В сердцах Щелкалов мог обругать своего Хасана последними словами, однако ж ценил его высоко, даже по-своему был к нему привязан и, когда бывал им доволен, ласково называл Петрухой. Но сегодня он был зол на своего любимого агента. Вот так всегда – чем больше он нужен, тем дольше приходится дожидаться подлеца!

За дверью послышались быстрые шаги, голоса… и среди них один особенно резкий, хрипловатый, который ни с кем не спутаешь – наконец-то! Щелкалов вернулся к своему креслу и сел, приняв равнодушно-достойную осанку. Нельзя терять лица перед подчиненными, людишки от такого еще пуще наглеют…

В дверь коротко стукнули, и Хасан, ступая неслышно, точно рысь на охоте, прошел на середину покоя. Перекрестясь, поклонился Образам, потом хозяину и застыл, ожидая вопроса. Ростом он был невысок, но широк в плечах и мускулист; смуглый, узкоглазый, с черными, грубыми, подобно конскому хвосту, волосами и лицом словно отполированным солнцем и степными ветрами.

Щелкалов придирчиво оглядел его и насупился, недовольный очередным маскарадом, – нынче шельмец вырядился послушником – любит же, каналья, лицедействовать!

– Ну, где тебя черти носили? – начал он сердито, пытаясь нагнать страху. – Велено было еще до обеда доложиться!

– Раз носили, значит по делу. Тебе-то, боярин, какой урон? Не ты ж бегал.

– Но-но… не наглей, пьява татарская! Я ведь могу и…

– Ничего ты не можешь, Андрей Яковлевич! – дерзко усмехнулся Хасан. – Полезен я тебе, зело полезен. Лучше послушай, чего я для тебя нарыл…

Дьяк разом успокоился и приготовился слушать. Сбор и накопление сведений о событиях и людях самых разных, вплоть до рвани околотной, было его страстью, уже стократ окупившей себя. Выходец из посадской среды, дед которого еще торговал лошадьми, Щелкалов вряд ли сумел бы добиться таких высот, не владей он столькими тайнами людских судеб. Как не бывает малого греха, ибо он лишь ступенька к большему, так не бывает и не заслуживающих внимания секретов. Ведь и от самого малого секретика непременно потянется ниточка к чему-то большему, стоит лишь потянуть.

– А-а, значит все же чего-то разнюхал?

– А то нет? Я всегда накапывал немало, точно курица в навозе. А уж ты сам гляди, где золотое зернышко, а где помет. Хотя, у тебя и г…но в дело пойдет!

– Хватит языком-то трепать, переходи к делу! Чего послушником вырядился, лицедей? Скоро в облачении по улицам разгуливать пойдешь – курам на смех.

– Коли в том надобность подоспеет, то и пойду. Ты вот лучше послушай… – Хасан хитро усмехнулся и подошел ближе. – Поверишь ли, боярин, посол-то Варкаш почище нас с тобой лицедействует. Кто пана его разлюбезного из драки вытащил? Я один – своими руками! Пупок чуток не развязал, покуда его безпамятного на закорках волок. А допреж того пьяного медведя уложить пришлось… это уж после, когда выбрались, доброхоты разные набежали, среди них и сыны Вельяминовы – недоросли боярские – только и делов, что до трактира донести помогли да за лекарем послали. Спас-то я – твой человек. И то всем ведомо. Еще и человечка на посольское подворье отрядил. Так кого в первую очередь благодарить следовало – нешто не тебя, канцлера московского?

– И то, – согласился Щелкалов и, поразмыслив, добавил: – так ведь от посла была эпистолия благодарственная, все чин по чину.

– Эпистолия! – Хасан презрительно скривился. – А вот Петру Афанасьевичу, мало что несуразен, так посол самолично челом бил, благодарил, подарки диковинные всему семейству поднес. Даже его малохольной дщери. А уж ей-то за что? Вот и смекай, к чему бы все это?

– Может, не разобрался, что к чему? Все ж иноземец… – разглядывая свои руки, вопросил дьяк. – Ты для него – кто? Слуга, голь перекатная, да еще татарин. А там, какие ни есть, все же дети боярские – фрязи это ценят.

– Не так мыслишь! – Хасан решительно тряхнул головой. – Нутром чую – другое тут.

Щелкалов задумался. Нащупав на поясе четки, взял в руки, стал медленно перебирать, прикрыв глаз. Потом кивнул, словно отвечая на заданный себе вопрос, и, подняв голову, одобрительно глянул на Хасана. Молодец, Петруха! Я тако же мыслю – нужно им что-то от Петра Афанасьевича, а может, и не только от него. Говоришь, Катька тоже получила подарок?

– Получила, и слыхать, богатый.

– А-га! – Щелкалов долго молчал, углубившись в размышления, потом, придя к какому-то выводу, хлопнул себя по колену и довольно подмигнул Хасану: – Выигрывает, Петруха, тот, кто упрежден! А мы с тобой упреждены самим графом Варкашом, хоть он о том и не догадывается. Ему бы поаккуратней суетиться, а то квохчет над своим красавчиком паном, аки несушка над яйцами. По той же причине и пред Вельяминовыми кренделя выписывает. Да, чего тут гадать, дело – и дураку ясно – нечисто!

