Перевожу взгляд со стула на башенку и обратно, вызывая в мыслях образ брата.

– Он сидел здесь и вырезал фигурки в ожидании почтового сокола…

– Но что мешало ему это делать в Калии?

– Вероятно, не хотел, чтобы кто-нибудь узнал про письма. – Я направляюсь к серебряному фонарю, что стоит на песке у главной арки.

Позади меня Амира треплет гриву Раада:

– Ты нас привел сюда, правда? Эй, Имани, что ты делаешь?

– У тебя там в сумке не найдется трутницы?

Амира подбегает, вкладывает мне в ладонь коробочку, бросает взгляд через мое плечо на вход.

– Ты правда думаешь, Афир туда отправился?

Я зажигаю фонарь от спички, поднимаю его над головой.

– Узнать наверняка можно лишь одним путем.

Мы ступаем в широкий коридор. Свет струится по сводчатому потолку, открывая узоры финиковых пальм и пучков тростника. На стенах выгравированы выцветшие пейзажи Сахира: луга, горы, море дюн. Коридор ведет в зал, но его потолок и стены окутаны тьмой, создавая ощущение, будто мы оказались в непостижимо большом пространстве. Каменные плиты у ног усеяны обломками разбитых колонн. Я осторожно пробираюсь между ними, осматривая тот малый пятачок, что освещает фонарь.

– Мне здесь не нравится, – шепчет Амира.

Мне тоже. Разум умоляет остановиться, но я все иду. Нечто более сильное, нежели разум, гонит меня вперед. Чутье, то самое, что не давало мне спать множество долгих ночей с тех пор, как сгинул Афир, мысли – неужели все и правда кончено? Теперь я чувствую: нет.

Еще несколько мгновений осторожного шарканья – и свет падает на спальный мешок, пустой кувшин для воды и деревянный сундук на ковре у основания неповрежденной колонны. Перед глазами все дергается, когда мы, подкравшись, опускаемся на ковер на колени. Волокна испускают запах яблочной шиши[1], песка, дерева. Амира ахает.

– Здесь был Афир! – восклицает она, проводя пальцами по ковру.

Я тяну смесь меланхоличными вдохами. Тот же аромат пропитал одеяла и подушки Афира, его туники и шальвары, которые все еще висят в шкафу дома, в комнате, где никто не смеет ничего потревожить. В комнате, где остановилось время в день похорон, когда баба закрыл дверь, и больше никто ее не открывал. Я представляю лицо Афира и его улыбку яснее, чем когда-либо за последний год. Ласковые карие глаза с крапинками янтаря, с вечно сияющим в них солнцем, соболиные брови, едва ли не вечно приподнятые в удивлении, озорную ухмылку, игравшую на губах брата, когда он подтрунивал над бабой. Баба души в нем не чаял, этот всегда серьезный мужчина отзывался на лукавые насмешки сына лишь раскатистым хохотом. Но я не только вижу лицо Афира. Я чую и его влекущее присутствие в этом месте. Его месте.

Ставлю фонарь на пол и смахиваю пыль, что осмелилась осесть на сундук. Пальцы дрожат, я кое-как сдвигаю бронзовую защелку и поднимаю крышку. Внутри свалено несколько вещиц. На самом верху лежит одна из курительных трубок Афира, на гладком чубуке выгравирован изящный росчерк первой буквы его имени.

– Это баба ему подарил, – произносит Амира, отворачивается и, спрятав лицо в ладонях, всхлипывает.

Сдерживать скорбь нет смысла. Я прижимаю к груди сладко пахнущую трубку и плачу. Мне стыдно рыдать при сестре – я, Гроза джиннов, демон меня раздери, скулю, как заблудшее дитя, все это от горя столь неожиданно мощного, что слезы будто слишком скудны и слабосильны, чтобы передать его во всей полноте. Оно теснится в груди, острое, мучительное, и бушует, жаждая избавления, которого, боюсь, никогда не познает.

Я изучаю остальные вещи так бережно, будто мы обнаружили древний артефакт и стоит лишь неосторожно вздохнуть или сжать чуть крепче, как он рассыплется в пыль. Мы находим перья и бумаги, еще наполовину полную чернильницу, восковую печать и трутницу, благовония для почтовой башенки, кисет пряного табака, полупустой мешочек разноцветного кдааме[2], который Афир так любил, в уголках сундука завалялась даже капелька мисры. Я разворачиваю большой свиток.

