Дилан подбегает ко мне и протягивает руку, чтобы подтянуть меня к себе. Он бросает на Дженсена настороженный взгляд.

— Что бы между вами ни происходило, я бы постарался это исправить, потому что мне кажется, что Дженсен жаждет крови.

Я корчусь, глядя на своего лучшего друга, который смотрит на меня убийственным взглядом.

Свисток тренера пронзает воздух.

— Я пошел в душ. Эта игра вывела меня из себя.

Плечи Дженсена опускаются, то ли от чувства вины за то, что тренировка прервалась, то ли от разочарования, что он не сможет ударить меня снова. Он уходит, не взглянув на меня, и я вздыхаю.

— Не знаю, сможем ли мы это исправить, говорю я Дилану, пожимая плечами.

Он гримасничает, а затем похлопывает меня по спине и уходит вслед за Джоуи в раздевалку. Ни Дженсен, ни Оливия не хотят со мной разговаривать. Наверное, она заблокировала мой номер в знак солидарности с Дженсеном. Это больно, но я не могу ее винить. Я также знаю, что у меня не будет шанса снова общаться с ней, если я не исправлю ситуацию с Дженсеном.

Я бегу трусцой по полю, следуя за своей командой в помещение, которое, кажется, впитывает все запахи, исходящие от тела подростка. Большинство из них уже полураздеты, ожидая душа. В это время мы с Дженсеном обычно просто бросали свое снаряжение в шкафчики и отправлялись к нему домой, чтобы принять душ.

Когда я подхожу к шкафчикам, где Дженсен в данный момент запихивает одежду в сумку, он останавливается, когда я стою в конце. Его взгляд переходит на меня, и он усмехается, захлопывая дверь.

— Надеюсь, ты не ждешь приглашения.

Я качаю головой, поднимая руки вверх.

— Я лишь надеялся, что мы сможем поговорить.

Рот Дженсена открывается в оскале, но он закрывает его и оглядывается по сторонам. Он кивает в сторону выхода, и я молча следую за ним на парковку. Он бросает сумку в багажник своего грузовика и поворачивается ко мне со скрещенными руками.

Я облизываю пересохшие губы, а затем испускаю пустой смешок.

— Слушай, я знаю, как ты оберегаешь свою маму. Вот почему я никогда не говорил о своих чувствах к ней. Его шея напряжена, а челюсть щелкает от того, как сильно он скрежещет зубами. Костяшки пальцев побелели, а сжатые кулаки уперлись в локти.

— Что ты чувствуешь к ней?

Почесав затылок, я сворачиваю плечи и отвожу взгляд.

— У меня никогда не было мамы, Дженсен. Не совсем, ты же знаешь. Твоя мама… это все, что я хотел бы иметь в детстве. А потом, в один прекрасный день, я перестал смотреть на нее как на… Она была… чем-то большим.

Он шумно выдыхает и прислоняется к грузовику, разминая руки.

— Как долго это продолжается?

Я сморщился и бросил на него овечий взгляд.

— Чувак, у меня нет выхода, поэтому я просто скажу это. И если ты меня ударишь, то ударишь. Ничего не было до моего дня рождения, когда я прогулял школу и умолял Оливию лишить меня девственности.

Лицо Дженсена бледнеет, а его голова откидывается назад настолько сильно, что ударяется о стекло грузовика. Он шипит и потирает затылок. Я с ужасом наблюдаю, как он стоит, моргая и разевая рот, как рыба.

Я даю ему несколько минут, прежде чем прочистить горло.

— Она все, чего я когда-либо хотел. Я не могу этого объяснить. Я люблю тебя, и ты мой брат. Но я не мог контролировать то, насколько она мне нужна. И когда она дала мне шанс, ничто не могло помешать мне им воспользоваться.

Его глаза ожесточились.

— Даже рискуя потерять меня как друга?

Смотря на него, я не отвечаю. Я не собираюсь подтверждать это вслух и становиться еще более плохим другом.

Он кивает, его горло першит, когда он сглатывает.

— Да, это был глупый вопрос. Точно так же, как глупо было игнорировать помаду, размазанную по твоему рту в тот день в ресторане.

— Я знаю, что ты, наверное, никогда меня не простишь, но… не будь так строг к своей маме. Ты — все, что у нее есть. Мое сердце болит от осознания того, что Оливия, скорее всего, в бешенстве от того, что Дженсен узнал о нас. Мы оба знали, чем чреваты наши отношения, но было легко притворяться, когда мы еще не столкнулись с последствиями.

