Все, даже смотровой щели не вижу, так что машину я остановил.

Постепенно все вокруг превращалось в плотный туман, все больше размываясь. Я уже пережил подобное однажды, но не сказать, что сейчас мне это сильно помогло. Так что, когда все вокруг стало мглой я снова закричал, не в силах противиться накатившей панике.

Крик замер, когда воздух кончился. Но паника от неизвестности уже накрывала снова — я вскинулся и принялся осматриваться, совершенно не понимая где нахожусь. Вокруг кромешный мрак, и только где-то сверху-сбоку заметны багряные росчерки, как будто следы когтей на ткани мироздания. Как-то вдруг меня накрыло острыми резкими запахами, чуть болезненным шелестом — лежу на чем-то мягком и одновременно колючем; еще все тело влажное, крайне неприятное ощущение.

Страшно, очень страшно стало — тем более, что я не понимал, что такое происходит. Пытаясь вырваться из странного плена, рванулся вперед, ощущая, как руки и ноги колет все сильнее, а странный шелест становится громче. Шаг, еще шаг — и вдруг пришло понимание, что вообще происходит.

Все просто: я — вернее реципиент, только что спал на сеновале в нагретом за день сарае. А сейчас он — вернее уже я, вспотел и проснулся, наблюдая багрянец небесного сияния сквозь крупные щели сарая-сеновала.

Вот только была одна серьезная проблема: осознал я это на мгновение позже того момента, как потерял опору под ногами. В полете понял еще одну важную вещь: сарай, в котором располагался сеновал, имел мезонин на уровне второго этажа. Именно там складировалось сено, на котором я спал, и именно оттуда я сейчас лечу вниз. Долетел уже — рухнув на утрамбованный жесткий земляной пол.

После падения сохранил сознание, но было очень больно — руку, похоже, я себе сломал, что-то очень уж неприятно хрустнуло. Да, неприятный штраф, причем в самом начале моего похода здесь, должного изменить мир.

Некоторое время лежал, пытаясь прийти в себя. Отсюда был виден светлый проем выхода в сарай — широкий, телега въедет. Чуть дальше вижу двор с изгородью, сплетенной из тонких древесных стволов. В темноте сложно понять, что это такое, но видел я такие в деревнях, удаленных от цивилизации, так что догадался.

Присматриваясь, почувствовал, как холодок по спине пошел и волосы на затылке шевелятся. На прутья изгороди вверх дном насажены самые настоящие печные горшки, утончающиеся к низу, чтобы их ухватом можно было из печки доставать. Но, что приковало взгляд — среди них я увидел узнаваемый и на подсознательном уровне неприятный взгляду силуэт.

На изгороди среди печных горшков висел штальхельм, немецкая пехотная каска. Очень не понравилось мне это зрелище, наводя на самые разные тревожные мысли.

Сломанная рука почти забылась — похоже, могут быть неприятности гораздо хуже.

Пока собирался с мыслями, что делать и куда дальше идти, в широкий проем выхода одна за другой прокрались три фигуры. Поначалу насторожился было, но быстро расслабился: подростки, судя по силуэтам. Все трое залезли по лестнице наверх, где я только что спал, и с громкими криками начали ворошить сено.

Понятно — «я» отправился спать на сеновал, «меня» пришли пугать. Кроме того, спокойствия прибавили крики, в которых промелькнули некоторые современные, назовем их так, обороты. Не на войне я, теперь точно. Где-то неподалеку от привычной современности, из которой сам впервые в Альбион попал.

— Илья? Илья, да где ты? — как раз закричал один из гостей, расстроенный неудачей в попытке напугать меня.

Так, реципиента зовут Илья. И похоже, я подросток — в темноте с этими падениями и переживаниями времени осмотреть себя не было, но есть ощущение, что телу еще расти и расти. Возбужденные возгласы и крики продолжались, в голосах явное недоумение.

— Свалил, что ли? Илья⁉

— Йа… йа с-с-сдесь, — не сразу получилось произнести у меня внятно. — Я упал…

— Куда упал?

Вся троица гульбой слетела по приставленной к мезонину лестнице, наводясь на мой голос.

— Да здесь я, сюда… Аккуратнее, не наступите только, я похоже руку слома-а-а-аа!!!

