— Я рад, что вы больше не против моих тренировок, — я улыбнулся.

— Не против, Вова, — мама не удержала слезу, и та скользнула по ее румяной щеке. Женщина быстро утерла ее тыльной стороной ладони. — Мы больше не против.

Большие межрайонные соревнования начались в первое воскресенье сентября. Участвовали в них три района: Новокубанский, Усть-Кубанский, и спортсмены из города Армавира. Там же, в Армавире, и проводились соревнования.

Принимала их детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва номер семь. Участвовали несколько потоков по возрастам: от двенадцати до шестнадцати лет, и по весовым категориям: от легчайшей до полутяжелой.

Соревнования растянулись на несколько недель. Первым потоком шли ребята постарше, во второе воскресенье сентября пришло и наше время.

Школьный автобус привез спортсменов из надежды к десяти часам утра. Соревнования же должны были начаться в двенадцать. За два часа до выхода на представление всех спортсменов, которых сегодня набралось не менее сорока человек, нам предстояло взвешивание и регистрация заявленных весов. Конечно, из нашего возраста и категории, это был только первый поток. Всех атлетов за один день не принять.

После, все мы собрались в просторном спортивном зале для волейбола. Тут, на возвышении, стоял сооруженный заранее помост, разместили места для судей-рефери, а также столы для жюри и прочего персонала соревнований.

Под места для зрителей использовали длинные деревянные лавки, которыми спортивный зал был заставлен до самого выхода. Людей и правда было много: родители и одноклассники маленьких атлетов пришли посмотреть на их выступления.

На представлении мы вышли в спортзал, выстроились перед помостом. Секретарем соревнований был Иващенко, он же возглавлял жюри. Он стал представлять всех атлетов, называя их фамилии и принадлежность к району, в котором те проживают. Каждый из нас, при этом, выходил из строя, встречаемый всеобщими аплодисментами.

Когда вышел я, мой взгляд упал на сидящего в первом зрительском ряду Константина Викторовича. Тренер явно переживал. Он ерзал на своем месте, нервно шевелился, поглядывая на стоявшего к нему спиной Иващенко.

— Ну что, — сказал Константин Викторович, когда мы встретились с ним в полной народу комнате для разминки. — Вес я заявил. Рывок начнешь с тридцати пяти, как и планировали. Ну а толчок… Зря ты меня уговорил сразу полтинник заявить. Надо было постепенно. Начать с сорока семи, например.

— Вы поговорили с Максимом Валерьевичем? — Спросил я, сидя на лавке, и массирую мышцы бедер.

Константин Викторович нахмурил брови. Отвел взгляд.

— Нет, Вова. Пока что не поговорил. Я хотел перед соревнованиями, но не решился. Попробую в перерыве. Или, в крайнем случае, к концу дня.

— Может, я вам помогу с этим? — Поднял я на него взгляд. — Давайте подойдем вместе. Я придумаю, что сказать. Как-нибудь заведу разговор.

— Да не Вова, — поторопился ответить он. — Давай-ка я сам. Все же, это мой друг, моя ошибка прошлого. Прежде чем говорить про Рыкова, надо мне с Максимом помириться. Вот я и помирюсь.

Я покивал, пристально глядя Константину Викторовичу в глаза.

— Все будет нормально. Вы сможете с ним поговорить.

— Смогу, — тоже покивал он, стараясь выглядеть решительным.

Но сомнения, отражавшиеся в глазах, дядя Костя скрыть так и не смог.

— На помост вызывается, — заговорил в колонках под потолком строгий голос Максима Валерьевича, — Медведь Владимир Сергеевич. На штанге тридцать пять килограммов.

Я встал, встряхнул руками. Разгоряченное, размятое тело казалось нагретым силой, пластичным, словно смола.

— Ну че, давай, Вова, — хлопнул меня по плечу Сережа, который уже удачно отработал подход. — Волнуешься?

— Не очень, — улыбнулся я ему.

— Я вот, сильно в первый раз волновался, — сказал он серьезно. — А ты что ж, совсем нет?

— Все будет нормально, — уверенно сказал я и пошел из разметочной комнаты с тренажерами в зал, к помосту.

