Замираю в грязных ботинках у края тонкого пурпурного ковра.

– Твой кабинет прекрасен, тетушка.

– И захламлен. – Она бросает на меня сухой взгляд, направляясь к комоду.

Рассматривая стол, я узнаю один из открытых томов.

– Мама недавно это читала.

– Ах да. Захра изучает нашу родословную. Считает, что у нас обнаружатся еще предки, сыгравшие важную роль в истории. – Тетушка прочищает горло. – Полагаю, ты захочешь сообщить матери и отцу, что Афир, возможно, жив и находится в Алькибе.

– Так будет правильнее всего. – Колеблюсь, ведь эта мысль только что пришла мне в голову. – Они не знали, что он лазутчик.

– Верно. Личность лазутчика была известна лишь Совету. С сожалением должна признать, что скрывала от собственной сестры эту новую, столь опасную должность Афира.

Успеваю заметить, как печально тетушка хмурится, прежде чем она отворачивается к комоду. Я придвигаюсь ближе:

– Не кори себя так. У тебя не было выбора.

– У нас всегда есть выбор, Имани, – коротко отвечает тетушка. – Поведай им то, что должна, они и так долго страдали в неведении. Завтра я предстану пред гневом сестры. – Она закрывает ящик, сжимая что-то в руке. – Не знаю, что ты встретишь в пути, но светоч во тьме – вот все, что нужно, чтобы найти дорогу.

Тетушка вкладывает мне в ладонь хрустальный фиал, больше похожий на едва сорванную с неба звезду.

Я восхищенно рассматриваю свивающийся внутри фиала белый шар:

– Что это?

– Неугасимый свет, связанный нитью моей души. Если заблудишься, высвободи его. Он укажет верный путь.

В изумлении распахиваю глаза шире.

– Если ты его создала, неужели ты овладела анимансией?

Это редчайшая из волшебных практик – умение объединить свою душу с подобием для любых целей, и сама известная – наложить длительное, сложное заклятие, как в случае с Поглощающими песками.

– Овладела – это сильно сказано, – отзывается тетушка. – Только на этот свет ушли годы трудов, изучения, медитаций. И, думаю, капелька удачи.

– Но чем это грозит тебе, твоей душе?

Тетушка кладет ладонь мне на плечо:

– Мужайся, Имани. Душа не статична и не конечна, мы на протяжении всей жизни питаем ее своими решениями. От причиненной несправедливости душа усыхает, от проявлений щедрости – растет. Бескорыстные поступки ее закаляют.

Протягиваю фиал обратно:

– И все же я не могу его принять, тетушка. Он слишком драгоценен.

– Мне он без надобности. – Она смыкает мои пальцы поверх фиала. – В конце концов, свет, которым не делятся…

– Обязательно погаснет, – шепчу я. – Афир и тебе это говорил?

Тетушка улыбается, но ее взгляд устремлен куда-то вдаль. Не говоря больше ни слова, она покидает кабинет и спускается по лестнице. Я прячу фиал в карман и спешу следом, обратно через святилище и сады, к конюшням.

– Увидимся у казарм на рассвете, – произносит тетушка, когда я взбираюсь в седло Бадр. – Доброй ночи тебе, Имани.

И я выезжаю в сторону ворот, чувствуя, как все нутро скручивается тайными узлами. Тетушка ждет в трепещущих тенях под кипарисом, провожая меня взглядом.

Ночная прохлада загнала большинство людей в дома. Я скачу на лошади по мягко освещенным мощеным улицам, и компанию мне составляет лишь спутанный клубок мыслей. То, что теперь душа Кайна привязана к моему кинжалу, открыло мне его чувства – неизбежное следствие запретного ритуала, – и я должна была держаться от этого демона подальше, но вместо этого нырнула в ощущения с головой, несомненно разделяя с ним и свои собственные. Я притянула нас ближе.

Таинственные слова тетушки лишь подпитывают беспокойство. Ее загадки кружат в голове, умоляя их разгадать, а хрустальный фиал кажется тяжелой ношей. Тетушка рассталась бы с ним, только если посчитала бы, что он мне точно понадобится… что я могу заплутать. И мне странным образом кажется, будто я уже заблудилась.

Я добираюсь домой путем подлиннее в надежде, что тишина улиц поможет унять взвинченный разум. Калия словно явилась прямиком из грез. Внешне здесь не жалеют роскоши: золото, серебро, радуга драгоценных камней усыпают алебастровые статуи, богато украшенные арки, колонны. Камни мостовой идеально ровно обтесаны и уложены один к одному, здания, возведенные из твердого песчаника и мрамора, не тронуты временем. В переулках благоухает ладанными деревьями, в фонтанах течет чистейшая, доступная всем вода. Эти блага воплощены лишь потому, что Великий дух одарил нас мисрой. Блага, которые я до этого дня по-настоящему не ценила.

