– Ее тут не должно быть, – говорю я.

Амира морщится:

– Зачем кому-то получать здесь письма?

Я не хочу знать. И пусть мне не терпится забрать Раада, наш баба, самый выдающийся коневод во всей Калии, научил меня никогда не спешить к сбежавшей лошади, чтобы ее не спугнуть. Я размеренным шагом прохожу через ворота, затем колеблюсь, как только раздается вой ветра.

– Погоди, – шепчу я.

Мы ждем, прислушиваясь к ветру, который несется к нам по бороздам и расщелинам гор, стонет все громче, грохочет все яростнее, сбивая камешки. Вдруг он врывается в ворота, словно брошенное копье, увлекая за собой волну песка, что пеленой скрывает внутренний двор из виду. И когда я отступаю на шаг, прикрывая глаза рукой, из ветра является существо.

Нет, существа. Их несколько. Невероятно высокие, похожие на людей. Но вместо плоти – обжигающий горло дым, дрожащий, кипящий; зыбкие силуэты будто лижут воздух гнилыми языками. Лишенные рта лица с пустыми глазницами, раскосые щели змеиных ноздрей.

Амира хватает меня за руку:

– Они?..

– Да. Джинны.

Самый высокий джинн скользит вперед на клубах черного дыма. Я слышу плеск воды, меня продирает ознобом похлеще, чем любой ночью в пустыне.

– Прочь, – шипит джинн сквозь вой ветра.

– Беги, – говорю я Амире.

А она впивается ногтями в мою ладонь, продолжая глазеть на джинна снизу вверх. Невозможно сказать, сколько их. Они все мерцают, двоятся, рассеиваются и вновь сплетаются. Постоянен лишь тот, что по центру и плывет к нам. Я разжимаю пальцы Амиры и толкаю ее в сторону.

– Беги, сейчас же.

Она моргает несколько раз и спешит спрятаться за ближайшим выступом скалы.

– Вам здесь не место, – продолжает джинн.

Я достаю кинжал из ножен, пристегнутых к бедру, с помощью которого могу направлять силу. Гладкая рукоять, булатная сталь, драгоценная семейная реликвия, которую подарила мне тетушка, когда я примкнула к Щитам и была посвящена в Орден чародеев. А еще – идеальное оружие против джиннов, больше всего страшащихся именно стали. Обнажая клинок, я взываю к волшебству мисры. Выпив утром полную чашку, я чувствую, как оно с готовностью разливается по венам. Кинжал озаряется бело-голубым, вытягивается длинным мечом. Я направляю его на джинна:

– Уходи или прими гибель от моих рук.

Злобный смех тварей прокатывается по моей спине, вызывая мурашки.

– Это мы еще посмотрим, – произносит главный джинн.

Он вскидывает сотканную из дыма руку, и она обращается твердым копьем, таким острым, что ему достаточно едва скользнуть по горлу – и я расстанусь с жизнью. Уклоняюсь влево, копье пронзает плащ и рвет его в клочья. Джинн отдергивает орудие, пристально меня рассматривая. Время замедляет бег. Ждет, почти затаив дыхание, в удлиняющейся тени неизвестности. А затем выдыхает.

Джинны обрушиваются на меня потоком дыма. Один замахивается копьем, целя в грудь. Пригибаюсь, и оно рассекает воздух у меня над головой. Вспрыгиваю, вонзаю меч в тело джинна, и струйки дыма разлетаются в стороны, как испуганные рыбешки. Крик джинна отдается в голове, и та пульсирует болью, будто вот-вот расколется от давления. Вдалеке стонет Амира.

На меня бросается еще один, широко поднимая что-то вроде клешни. Уклоняюсь от удара, замахиваюсь от плеча и отсекаю джинну голову. Из обрубка шеи брызжет чернильно-черная кровь, и существо рассыпается в прах. Из дыма выступает все больше и больше джиннов, сплошь насмешливые взгляды и раскатистый хохот. Я прожигаю их насквозь, а они все наступают, эти хищные вредители, кишащие во тьме вокруг факела. Клинок – продолжение меня, я владею им, как собственными конечностями. Он становится древковым орудием, когда мне нужно ударить по кругу, обращается кинжалом, когда враг рядом. Он пронзает, как копье, и рубит, как меч, джинны валятся пеплом к моим ногам. Используя силу, я чувствую себя цельной, совершенной, будто в остальное время состою из разрозненных осколков и волшебство – единственное, что способно их склеить. Мисра течет во мне, волшебство вспыхивает ярче, когда лезвие меняется, и затихает, постепенно расходуясь. Я изливаю в битве ярость; вот все, что я делаю с тех пор, как сгинул Афир. Ожесточаю сердце, пока во мне не останется больше стали, чем плоти. С боем прорываюсь прочь от ужасных, непреодолимых чувств, от злого страха, что старший брат бросил меня по причинам, которые я, по его мнению, знать не достойна.