По пути я встретился взглядом с Мартиком. Тот, хмурый, словно полено, стоял у стены, оперишься спиной. Лицо его будто бы застыло в злой, недоброжелательной маске.

После той драки в коридоре у раздевалки мы с Маратом не общались. Словно обидевшийся, он разговаривал со мной разве что по тренировочному делу, и то резко и грубо. Отрывисто. Я отвечал тем же.

— Вова, — встретил меня у выхода на помост Константин Викторович, — готовый?

— Готов, — ответил я.

Константин Викторович заозирался.

— Гришковец — главный судья-рефери. Будет сидеть перед помостом. Я боюсь, что он станет тебя валить.

— У меня тоже есть такое ощущение, — сказал я. — постарается поймать на мелких ошибках. Потому я и не собираюсь их совершать.

— Как бы с его стороны подлога не было, — ответил дядя Костя.

— Посмотрим, — бросил я и вышел в зал.

Я поднялся по ступеньке к помосту. Там меня уже ждала собранная штанга. Перед лицом немного справа я увидел столы жюри. Судьи-рефери, а было их трое, сидели на стульях вокруг помоста: один спереди, двое по бокам. В руках они держали по два флажка: белый и красный. За ними — пестрая масса зрителей, ждущих моего подхода.

— На штанге тридцать пять килограммов, — повторил Максим Валерьевич, — пожалуйста, Владимир.

Я встретился взглядом с Гришковцом. Тот смотрел безимоционально, ждал. Что же выкинет этот гад? Станет валить меня сразу? С первого подхода? Ну сейчас и посмотрим.

Я опустился к штанге, а потом легким движением вырвал ее, приняв сверху в седе. Встал.

Три секунды, что есть у всех троих судий-рефери, чтобы вынести свое решение, показались мне невероятно длинными. Казалось, я целую вечность стоял с этой штангой над головой.

Когда они истекли, все трое подняли белые флажки. Раздался протяжный звонок.

— Вес взят! — Крикнул Гришковец. — Опустить!

Он дал отмашку, и я опустил штангу, придержав, чтоб сильно не подпрыгнула. Зал разразился аплодисментами. Я сошел с помоста.

— Че это он? — Спросил Константин Викторович, когда я вернулся в коридор, разделявший комнату для разминок и спортивный зал. — Я думал, сразу начнет валить.

— Это будет слишком заметно, — сказал я.

— Ну да, — задумался тренер. — Станет, небось, исподтишка кусать, когда не ждешь.

Рыков подошел к небольшому, выделанному кафельной плиткой уличному туалету. Народу тут была куча. Поток закончил с рывком, и председатель соревнований объявил перерыв между упражнениями. Подходил черед толчка.

Молодому тренеру не хотелось в туалет. Крутился он тут совсем по другой причине. В сторонке, дожидаясь, пока дети освободят туалет, ждал Петр Гришковец.

— Петр Николаевич, — подошел к нему Рыков, делая вид, что просто хочет поболтать. — Все хорошо? У Медведя рывок отлично пошел. В третьем подходе тридцать восемь вырвал. Теперь ему меньше полтинника толкнуть надо.

— Судейство, Вадим — дело тонкое. Тут надо с умом подходить.

— Значит, все так и надо? — Спросил нахмурившийся Рыков.

— Не переживай. Нормально все будет. Вот увидишь. Сам знаешь, какая на соревнованиях бывает жаркая борьба за толчок.

— Ну что? Поговорили с Максимом Валерьевичем? — Спросил я у дяди Кости.

— Я хотел поговорить, — буркнул тот тихо, — но…

— Понятно, — кивнул я. — Тогда давайте вместе сходим. Вместе поговорим.

Раздался протяжный звон. Это закончился перерыв между упражнениями.

Константин Викторович горько посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он. — Стыдно мне уже. Я сам поговорю с Максимом. Что я как маленький весь день хожу, от него прячусь?

Не ответив, я только вздохнул. Покачал головой. По правде сказать, я уже не сильно верил Константину Викторовичу. Показалось мне, что все еще слишком сильна в нем та рана, чтобы он мог через нее переступить. Тогда я решил, что, чего бы мне это ни стоило, я сам поговорю с Иващенко. И пусть, сложно будет добиться того, чтобы выслушали ребенка, я приложу к этому все силы.