Дженсен встает.

— Пошел ты, Коул.

— Прости, я… Я снова пытаюсь объяснить.

— Нет, тебе просто нужно заткнуться и оставить меня в покое. Оставь нас обоих в покое. Держись подальше от моей мамы! кричит он, открывает свой грузовик и забирается внутрь, после чего выезжает со стоянки.

Горе тяжело оседает в моем желудке, когда я смотрю, как исчезают его задние форы. Наш разговор ни к чему не привел, но это было похоже на прощание. Это своего рода завершение, к которому я еще не готов. Я могу только надеяться, что его любовь к Оливии перевесит его ненависть к тому, что мы сделали, учитывая, что я преследовал ее.

Оливия

Странное чувство, когда понимаешь, что ты не права в ситуации, связанной с твоим ребенком. Вы можете извиниться только тогда, когда даете им возможность подойти к вам. Здесь нет урока, который можно было бы извлечь. Два самых близких человека в его жизни предали его, и я не знаю, как ему помочь.

Дженсен останавливается, заметив меня на кухне. Я бросаю взгляд на него, а затем возвращаюсь к плите. За последние две недели мы с ним почти не виделись. Коул несколько раз выходил на связь, но я не отвечала ему. Мне нужно наладить отношения с сыном, прежде чем обращать на него внимание.

— Я приготовила ужин. Я могу оставить тарелку в микроволновке, если ты хочешь подожди, пока я вернусь в свою комнату, мягко говорю я, не в силах самостоятельно проглотить еду. Из-за эмоций мой желудок превратился в беспорядочную кашу из нервов, и я не могу ничего есть.

Он вздыхает.

— Мам. Это самое депрессивное дерьмо, которое я когда-либо слышал.

Я сглатываю, чтобы успокоить ноющее горло, и прогоняю тошноту.

— Я просто хочу дать тебе пространство, которое тебе нужно. Я не хочу давить на тебя.

Скрип стула заставляет меня оглянуться через плечо, когда он опускается за стол. Он проводит рукой по лицу. Я готовлю нам обоим по тарелке еды и приношу ее, садясь напротив него.

— Спасибо, бормочет он, и несколько мгновений мы едим в тишине.

Дженсен внезапно встает, идет к холодильнику и берет банку колы. Он останавливается и протягивает ее. — Хочешь?

— Конечно, киваю я. На самом деле я не хочу газировки, мой желудок бурлит от нервов. Но я не собираюсь делать ничего такого, что можно было бы расценить как отказ.

Он ставит тарелку передо мной и снова садится в кресло. Я перебираю еду в своей тарелке, прежде чем Дженсен наконец откидывается назад.

— Это был твой смех.

— Что?

— Твой смех — вот как я нашел вас, говорит Дженсен, его подбородок дрожит, прежде чем он прочищает горло. — Сначала я подумал, что мне показалось. Звук, который я отчетливо запомнил из своего детства, прежде чем…Он поднимает глаза к потолку и резко моргает, после чего снова опускает голову. — Потом он появился снова. Так громко и отчетливо. Я должен был знать, почему. Что делало тебя такой счастливой… Почему он?

Я поднимаю на него глаза и сжимаю зубы. Его напряженное лицо следит за моими действиями, и я качаю головой, слегка пожав плечами.

— Просто так получилось. Я не знаю, что сказать. В один день он был мальчиком, которого я помогала растить, а в другой — нет.

У Дженсена перехватило горло.

— Он был моим лучшим другом.

— Я знаю, Дженсен. И мне так жаль. Я никогда не хотела, чтобы так получилось. Мой голос хриплый, я пытаюсь сдержать слезы. Опустошение на его лице ранит меня больше всего на свете, и я боюсь, что, если я заплачу, он просто взбесится и прекратит разговор.

Он усмехается.

— Коул никогда никем не увлекался за все то время, что я его знаю. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о другой девушке или целовался с ними. Черт, я думал, что он гей.

Ненавижу, когда какая-то больная, извращенная часть меня находила удовлетворение в том, что Дженсен подтверждает все то, в чем Коул уже признался мне. Что его чувства были искренними, а не просто уловкой, чтобы затащить меня в постель.