Я, следуя по городу вместе с дедом Фомкой, то и дело наблюдал, как вдали, машут своими стрелами высокие строительные краны.

Город кипел, разрастался, полнился новыми советскими людьми. Все вокруг, с высоты детских глазок, казалось мне большим, просто монументальным.

Даже «Продовольственный магазин номер пять», который мы с дедом Фомкой миновали, показался мне огромным и даже каким-то величественным.

Большое белоснежное здание красовалось своими декоративными колоннами. У входа, в его тени, улыбчивые мужики пили за круглыми стоячими столиками пиво, болтали и шутили.

Все тут было наполнено какой-то давно забытой мною жизнью. Советские люди, которых я встречал на пути к дому, виделись мне улыбчивыми, веселыми, или, напротив, серьезными и уверенно смотрящими в будущее.

Как же это контрастировало с отстраненными, холодными людьми из двадцать четвертого. С людьми, погрязшими в своих кредитах и проблемах, не знающими, что будет завтра и боящимися этого будущего. Не чувствовалось в их взглядах и позах того, что я видел в советских гражданах — спокойствия и уверенности, что завтра будет лучше, чем вчера.

Эта их уверенность вдохновляла, будоражила меня. На миг мне показалось, что я… счастлив.

Это ж выходит что? Я снова ребенок, снова все у меня впереди. Целая жизнь впереди, и я могу прожить ее так, чтобы не совершить печальных ошибок прошлого. Могу снова сделать то, чего желаю больше всего — добраться до большого спорта, до большой тяжелой атлетики.

Я могу снова пройти этот путь, но быстрее, увереннее, лучше. Теперь-то все не закончится на злосчастном тренере-шкурнике. Вот только есть пару моментов…

Мое теперешнее тело — слабее некуда. Толстый мальчишка, в котором я очутился, совсем не был готов к началу тренировок, к появлению в его жизни хоть каких-то непривычных ему физических нагрузок. Это первое. Второе же — нужно понять, где тут, в Устрь-Кубанске секция тяжелой атлетики? А то, что она тут есть, я не сомневался. Это же Советский Союз!

От мысли, что я снова могу вернуться к снарядам, к весам, к тренировкам, меня будоражило. Я чувствовал, как в душе прямо сейчас зарождается спортивный азарт.

— Ну вот, почти пришли, — сказал дед Фомка, когда мы завернули на широкую гравийную улицу, полнящуюся небольшими домиками.

Всюду тут, перед зелеными, синими, желтыми деревянными заборами, росли у дороги высокие орехи, приземистые вишни, стройные, хвастающие своей бугристой корой сливы. Улица буквально тонула в зелени и тени, которая была такой приятной под полуденным солнцем.

Старик, решивший поздороваться с моей, как я понял, бабушкой, повел меня до самой калитки. В каком именно из домов проживал я — Владимир Медведь, сказать я, конечно, не мог. Потому просто последовал за дедом Фомкой.

— О! Смотри, Вовка, — улыбнулся старик, глядя на худенького мальчонку, заворачивающего из-за угла. — А вот и Глеб идет.

Невысокий и тоненький, словно палочка, он топал нам на встречу в расхлябанной синей курточке от школьной формы. Красный галстук весело играл с ветром на его шее. Темно-русый мальчишка со смешным, приплюснутым носом и веснушками, лихо забросил портфель за плечо, и нес его, держа за лямку.

Увидев меня, Глеб изменился в лице. Секунду назад он щурился от солнца, а тут вдруг посмурнел.

— Здорова, Глебушка! — Крикнул ему дед Фомка.

— Здравствуйте, Фома Никитич! А вы чего тут?

Значит, Фомка — все же имя. Вон оно как получается.

— Да вот, с Вовкой домой идем. Я… хм… К бабушке его в гости хочу зайти. Поздороваться.

— А! Ну до свидания!

Мальчик торопливо сошел с дороги, направился к своей калитке.

А мне стала интересна одна вещь — Глебова реакция на меня. Выходит, Вову Медведя одноклассники обижают не просто так. Видимо, чем-то Вова Медведь их первым обидел. Ну или сделал еще что-нибудь неприличное. М-да… Это была проблема. И ее надо было решать. Вот только чтобы решить, надо сначала разобраться в ее сути. Поэтому я и захотел поговорить с соседом Глебом. Наверняка мы учились с ним в одной школе, если не в одном классе.

