«Я извращенная скотина, – сказал он сам себе. – Я это знаю, но ничего не могу с собой поделать. Каждый таков, какой он есть. А вся остальная болтовня – чушь. Психологическая брехня. Фрейдистский умственный коитус. Болтовня дубоголовых ученых. Во мне сидит разрушитель… Кто это может искоренить? Я создан для того, чтобы подтачивать человечество».

Он решил не ездить в Эссен, к Марион, не ездить в бордель, бар или клуб. Он вспомнил погибшего Фролини, который лежал сейчас где-нибудь на столе судебно-медицинского института и которого вскрывали. Безупречный выстрел в голову. А кому принадлежал зеленый универсал?

Бедный Чокки. Боб Баррайс прошел через боковую террасу снова в дом. Будем надеяться, что доктор Самсон так же хорошо выдрессирован, как доктор Дорлах…

Через три дня Рената Петерс и Боб Баррайс встретились. На машине из автопарка Баррайсов – на этот раз это был БМВ – Боб забрал Ренату по дороге на Вреденхаузен, как будто это было тайное любовное свидание. Был прохладный и довольно темный вечер… Месяц тощим серпом плавал в облаках и вскоре полностью исчез.

– Залезай, – сказал Боб и придержал дверцу.

Он получил хорошие вести, сегодня позвонил Чокки. Конечно, полиция быстро выяснила, кому принадлежит зеленый универсал, но, прежде чем они нагрянули в резиденцию Чокки, доктор Самсон уже дал объявление о краже. Потерю зеленой охотничьей машины заметили лишь тогда, когда генеральный директор Альбин Чокки собрался ехать в лес. Таким образом, вообще не было никаких допросов, а лишь протокол о краже. Мрак мягко опустился на незнакомого мертвеца в украшенном цветочками ящике. Следов не было…

– Как мы это обтяпали?! – радостно воскликнул Чокки. – Шофер уже выехал, чтобы забрать украденную машину из мюнхенской полиции. Представляешь, они протащились с трупом до самого озера Тегернзе… – Он буквально захлебывался от смеха.

– Куда поедем? – спросил Боб. Рената Петерс пожала своими круглыми плечами. На ней был плащ, довольно узкий в груди. «У нее красивые груди, самое красивое в ней, пожалуй. Материнские груди», – пронеслось в голове у Боба.

– Я не знаю, – ответила она. – Куда-нибудь, где можно спокойно поговорить.

– Кто-нибудь знает о нашей встрече?

– Нет. У меня сегодня выходной.

Боб Баррайс поехал по направлению к автобану. Под волосами на голове у него неожиданно засвербело, как будто там ползали муравьи. Он затаил дыхание, но зуд не проходил.

«Опять начинается, – промелькнула мысль. – О Боже, не дай этому усилиться. Лучше повернуть назад…»

Но он не повернул. Он ехал дальше. В ночь, к автобану, к мосту, связывавшему две проселочные дороги.

Он чувствовал, что руль стал мокрым от пота, электрические разряды пронизывали его тело.

«Вернись, – говорил он себе. – Боб, поворачивай назад. Это чувство будет все усиливаться… Она была твоей няней, она тебя вырастила, играла с тобой в парке, ты был ее маленьким любимцем…»

Он ехал дальше. Выключил фары и въехал на маленький мост только с включенными габаритными фонарями. Под ними по автобану проносились, как горящие стрелы, машины. Это была грандиозная картина – человек как повелитель техники, победитель времени и расстояний.

– Здесь, – произнес Боб и остановился на середине моста. – Здесь. Ну говори: что случилось? Что ты знаешь о Лутце Адамсе?

Он чувствовал, как в ладонях пульсирует кровь.

В этом мире существуют места, притягивающие любовные пары… Никто не знает почему. И есть места, притягивающие убийц. Там совершается нечто фатальное, неизбежное и непоправимое. Любят или убивают – и в том, и в другом случае действует неотвратимость того, что уже предопределено.

Боб Баррайс откинулся на сиденье. Рядом сидела Рената Петере, смотрела не мигая на проносящиеся внизу ленты огней, руки ее были сложены на коленях. Она была взволнована, ее полная грудь вздымалась и опускалась, и у Боба на секунду пронеслась мысль: как бы она отреагировала, если бы он просто дал сейчас волю рукам и схватил ее за груди? Или начал ласкать их, нежно и робко, почти боязливо – два способа, которыми всегда можно завоевать женщин, когда они сдаются прежде, чем решатся на борьбу. Женщины капитулируют перед победителями или просителями. Только колеблющиеся, нерешительные, боязливые никогда не завоюют душу женщины.