Амира наклоняется ближе:

– Это карта… кажется.

Однако я еще никогда таких не встречала. Вместо Сахира на ней изображен мир за его пределами или, по крайней мере, его часть. Мир, который я не видела и даже не представляла настолько похожим на наш.

– Королевство Алькиба, – читаю я вслух, проводя пальцем по великолепно прорисованным деталям: городам за горделивыми стенами, что защищают величественные замки, обширным угодьям, покрытым деревьями горам, с венками густых облаков у высочайших вершин, извилистой, ветвистой линии реки Азурит. Меж городами по всей этой безмерной земле вьется широкая лента. Дорога пряности. Лишь одно место в Алькибе с ней не связано – распростершаяся пустыня, отмеченная черепом и словом Сахир.

Амира так приближается к карте, что касается ее носом.

– Духи милосердные, это мы, что ли?

– Быть не может, – произношу я, хотя внутри все переворачивается, подсказывая, что может.

Там, где на наших картах Сахира изображены деревни, мелкие городки, Калия, на этой лишь пустота. И там, где на наших картах за Песками лежит пустота, на этой все заполнено деревнями и городами, большими и малыми. Я долго пялюсь, пытаясь принять то, какими нас, должно быть, видят чужаки… а ведь они не видят. Мы для них не существуем, как для нас не существует остальной мир.

С самого детства я усвоила, что наш народ заключил древний нерушимый пакт с Великим духом: он даровал нам волшебство для защиты Сахира, однако для защиты и самого волшебства, и Сахира нам требовалось прятаться от чужаков. Я знаю это, но лишь сейчас поражена значением, которое не могу измерить. Может, потому, что за нашими границами лежат места совсем не суровые и дикие, как нам твердили с малых лет.

Мне больно отрывать взгляд от одинокого уголка Сахира, но на карте есть еще что рассмотреть. Афир делал пометки. Подписанные «павшими» города, обведенные отрезки Дороги пряности, обозначенные стрелками или крестиками ориентиры.

Я сижу на корточках, вглядываясь в затхлую темноту.

– Карта не может быть настоящей.

– Но она настоящая…

– Думай что говоришь. Не о таком внешнем мире учит Совет.

– Знаю, но… – Амира покусывает губу. – Зачем ее нарисовали, да еще так подробно, если она ненастоящая? И кто ее нарисовал?

С теми крохами сведений в моем распоряжении я даже не надеюсь найти ответы.

– Невозможно, – бормочу я. – Просто невозможно.

Снова поднимаю свиток.

– Если эта карта и правда настоящая, значит, Афир не мог купить ее в Сахире.

– Он раздобыл ее за пределами Сахира, в этом королевстве Алькиба? – Взгляд широко распахнутых глаз Амиры блуждает по карте. – Но тайные тропы в обход чар над Песками ведомы лишь Совету.

– Лишь Совету и нашему брату.

И тут сестра подается ближе, принимаясь заговорщицки шептать, будто кто-то здесь может за нами шпионить:

– Я должна кое-что тебе поведать. Как-то раз мама и баба говорили, как бывшего министра земель пришлось заменить, после того как он занемог. Помнишь? Так вот, Афир их подслушал и рассказал мне, что министр вовсе не болен, а нечист на руку! Рабочий из святилища обнаружил, что министр крал деньги из сундуков, потому-то его и убрали. Афир предупреждал не питать к слову Совета беспечного доверия. Они о многом нам лгут.

Я следом за ней смотрю на карту.

– Думаю, это он и имел в виду, – продолжает Амира. – Почему-то ему было нужно держать это в тайне, но брат все равно пытался открыть нам правду о внешнем мире. Нас учили, что Сахир – самостоятельная территория, но карта гласит, что мы часть Алькибы. И смотри! Здесь дороги, города, королевство…

Мы мрачно переглядываемся, прежде чем вернуться к сундуку. Я ищу в нем ответы, что-нибудь, лишь бы остановить круговерть хаоса, которая вот-вот меня затянет. Достаю еще несколько свитков. Письма, выведенные на странном языке, и все же он достаточно похож на сахиранский, чтобы я могла прочесть. Они обращены к Афиру, и в каждом всего пара строк.