– Как… ждут? Так скоро… как это вам удалось?!
– У меня большие связи… я этого не скрываю! И еще… – граф лукаво усмехнулся, – пришлось, конечно, подмаслить… видите, я запомнил! В результате всех этих действий меня свели с одним очень любопытным человеком, то ли из охраны, то ли из нотариусов, то ли из агентов, тут я, признаться, запутался, да это и неважно. Одним словом, человек, который всех знает, все умеет и везде вхож. Говорят, умен, жаден и беспринципен, но слово свое держит, понимая, что тем и живет. – И видя, что Юрию не терпится задать следующий вопрос, Варкаш остановил его: – Все, все…я сказал главное! А теперь позволим себе спокойно поужинать, и тогда я вам все расскажу…
Юрий почему-то ожидал, что ему придется осторожности ради переодеться в местное платье, но этого не понадобилось – графа предупредили, что разумнее всего будет надеть привычное немецкое платье – «токмо попроще, в коем обычно ихние лекари ходят…». Поэтому нарядный плоеный воротник и шляпу с белоснежными перьями страуса пришлось заменить на менее заметные, да еще вооружиться малым кожаным сундучком, набором склянок с лекарственным зельем и даже необходимым инструментарием, благо стараниями Юсупыча – его старого учителя, Юрий во всем этом хорошо разбирался.
– Вы великолепны в этой роли, господин Георг! – восхитился Варкаш, чрезвычайно довольный своей затеей. – Удачи вам, мой друг, удачи! Однако ж, на всякий случай, будьте осторожны. Московиты есть московиты…
Как было условлено с таинственным нотарием, или дьячком, они встретились неподалеку от Спасских ворот, и Юрий сразу понял, что несмотря на неприметную внешность и смиренные манеры, «человечек» этот далеко не прост, слишком уж умным и цепким был его взгляд, причем взгляд этот менялся в зависимости от ситуации, разом превращаясь в подслеповатые глаза замардованного писаниной дьячка. Он подметил это, стоило им поближе подойти к охране у ворот. Утро было ранним, стражники скучали и, заметив странную пару, тут же окликнули:
– Эй, Савелич! Ты куды это с утра пораньше лекаря потащил? Может, Фекла твоя рожать собралась? Али Марфа? Давай признавайся, старый блядун!
– Немчина хоть постыдились бы, кобели несуразные! – огрызнулся Савелич и, схватив Юрия за руку, потянул за собой. – Пошли, господин дохтур, пошли отсюдова! Тама вон сколько людишек в немощи лежащих ждут тебя – не дождутся, а энти… лишь бы позубоскалить… штоб их лихоманка скрутила!
Юрий был уверен, что упоминание о «людишках, в немощи лежащих» – легенда, сочиненная для большей достоверности, но видно Савельич на самом деле был мастер на все руки, умевший извлекать пользу из любой ситуации. Юрий и оглянуться не успел, как оказался на каком-то хозяйственном дворе, где его тут же окружила толпа болящих, судя по одежде – из мелкого служебного люда. Правда на одре из них никто не лежал, но каждый пришел со своей хворью и теперь ждал от него помощи, гомоня и переругиваясь с Савельичем, который очень ловко пытался оттеснить их подальше. Как показалось Юрию, явно напоказ – ибо сам же их привел и, небось, не задаром. Мог ли он оставить без надежды и помощи этих бедолаг? Вот так и получилось, что он освободился лишь к полудню, истратив весь запас лекарств и одурев от жалоб, ругани и толкотни. Потом он долго мылся и чистился в каком-то подвальчике, где, к счастью, было много воды. Тут же вертелся неугомонный Савельич, и под конец Юрий не выдержал:
– Подвел ты меня, Савельич, аж все настроение смыло! Мы ведь о болящих не договаривались.
Савельич, на людях соблюдавший лик или скорбный, или смиренный и даже ростом становившийся меньше, вдруг выпрямился и дерзко усмехнулся.
– Любишь кататься, люби и саночки возить! Умеючи, отчего бы и не помочь людишкам? Али грехов не нажил – отмывать нечего?
Юрий засмеялся, с интересом разглядывая дерзкого дьячка.