Какой была Рената Петере? Сорокатрехлетняя няня, которая еще десять лет тому назад мыла малышу губкой между ног, хотя у него уже показались первые волоски на лобке. Боб бросил короткий взгляд в ее сторону, руки его подрагивали.

– Ты что, собралась молиться? – резко спросил он. – Сидишь, как перед молитвой. Я тебе задал вопрос. Что ты знаешь о Лутце Адамсе?

– Ничего, Боб. Не больше других. – Рената Петерс повернулась к нему. Ее большие глаза испытующе смотрели на него. «Материнские глаза, черт подери, – подумал Боб, – вечно эти взгляды, как будто я разбил дорогую игрушку, вечно этот тихий, печальный укор злому мальчику, меня тошнит, люди, во мне клокочет желчь!»

– А что знают другие?

– Они говорят, Боб.

– На то им и дан язык. – Он почувствовал, как дрожь в его пальцах усилилась, как омерзительное, электризующее свербение поползло от пальцев ног к икрам, к бедрам. – Знаешь, что можно сделать с языком, Ренаточка?

– Они говорят о тебе злые вещи.

– Злые вещи! Ай-я-яй, непослушный шалопай, что он там снова натворил! Сломал свою железную дорогу. Нехороший Роберт, я скажу Николаусу! Рената, неужели я должен всем из окружающих меня каждый раз бить в морду, чтобы они поняли, что я взрослый? У меня в постели перебывало сто или больше женщин.

– Невелико искусство, Боб. Каждый кобель найдет на углу подходящих самок.

Боб Баррайс сомкнул брови. Новые нотки у Ренаты, настолько неожиданные и опрокидывающие весь образ старой девы, что он не сразу нашелся, что ответить. Потом Боб заметил:

– Ренаточка, ты делаешь успехи. Еще одно такое сальто вперед, и мы снова начнем понимать друг друга. – Он сделал осторожный вдох… Если бы он сейчас глубоко вдохнул, зуд дошел бы до его половых органов. Тогда спокойствию придет конец – это он точно знал. Полные груди перед его глазами притягивали его, как магнит. «Она наверняка будет кричать, – думал он. – Отбиваться, звать на помощь, отталкивать меня, драться кулаками и ногами. „Ты с ума сошел, Боб?! – закричит она. – Я ведь вырастила тебя, я была тебе второй матерью…“ А я в ответ крикну в ее искаженное от ужаса лицо: „Вот, в том-то и дело! Поэтому ты должна верить в это! Поэтому я убью тебя!“

Боб Баррайс отодвинулся от Ренаты и прислонился к двери. «Нет, – приказывал он себе. – Нет! Нет! Если ты это сделаешь, ты безумец. Тогда ты твердо будешь знать, что тебе не место среди людей. Собственно, ты давно уже это знаешь, но не надо лишний раз подтверждать это самому себе».

– Лутц Адамс… – медленно произнес Боб. – Ты что-то хотела о нем сказать. О старом Адамсе, этом странствующем певце мести. Почему он, собственно, ведет себя так?

– Он утверждает, что ты убил Лутца.

– Ах вот как, он это говорит? Он ведь был рядом, когда горела машина.

– Никого не было рядом – только ты и Лутц. И Лутц сгорел, потому что не мог выбраться из двери со своей стороны. Там были скалы.

– Правильно. Все это было восстановлено полицией. Мы были размазаны по обледенелым каменным глыбам.

– Но тебе удалось спастись.

– Это что, позор? Было бы лучше, если бы и я лежал в полыхающем бензине? Вы все ожидали такого случая? Дядя Теодор, не правда ли? С тех пор он упрекает судьбу и Всевышнего, что они были слепы. Может, он и в церковь перестанет ходить, а? И отменит рождественские подарки в детском саду, раз Господь Бог оставил меня в живых? Такая ситуация в моей высокочтимой семье? А кто маячит на заднем плане в качестве нового кронпринца баррайсовских предприятий? Мой друг и спаситель Гельмут Хансен, этот сострадательный вонючка, у которого каждая капля мочи содержит человеческое достоинство и любовь к ближнему! Но надо же – бездельник Боб жив! Выбрался из огненного моря. Тут дело нечисто, здесь что-то не так – таким непростительно слепым Бог не может быть, чтобы уничтожить благородного героя, а большую свинью оставить в живых. Тут что-то подозрительно. Так, Ренаточка?