– А посему… – уточнил Хасан, явно довольный наметившейся интригой, – мне брать ноги в руки и тоже начинать кренделя выписывать.

– Зришь в корень, Петр Хасаныч! За то люблю и жалую… а теперь слушай: тебе за ними за всеми великую слежку учинить надобно, а уж этого пана Юрия береги пуще зеницы ока своего. Заползи к нему в душу, прилепись, аки банный лист. Людишек полезных не растерял? Надежные?

– Не дураки, понимают, кому служат. А вот насчет пана… гонорист весьма, и вряд ли потерпит, чтобы возле него какая-то татарская рожа терлась.

– Не прибедняйся! Ты лицедей известный, и ума тебе не занимать. Захочешь – такое «Пещное действо» разыграешь, что глядишь, еще необходимейшим человеком станешь для пана кавалера… а может и для Катьки, ежели и она в той интриге замешана.

– Девку в этакое дело впутывать?! Да еще такую, дурахманную, нет уж, увольте, хозяин! Никак у вас ум за разум зашел. Да и какая с нее польза, с козы очумелой?

– Эх, ты… где ж твоя дальновидность? Сейчас в тебе не Петруха говорит, а самый что ни на есть дикий басурман! Перехвалил я тебя. Боле слушать подобное не желаю. Берись за дело и не вздумай перечить. Не забывай, татарская твоя башка, что у пана Ежи, как у всякого воспитанного иноземца, отношение к женкам совсем иное. Они для него прекрасные и слабые создания, коих надобно защищать, лелеять, нахваливать и носиться с оными, аки с торбой писаной, и вообще откалывать разные галантные коленца. А ты, коли не дурак, подыгрывай и смекай, как бы все это шутовство да в нашу пользу повернуть.

– Даже помыслить о таком гадко. Но решать тебе, – мрачно буркнул Хасан и выразительно глянул на закусочный столик, где аппетитно золотились корочкой паштеты и всеми цветами радуги переливались в хрустальных сосудах напитки.

– Поди, налей себе, и закуси поплотнее, – кивнул дьяк, перехватив его взгляд. – И можешь сесть. Чужих нет, а нам с тобой церемонии ни к чему. Да вот еще… ступай разыщи мне Петра Афанасьевича и под любым благовидным предлогом веди ко мне. Только про задумку нашу – с паном – ни-ни! Уразумел?

– За скудоумного принимаешь, боярин! – хмыкнул Хасан, с аппетитом надкусывая сочный пирог с дичью и грибами и запивая угощение лишь вишневым взваром – к напиткам, кои покрепче, он был не падок. – Ты лучше вот о чем поразмысли, ежели, конечно, тебя уже не оповестили: повадился твой Вельяминов к боярину Салтыкову, Василию Андреевичу… вот и вчерась снова заходил – с чего бы это, как мыслишь? А после сего посещения и Салтыков из дому навострился, и знаешь куда? К самому князю Шуйскому, Димитрию Ивановичу. Оставался долго, хотя гостей в дому не было. А теперь посиди, поверти мозгами, пока я за Афанасьевичем сбегаю. Подумай хорошенько, прикинь, как это у тебя под носом умельцы наши уже тропку протоптали от Посольского приказа аж до самого воеводы Каргопольского. Али и ты, вместе с Бориской, поверил сему аспиду – Митьке Шуйскому?

– Но-но! – нахмурился дьяк. – Полегше у меня… ишь, обнаглел – самого правителя Бориской величает! Он что тебе, сват-брат?

– Чужих-то нет? А нам с тобой давно словесные украшательства ни к чему, – нагло ухмыльнулся Хасан и, не дожидаясь нового окрика, бесшумно исчез.

Оставшись один, Щелкалов досадливо поморщился, дивясь собственному терпению, и, выбравшись из подушек, заходил вдоль стен, поближе к лавкам, дабы и присесть в случае нужды было недолго, потом снова стал кружить вокруг своего кресла. Он любил ходить, хотя и понимал всю несолидность подобной привычки, вроде и думалось при этом полегше… каков же расклад? Что Петр Афанасьич не просто так с Салтыковым снюхался, догадаться нетрудно. Остальное тоже понятно… иное дело, как тут поступить? За ушко да на солнышко? А толку много ль будет? Другого найдут. Мало ли у него в приказе тайных недругов пригрелось? Не-е… тут что-то похитрее измыслить надобно. Коль нам то паскудство стало ведомо, то и опасность уже не так велика, а посему поиграемся и мы в кошки-мышки. Прикинемся, что, мол, ни о чем таком – ни сном ни духом. И в знак полного доверия поручим-ка нашему игруну – Афанасьичу – приглядеться к австрийскому шишу поближе; чтобы и в дом его ввести, и с дщерью познакомить, а почему бы и нет? Государевы интересы допреж всего. Придется тебе, любезнейший наш Петр Афанасьич, покрутиться ужом и жабой, и поделом! Ну, а далее Хасан мой за всем этим кублом и приглядит, и по нужной дорожке направит. Можно сказать, возьмет сих птенчиков еще тепленькими, и вот тогда придет пора ему вмешаться, а уж он-то, ближний дьяк Щелкалов, без труда отыщет след и потянет за нужную ниточку…