— Деда Фома, — начал я. — Ты иди. Я с Глебом поздороваюсь!

Глеб, услышав это, зыркнул на меня странно. Потом ускорил шаг.

— Чего, в школе не нагулялись? — Хмыкнул старик.

— Ага! — Только и ответил я, поспешив к Глебу.

Перехватил мальчишку у самой калитки, когда он уже вошел к себе во двор. Недолго думая, я подставил носок туфли, чтобы Глеб не смог закрыть передо мной дверь.

— Э! — Возмутился он. — Пусти! Ты чего, Батон⁈

— Разговор есть, — сказал я серьезным тоном.

— Да какой разговор? Нельзя мне с тобой разговаривать! Ты ж знаешь!

— Почему это нельзя? — Схватился я за железную ручку деревянной калитки. — А?

Я потянул, налег всеем весом, и худенький против меня Глеб, сдался.

— Ну чего⁈ — Вышел он за двор.

— Что за дела, сосед? — спросил я тут же. — Чего это ты от меня убегаешь?

— Ты че, Батон? — Удивился Глеб. — ты же…

— Еще раз батоном назовешь, я на тебя сяду. Понял? — Нахмурил я брови.

Глеб, напротив, удивленно вскинул свои.

— Э-э-э-э… ну…

— Не нукай. Скажи лучше, чего ты убегаешь?

— Мне нельзя с тобой разговаривать, ба… Вова. Если кто из наших увидит, хана мне.

— Почему? — Спросил я. — Че я, прокаженный, что ли?

— Как это почему⁈ — Удивился Глеб. — Ты что, не помнишь⁈

— А ты представь, что не помню.

Глеб недовольно поджал губы, выпрямился как по струнке и выдал:

— Медведю бойкот!

— Бойкот? Это за что же? — Спросил я задумчиво.

— Да не притворяйся ты, Вова, — Глеб скрестил ручонки на груди. — За предательство, конечно! Ну, хватит. А то я уже и себе на бойкот наговорил.

— А чего ж, выходит, со мной разговаривать никому нельзя?

— Конечно, никому! Если кто заговорит с предателем, сам станет предателем. И ему тоже бойкот!

— А чего ж тогда эти трое со мной разговаривали? — Спросил я с ухмылкой.

— Кто? — Удивился Глеб.

— Гриша, например. И Денис, — припомнил я известные имена тех мальчишек.

— Этого быть не может, — покачал головой Глеб. — Врешь ты все. Наговариваешь. Это ж Денис тебе бойкот и придумал объявить. И чтобы он сам, так просто заговорил? Не верю я.

— А ты у деда Фомки спроси. Мы там, с Денисом подрались немного. А перед этим разговаривали. Так что, выходит, и он тоже теперь предатель.

Глеб задумчиво помрачнел. Потом сказал:

— После того, что ты, Вова, сделал, нет тебе больше веры. Мы все из-за тебя пострадали. Весь класс. А теперь ты просто хочешь на других наговорить, чтобы оправдаться.

— Так, — решил спросить я напрямую. — Что я сделал? В чем заключалось мое предательство?

Глеб было раскрыл рот, чтобы заговорить, но вдруг глянул куда-то поверх моего плеча, и глаза мальчишки наполнились страхом. Я тоже обернулся, чтобы посмотреть: чего ж он там такого увидел?

По улице шли три девчонки. Одетые в такую уже не привычную, но теплую сердцу черно-белую форму, они, видимо, провожали до дома одну из подружек.

Невысокая красивенькая девчонка с каре темно-русых волос, помахала двум другим: высокой и худенькой блондиночке и брюнетке, что была пополнее. Потом она весело помахивая портфелем, побежала до калитки.

Оставшаяся пара дружно посмотрела на нас, остановилась.

— Привет, Глеб, — сказала та, что повыше, — ты что же, с предателем разговариваешь?

— Я? Да нет! Предателю бойкот!

— Разговаривает-разговаривает! — Поддакнула вторая, полненькая и щекастенькая с двумя темными косичками, украшенными белыми форменными бантами. — Они же с Батончиком у нас самые-присамые друзья! Я так и знала, что Глеб первый сломается!

— Как дела, девчонки? — Насмешливо спросил я, чтобы избавиться от их ехидных мордашек. — Как вам нынче погодка?

Девчонки удивленно переглянулись.

— Мы не будем тебе отвечать, Батончик, — сказала высокая. — У нас бойкот. Нам с тобой говорить нельзя.