Если можно найти в мире человека, который способен был задумать и осуществить такой смелый план, то им мог быть только Вигорелли. На ленинградское международное совещание удалось пригласить не только Жан-Поля Сартра, но даже Тибора Дери, который пару лет назад еще сидел в тюрьме за участие в событиях 1956 года в Венгрии. Вигорелли приехал не с пустыми руками: он пообещал Советскому Союзу членство в ПЕН-клубе, что в те времена означало громадный рост престижа.

«Литературное предприятие синьора Вигорелли, — пишет Анатолий Найман, — было просоветского направления, если не прямо коммунистическое. Союз писателей, возглавлявшийся тогда Сурковым, искал случая подружиться — не теряя собственного достоинства — с „реалистически мыслящими“ литераторами Запада. Недавний скандал с Пастернаком затруднял сближение, желательное и той, и другой стороне. Ахматова оказалась фигурой, <…> идеальной для создавшейся коллизии („Реквием“, гонимость и, вообще, несоветскость — для них <…>)».

Как можно предположить, Вигорелли еще летом 1963 года начал прощупывать настроения советских компетентных организаций и, посылая Ахматовой приглашение в Ленинград, уже не сомневался в результате. Как опытный дипломат в вопросах культуры, он объединил две вещи: награждение Анны Ахматовой премией «Этна-Таормина» и очередную встречу Европейского литературного сообщества в Катании. То есть Ахматова могла поехать в Италию практически как официальный член советской писательской делегации.

В первом порыве воодушевления поэтесса ответила Джанкарло Вигорелли письмом на итальянском языке (написанном с помощью друзей). За вежливыми оборотами ощущается едва сдерживаемая эйфория — что неудивительно, если вспомнить, что в последний раз Ахматова была за границей пятьдесят два года назад и давно похоронила все надежды увидеть когда-нибудь Западную Европу. В 1958 году, когда первая, весьма многочисленная делегация советских писателей отправилась — без нее — в Рим, она спрятала свое разочарование в меланхолическом стихотворении:

Причин для меланхолии было более чем достаточно. Советский Союз почти так же строго оберегал государственные границы от собственных граждан, как и от действительных или мнимых шпионов и диверсантов. Для того чтобы кто-то мог покинуть страну в западном направлении, требовались нечеловеческие усилия. Индивидуального туризма в капиталистические страны не существовало, групповые поездки случались очень редко, и, если в список возможных участников попадал обычный человек, это считалось большой наградой. Притом никогда нельзя было знать заранее, стоит ли затрачиваемых усилий деятельность по заполнению бесчисленных анкет, по добыванию рекомендаций по месту службы и характеристик от парторганизации. Решения о поездках принимались в обстановке строгой секретности, загранпаспорт выдавался лишь за день-два до отъезда. Исключение из этих строгих правил делалось лишь для некоторых служебных командировок, а паспорт, позволяющий неоднократный выезд, имели только некоторые привилегированные деятели искусства (например, Евтушенко и Вознесенский). Однако по каждому отдельному случаю вердикт выносил выездной отдел ЦК КПСС, и решающее слово тут принадлежало КГБ.

Имея в виду все эти обстоятельства, трудно было представить, чтобы Ахматова сама смогла когда-нибудь увидеть Этну. Так что таскать для нее каштаны из огня пришлось опять-таки Суркову; надо отдать ему должное, он и на сей раз не выглядел чрезмерно нерешительным. Прежде всего он официально сообщил своей давней протеже, что Союз писателей СССР не имеет возражений ни против награды, ни против поездки. И лишь после этого, 25 мая 1964 года, обратился с письмом в ЦК.

В письме он описал состав жюри, упомянув, что один из его членов, профессор Дибенедетти, состоит в Итальянской коммунистической партии. Как он писал, среди прежних лауреатов премии были такие «прогрессивные писатели», как Умберто Саба, Сальваторе Квазимодо и Тристан Тцара. Денежная часть премии составляет один миллион лир (две тысячи долларов); советскому писателю, подчеркнул Сурков, премия присуждается впервые.