– А ты-то откуда знал, что я в лекарском ремесле сведущ?
– Я много чего знаю, пан Ежи! – ответил тот, повергнув Юрия в еще большее изумление. – Я тебе добрую службу сослужил, боярин. Теперь мы со спокойной совестью туды-сюды шнырять сможем, само собой, начав с соборов – лекарь, мол, восхотел за болящих молитвы вознести! А там примелькаемся, и дале все как по маслу пойдет…
Савельич оказался прав, им все удалось. Конечно, его бы воля, Юрий пробыл бы здесь не один день. Одни соборы требовали самого тщательного и внимательного осмотра, но и за этот, пусть поверхностный, торопливый осмотр следовало быть благодарным. Он увидел главное – дивную красоту знаменитых кремлевских соборов, которым нет равных. Наконец-то он здесь побывал, наконец смог помолиться, преклонив колени перед хранящимися здесь святынями, прикоснуться к чудотворным иконам, провести ладонью по белоснежной кладке стен Успенского собора – ему так хотелось этого еще в тот первый раз – Господи, слава Тебе!
Поглядел он и на молельню царя Иоанна, оценил искусство резьбы и богатство убранства, но подходить близко не стал, тем паче касаться руками. Может, он и не прав, молельня есть молельня, каждый может возносить там молитвы, но всякое напоминание о сыроядце вызывало в нем гнев, страх и еще много вопросов, один из которых, особенно тревоживший его, – можно ли желать вечного спасения такому чудовищу? Поэтому он поспешил отойти, оградив себя крестным знамением и попросив Господа не вводить его в искушение.
Ему положительно везло в этот день – Савельич исхитрился показать ему Грановитую палату, а напоследок еще и Золотую Царицыну, надолго поразившую его воображение. Сначала они привычно поплутали по каким-то длинным, запутанным переходам, проходным сеням и палатам, в которых он даже не пытался разобраться, а спрашивать не решался. Савельич вел себя таинственно и явно осторожничал, к тому же бежал рысью, перекидываясь с попадавшейся на пути охраной короткими, странными репликами: «сам видишь… да куды денешься?», и в ответ: «да уж, само собой!». Может, слова эти служили паролем? Понять было невозможно, так же, как и разобраться в архитектуре дворцовых и хозяйственных построек, лестниц, крылец, сеней и переходов. Еще во время осмотра храмов он из рассказов Савельича понял, что в большинстве построек, помимо вторых и третьих этажей, имеются еще и подклети – сиречь подвальные помещения, – назначение которых было на удивление разнообразным: от караульных помещений, хранилищ и до всевозможных мастерских, даже оружейных. Были во дворце и внутренние сады, которые обустраивались и возле личных покоев, и на крышах, и возле гостевых летних палат. Имелось еще и много дворов, но те уже относились к хозяйственным палатам. Он восхитился и высокими, затейливой формы, разноцветными и золочеными крышами, которые украшали любые строения, даже малые крылечки. Смотрелось ярко и нарядно, а внутри, похоже, все проектировалось по тем же планам, что и любое боярское подворье, только больших размеров и несравнимо богаче.
Юрий опасался, что их не пустят в Грановитую палату, но он недооценил Савельича. В этот день там проходили то ли плотницкие, то ли какие-то иные работы – лучшей возможности не придумаешь, к тому же Савельича знали все – покрикивали мастера, суетились и бегали подмастерья, но до них никому не было дела…
Юрий, не торопясь, обошел всю палату, постоял возле царского места, полюбовался блеском драгоценных каменьев, которыми оно было инкрустировано, решил, что все же их слишком много, и вернулся в сени, с которых начиналась стенная роспись Грановитой палаты: вот царь Константин, лежащий на одре, а рядом Христос с Животворящим Крестом в руке – и подпись: «Сим победиши все враги твоя». У самых дверей в палату – Троица в Трех Лицах, как она явилась Аврааму, дале Архистратиг Михаил, а по другую сторону – битва царя Давида с Голиафом. Конечно, после италийских живописцев, творения которых ему приходилось видеть в европейских столицах, эта живопись была проста и наивна, но ему она понравилась, возможно, именно своей простотой. Или потому, что это была Москва, о которой он так много грезил…