Я никогда прежде не растворялась в покое своего дома. И теперь, накануне отъезда из этого оазиса, я стараюсь наверстать упущенное. Проезжаю мимо школы, которую посещала в детстве, мимо книжной лавки, куда я водила Амиру, лечебницу, где Афиру вправляли вывихнутое после падения с Раада плечо; мимо прекрасного сада, где мы праздновали двенадцатый день рождения Амиры.

Поднимаюсь на холм, откуда открывается вид на усеянное огнями кладбище. Впервые за год оказываюсь к нему настолько близко. Я даже не пошла на похороны Афира, не сумела заставить себя взглянуть на стену, где высечено его имя, и признать, что его действительно больше нет. Я осталась дома, притворившись больной, но была рядом позже, когда баба закрыл дверь в его спальню. Прижавшись к стене коридора, с бьющимся у самого горла сердцем, я наблюдала, как медленно исчезают теплые ленты солнечного света, который окрашивал спальню брата разморенным, топленым желтым. Чувствовала, как весь коридор – и я вместе с ним – погружается в холодную тень. Я почти ждала, что Афир появится, остановит дверь ладонью, с ухмылкой пояснит, что все это лишь недоразумение. Что он был здесь все это время, просто разыграл очередную шутку. Но дверь захлопнулась, неотвратимо, словно это был склеп, и я осталась в темноте. Ее стук до сих пор звучит у меня в ушах, даже сейчас, бессонными ночами, или когда я на вылазке и Сахир окутан тишиной. Он меня преследует. И я все не могу заставить себя спуститься к погребальной стене, хотя, возможно, это уже не имеет значения. Если мне удастся вернуть Афира домой, мы пойдем туда вместе и сотрем его имя. И тогда все вновь станет как прежде. Дверь в его комнату распахнется, и теплый солнечный свет омоет коридор, дом и нас.

Ворота в наш большой каменный особняк не заперты. Я оставляю Бадр в конюшне и подхожу к двери, но далеко не сразу набираюсь смелости войти. Дома все как я и ожидала: в медной урне горят благовония, на столике мерцает фонарь, а родители пылко спорят. Когда я снимаю плащ и ботинки, громкие звуки во дворе стихают, и в дверях появляется мама.

– Ну наконец-то ты дома.

Из-за темных волос и глаз маму и тетушку часто принимают за близняшек. Зато по характеру они полные противоположности: там, где тетушка витает в мыслях, мама твердо стоит ногами на земле. Тетушка испытывает самые загадочные глубины мисры, а мама исследует и описывает, как волшебство изменило повседневную жизнь Сахира. И пусть я обычно нахожу их внешнее сходство отрадным, если не сказать забавным, сейчас оно выбивает меня из колеи. Мне вспоминается тетушкин фиал и загадочные слова, а мама ведет себя еще более странно, чем тетушка: она выходит на свет фонаря, и я понимаю, что она плакала.

– Мама, ты в порядке?

Она заключает меня в крепкие объятия. Все мое нутро сжимается еще больнее.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Пожалуйста, скажи мне.

– Я запрещаю, – хрипло произносит мама. – Никаких больше вылазок. Ты сделала уже достаточно, Имани.

Я знаю, что она имеет в виду Щиты, но не понимаю, что ее сейчас подстегнуло. Изначально и мама, и папа поддерживали мое решение, но после исчезновения Афира мама стала этому противиться. Я однажды подслушала, как она говорите тетушке, что потеря ребенка заставила ее переменить мнение и потерю еще одного она не переживет. Баба, с другой стороны, всегда меня поощряет. Мои подвиги как Грозы джиннов стали неотъемлемой частью его субботних утренних бесед у брадобрея и в кофейне, он рассказывает всем и вся обо мне, и благодаря славе нашего рода люди с великой радостью внемлют. Здесь мои родители совсем разные. Баба открыто признает «смерть» сына ошеломляющей трагедией, какой та и была. Мама же молчит на эту тему и плачет, лишь когда уверена, что все спят или что никто не видит. Баба вообще не плачет, но иногда я замечаю, как он глядит вдаль и, как мне кажется, вспоминает своего золотого мальчика, все то время, которое они проводили вместе, молились, охотились, трудились в саду, взращивали лошадей, курили шишу и обсуждали политику. Гадает, куда же подевался его сын и когда же все пошло наперекосяк. Он вот-вот узнает.