Джинн кричит. Горы содрогаются стоном, каменные стены продирает множеством трещин. Из моего носа сочится теплая кровь, стекает из ушей. Я сражаю джинна, рассеивая дым перед глазами. Поворачиваюсь, готовая встретить следующего, но остается лишь главарь, и он бьет меня по руке. Ее обжигает жестокой болью, пальцы сводит судорога, и я роняю меч. Джинн вытягивает уродливую конечность и пинает клинок в сторону.

– Нет! – вопит Амира из укрытия. – Прекрати, не тронь ее!

– Ты не пройдешь, Гроза джиннов, – говорит он.

– Так ты обо мне слышал.

Мой полуторник валяется на песке в нескольких метрах. Я не поднимаю руки, но вытягиваю ладонь, мысленно взывая к клинку. Словно к потерянной части себя. Я есть я, но я есть и клинок тоже, и оба аспекта стремятся воссоединиться.

Джинн поднимает нацеленный мне в сердце шип:

– Молва о твоей жестокости разошлась далеко. И о смерти разойдется.

– Однажды, – цежу я сквозь зубы. – Ведь всему живому надлежит умереть.

Меч сдвигается, медленно переворачиваясь, рукоять отрывается от песка. Я вскидываю руку. Меч, пролетев по воздуху, прыгает мне в ладонь.

– Но не сегодня.

Рычащий джинн бьет шипом. Уворачиваюсь и вонзаю сверкающий клинок ему в грудь. Джинн кричит, оседает срезанной шелковой занавесью, истлевает кучкой пепла. Ветер перестает выть, песок и камешки осыпают меня дождем-дымкой. Я обращаю меч кинжалом и возвращаю в ножны.

Падаю на четвереньки, и ко мне подбегает Амира:

– Никогда не видела ничего столь потрясающего! Если бы не ты, я бы уже погибла.

По моему лицу льется пот, капает на песок меж пальцами, собираясь крошечными лужицами. К нему примешиваются алая капля, затем другая. Амира целует меня в лоб, обнимая так крепло, что сердце вот-вот выскочит наружу через рот. Я не жалуюсь, сестра первые за долгие месяцы проявила ко мне столько чувств.

– Ну точно Гроза джиннов! Даже этот знал, кто ты такая. Ранена?

Амира смахивает каштановые пряди, выбившиеся из моей косы, затем осматривает меня, как целительница, поджав губы и нахмурив брови, заглядывает в гудящие уши, затем в окровавленный нос.

– Я в порядке.

Стягиваю с руки перчатку. Кожа уже пошла волдырями.

Амира коротко вдыхает:

– Выглядит жутко. Сейчас.

Она достает из сумки флягу и льет на воспаленную кожу воду. Я морщусь, но благодарно жду, когда сестра закончит.

– Спасибо, – бормочу я.

Амира принимается стирать с моего лица кровь шарфом, пытаясь поймать мой взгляд.

– Как думаешь, почему Раад сюда примчался? И как вошел, что на него не напали эти твари?

Я поднимаюсь на ноги.

– Не знаю, но хочу выяснить.

Мы ныряем в арку, во внутренний двор. Раад все стоит у пруда, наблюдая, как Амира утыкается носом в открытую чашу почтовой башенки. Сестра отшатывается.

– Я чуяла эту смесь благовоний раньше… в комнате Афира. Я же не ошиблась?

Мимолетный вдох – и я готова подтвердить ее подозрения.

– Не ошиблась, – бормочу я, наклонившись, чтобы изучить сгоревшие угли у подножья башенки.

– И смотри, смотри.

Обнаружив неподалеку от башенки стул, Амира подбирает что-то из груды на песке рядом с ним. Я узнаю блеклые завитки в ладони сестры – древесная стружка. Неужели мне не чудится? В свободное время Афир часто вырезал фигурки, а потом дарил их нам по особым случаям. Дома у меня есть одна, маленький лев, совсем как живой, и я засунула его в нижний ящик своего комода, потому что мне невыносимо на него смотреть. Даже отдыхая, Афир занимался каким-нибудь делом. Сидел на задней веранде по вечерам и вытесывал зверя, которого увидел на вылазке. Вьющиеся пряди падали на глаза, пальцы ловко управлялись с резцом, брат с любовью вкладывал в творение всю душу. За несколько месяцев до исчезновения он много раз ненадолго выбирался на охоту. Или, может, это был всего лишь предлог, чтобы скрыть визиты сюда?