работу писателя, Агнес Мейер нашла и финансировала для него синекуру Honorary Consultant for German Literature in the Library of Congress in Washington[107]. Лучшего и вообразить было нельзя: много денег, мало работы, царские условия для присутствия на рабочем месте; а как обязанность — один ежегодный доклад.

Правда, так получилось не сразу. Первое время, по желанию самого Томаса Манна, он лишь ненадолго уезжал из Европы и с завидной плодотворностью работал на двух континентах. Второй континент, Америку, супружеская чета открыла для себя уже ранее: первый раз приехав туда в 1934-ом, они ежегодно бывали там как гости и однажды — для вручения Томасу Манну звания Почетного доктора Гарвардского университета. Окончательное решение о переселении в Соединенные Штаты было принято в марте 1938 года, во время продолжительного турне с лекциями по разным городам континента. «После того как Гитлер столь коварно и безнаказанно присоединил Австрию, — сообщал он в письме Агнес Мейер в мае 1938 года, — и, что вполне вероятно, в ближайшем времени предпримет такой же предательский акт и в отношении Чехословакии, не встретив с ее стороны ни малейшего сопротивления, Европа становится небезопасной для проживания в ней людей, подобных мне. Психика моя вполне устойчива, но Швейцария не в состоянии обеспечить мне даже физическую безопасность». Воспоминание о похищении немецкими агентами в марте 1935 года публициста Бертольда Якоба[108] вынудило Катю высказаться более откровенно в письме к Мартину Гумперту[109]: «Насколько я понимаю, моему мужу, к сожалению, не может быть долее гарантирована личная безопасность в нашем доме в Кюснахте, даже если Швейцарию, во что хочется верить, и не проглотят».

Стало быть, супруги были почти готовы покинуть Европу. Агнес Мейер широко распахнула для них двери Америки; Томас Манн дал согласие на чтение лекций в США. В феврале 1938 года Катя поручила агенту подыскать для них квартиру в Принстоне, уже третью после Санари и Цюриха. Опять начались арифметические действия с квадратными метрами и их стоимостью, к тому же приходилось учитывать местоположение дома, железнодорожную связь с Нью-Йорком, где в отеле «Бедфорд», который предпочли супруги Манн, с давних пор проживали их дети Клаус и Эрика и который вскорости должен был собрать под своей крышей старых единомышленников и друзей их детей: врача и писателя Мартина Гумперта, его друга и коллегу по Будапешту Роберта Клопштока, Ландсхофа и Бермана, издателей Эмиля Людвига и Фердинанда Брукнера. То были «старые нью-йоркцы» из Германии, к которым со временем прибивались все новые эмигранты, бежавшие от гитлеровского режима. В автобиографическом романе «Поворотный пункт» Клаус Манн описал собиравшееся в отеле «Бедфорд» общество и устраиваемые там блистательные празднества. Сыновья Гофмансталя и Макса Рейнхардта, Фолькмар фон Цюльсдорф и Оскар Карлвайс приехали е tutti quanti[110], они разрабатывали планы по спасению тех, кому угрожал Гитлер, а конец дня проводили в баре «Бедфорда».

Итак, Нью-Йорк объединил многих друзей, не говоря уже о Принстоне, где жили Эйнштейны, Калеры[111], Гауссы и Шенстоуны. Поиски квартиры увенчались, наконец, успехом, так что уже 27 июня 1938 года Катя сообщала другу Гумперту: «Сегодня были в Принстоне, нам необычайно повезло: наняли дом, о каком я мечтала с самого начала. Пока, стало быть, все в полном порядке».