Затем он обрисовал творческий путь «старейшего русского советского поэта», то есть Анны Ахматовой, которой скоро исполняется 75 лет. Не забыл упомянуть, что «ее муж, Н. Гумилев был расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре», однако «Анна Ахматова осталась в Ленинграде и в годы Великой Отечественной войны писала мало оригинальных стихов, но много переводила и занималась исследованием творчества Пушкина. Великая Отечественная война застала ее в Ленинграде и была временем коренного перелома ее отношения к советской действительности. Начиная с цикла стихов, посвященных обороняющимся от врага ленинградцам, и таких стихов, как „Мужество“, напечатанное в начале 1942 г. в „Правде“, Ахматова по праву занимает свое место в ряду советских поэтов, помогавших народу своей патриотической лирикой <…> После войны у Ахматовой возникает рецидив ее прежних настроений и ее стихи подвергаются справедливой (но очень резкой по тону) критике в постановлении ЦК ВКП(б) „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““. Постановление это не проходит для Ахматовой бесследно. В 1948 (правильно: в 1949-м. — Д. Д.) году на страницах журнала „Огонек“ и в других периодических изданиях начинают публиковаться новые ее стихи, возвращающие ее в ряды советской поэзии. <…> Во всех случаях, когда иностранные журналисты и иностранные студенты пытались спровоцировать Ахматову на какие-либо жалобы или антисоветские высказывания, она давала им резкий отпор и вела себя как достойный советский гражданин. Принимая во внимание все это, а также то, что наше положительное отношение к присуждению ей итальянской премии больно ударит по рукам иностранных клеветников, было бы полезно не препятствовать принятию Ахматовой этой премии».

Виртуозная демагогия Суркова состояла не только в том, что он, как и в письме Хрущеву летом 1959 года, великодушный жест хотел сделать особенно приятным для государства, изобразив его как «болезненный удар» по классовому врагу. Особое его умение проявилось в том, что он не сказал. Некоторые произведения Ахматовой, среди них «Поэма без героя» и «Реквием», к этому времени уже были опубликованы во многих зарубежных странах. Их напечатали даже русские эмигрантские издательства — правда, с осторожным примечанием: «Без ведома и согласия автора». На данный момент Ахматову ни в каких политических проступках нельзя было упрекнуть, и Постановление от августа 1946 года аппарат не мог уже обратить против нее, если не желал выставить себя на посмешище. Запрет же на выезд легко мог вызвать на Западе возмущение, то есть стать опять же «болезненным ударом», но не по классовому врагу, а по советской внешней политике, которой в этом случае непросто было бы отразить обвинение в бесчеловечности.

Попытка мягкого шантажа, предпринятого Сурковым, оказалась удачной. Товарищи Снастин и Поликарпов, сотрудники идеологического отдела ЦК, своего рода Розенкранц и Гильденстерн советской культурной политики, поначалу ограничились тем, что в адресованном Политбюро письме от 27 мая 1964 года попытались слегка очернить председателя Союза писателей: «Как явствует из шифровки Советского посла (и отца будущего министра иностранных дел России. — Д. Д.) т. Козырева, т. Сурков дал предварительное согласие на приезд в Италию А. Ахматовой без согласования вопроса на месте». Далее следует фраза, которую можно было бы назвать «безыдейной», если бы это понятие в официальном советском лексиконе не было закреплено за буржуазно-декадентской духовностью. «Присуждение итальянской литературной премии А. Ахматовой, несмотря на то что эта премия присуждалась ряду прогрессивных писателей, в том числе коммунистов, имеет тенденциозный характер, является поддержкой поэтессы, творчество которой критиковалось в нашей стране». Таким образом, августовская анафема 1946 года спустя двадцать лет осталась единственным, хотя и успевшим затупиться оружием в руках недругов Ахматовой, к которым, еще с 1940 года, принадлежал и Дмитрий Поликарпов.