Когда меня пытаясь поднять, один из подбежавших подростков потянул прямо за сломанную руку. Болью стрельнуло так, что я едва не лишился сознания — и, чтобы избавиться от боли, отмахнулся, извернулся, ударил ногой. Как сумел. Сумел хорошо — от боли или злости, или и от того, и от того.

В фельдшерский пункт нас повезли вместе — у Вовы, такого неосторожного в попытках первой помощи, заподозрили сотрясение мозга. Ну да, просто так тошнить не будет, факт, а зарядил я ему прилично, даже несмотря на хиленькое тело.

Кто я такой, сразу выяснить не удалось. Если бы не сломанная рука, доказать, что от удара головой я слегка (пока сказал, что слегка) потерял память, было бы непросто — судя по словам и поведению взрослых, представленных только неприветливыми дедушкой с бабушкой, первая помощь и сочувствие здесь на невысоком уровне. Если бы рука не распухла, вряд ли бы меня сразу к доктору повезли. Уровень сострадания на: «Голова не жопа, завяжи да лежи», — как пару раз прокомментировал дед, когда Вова говорил, что у него голова болит, и ему бы тоже к доктору нужно.

В общем, рассвет я встречал в фельдшерском пункте, до которого доехали на мотоцикле с коляской. По итогу собранных знаний: оказался я во Рязанской области, куда меня — подростка четырнадцати лет, отправили родители к двоюродной бабушке троюродного дядюшки, если примерно обозначить степень родства. Почему и неприветливые такие, я им все планы спутал — лето в деревне рабочая пора, тут на всякие дурости отвлекаться некогда. Да, сегодня если что уже шестое июля, понедельник. Год на дворе — одна тысяча девятьсот девяносто восьмой.

Девяносто восьмой год, мне четырнадцать лет, я со сломанной рукой в глухой деревне. Вернее, реципиент в деревне — сам «я», если что еще не родился. Даже, если временную отсечку брать, меня в стадии проекта еще нет, мама́ с будущим папа́ познакомится через полгода примерно.

Ладно, это все лирика, пора к насущному. Задача — изменить мир так, чтобы поменялся ход истории, чтобы меня, как жнеца, оторвало от туманного монолита. Интересно, как это сделать — к такому повороту событий, к таким стартовым условиям, я просто не готовился. Почему-то казалось, что все будет гораздо проще. Не знаю как, но не точно так.

Сейчас же, лежа на кушетке фельдшерского пункта, я думал и понимал, что инструментов у реципиента для выполнения задачи просто нет — надо быть честным с самим собой, потому что очень уж удачно я попал.

Мои личные знания… Из исторических знаний об этом времени — «августовский» кризис девяносто восьмого. Который, судя по названию, случится в августе, вроде как доллар тогда сильно подорожает. И это еще при условии, что я попал в «копию» своего мира, где все идет так же, как и в моем. А если нет? Думать об этом не хотелось, поэтому что если так, тогда вообще конец всем задумкам. Буду рассчитывать на то, что мир — все же копия моего.

Но даже если так, как я могу сейчас запустить цепь событий, которые поменяют этот мир? Просто какой-то… тупик.

По мере того как понимал, в каких условиях оказался, вместе с болью в руке накатывало тошнотворное ощущением полной беспомощности. Здесь никаких не просто смартфонов, а даже доступных телефонов нет — для того, чтобы позвонить родителям, дед отвез меня в отделении Почты России, где стояли телефонные кабинки. Родителей дома не было, трубку никто не взял. Дед позвонил моим родственникам, оказалось — родители в Турции. И нет, не отдыхают, за товаром полетели. Челноки — туда налегке, обратно с баулами, потом в павильон на рынок. Бизнесмены. Но поездка не короткая, а какая-то сложная, так что будут только к следующему понедельнику. И до конца недели, как минимум, меня решили оставить в деревне.

Плохо. В разговоре с дедом я попытался как-то предложить вариант моего возращения в город, но отпускать меня не стали категорично. Он даже слушать не стал — право голоса здесь я просто не имел. Только сбегать если, но этот вариант пока решил отложить. Решил — эта итерация для того, чтобы осмотреться. Действовать буду в следующую, сейчас же надо понять, что именно я могу сделать, чтобы достичь цели.