Граф Варкош, сделав несколько легих шагов навстречу Годунову, обнажил голову и приветствовал Правителя весьма изящным поклоном, после чего стал отступать, словно в танце, едва заметным движением руки помахивая шляпой, с головокружительной ловкостью выписывая ею полукружья у самого пола, ни разу, однако, не коснувшись его длинными белоснежными перьями. Он был великолепен, но вряд ли московиты это оценили. Юрий глянул на Бориса – тот смотрел ласково, но угадать его мысли было сложно.

Затем посол приблизился на положенное расстояние, чуть склонив голову, и сделав знак толмачу, стоявшему возле Бориса, заговорил:

– От имени Его величества кесаря Австрийского я – граф Варкош – уполномочен передать и засвидетельствовать ту поистине непритворную любовь и глубокое почтение, кои питает к Вашему Вельможеству наш славный Кесарь Рудольф! Следует также мне – Его Послу – поведать и о том, что Его Величество, будучи хорошо осведомлен о тесных и родственных узах, связавших Вашу Светлость с Царствующим Домом Московии, искренне тронут и поражен Вашим бескорыстным и высоким служением Престолу и народу. О Ваших добрых делах и мудром правлении известно не только Кесарю Рудольфу, но и всем государям христианским, отчего Ваша Милость пользуется среди оных великой славой и благорасположением!

Юрий слушал внимательно, про себя посмеиваясь столь великому словоблудию. Одно слово – политик… как любит говорить граф.

Когда посол закончил свою речь, поднялся Годунов:

– Мы рады приветствовать тебя, граф Варкаш, как Посланника Кесаря Австрийского, и хотим надеяться, что Его Величество пребывает в крепком и добром здравии, как бы нам всем того желалось! – Борис приветливо улыбнулся, сел и протянул послу руку для поцелуя. Варкаш приблизился, почтительно склонился к руке Правителя и с поклоном отступил в сторону.

– Еще я уполномочен от имени Кесаря Рудольфа почтить вас подарками, кои, хотелось бы надеятся, порадуют вас и вашего сына Федора Борисовича! – он обернулся и подал знак: – Соблаговолите принять, Ваше Вельможество!

Дворяне с дарами выступили вперед. Первыми подошли те, что несли стоячие часы с боем, из дерева драгоценного и резьбы искуснейшей, украшенные поверху бело-голубыми знаменами. Следом были поднесены серебряные с позолотой лохань и рукомойник, а затем клетки с попугаями и мальпами, кои, хоть и поутихли малость, продолжали строить рожи, вызывая неодобрительные взгляды бояр. Увидев обезьян, Годунов усмехнулся и покачал головой:

– Подарок затейлив, и сыну моему придется по душе! Однако ж, найдутся и судьи… за непристойное человекоподобие сих потешных тварей. Ну, да то пустое, пусть привыкают! Говорящая попуга у меня была, да прошлую зиму померла, а посему птахи сии как раз впору. Поручаю тебе, как Послу Его Величества, поблагодарить от моего имени своего Кесаря за внимание и богатые, с выдумкой, подарки! Благодарю и тебя, граф, за посольскую службу, знаю тебя не один год, и ты мне люб!

В ответ граф склонил голову и прижал обе руки к сердцу, показывая, как он тронут. Дары были приняты и унесены, после чего Годунов велел всем, кроме толмача, покинуть залу.

Все перешли в соседний покой, но общения, на которое надеялся Юрий, не получилось. Бояре держались обособленно, и это неприятно удивило Юрия. Почему бы не свести знакомство, не поговорить! Может, попробовать? Не съедят же они его… и Юрий стал не торопясь прохаживаться вдоль стен с интересом разглядывая богатое убранство покоя и, благодаря этому нехитрому маневру, постепенно приближаясь к людям Годунова. Те глядели настороженно, но Юрий был настроен решительно, а потому, оказавшись почти рядом, обернулся и одарил московитов самой приветливой улыбкой.

– Я сражен, мессиры, я сражен! – заговорил он, нарочито употребляя фряжскую манеру общения. – У вас тонкий вкус и замечательное чувство гармонии – это великолепно!

Бояре не спешили с ответной любезностью, глядели кто с удивлением, кто с иронией, потом один из них, помоложе и позадирестей, усмехнулся:

– А ты што ожидал ? Наши мастера тоже не лыком шиты, лепоту сотворить умеют, сам видишь!

– О, несомненно! – Юрий живо обернулся и, прижав руку к сердцу, слегка поклонился: – Счастлив знакомству, мессир! С кем имею честь..?

– Михайло Битяговский я… – на лице его отобразилась сложная гамма удивления, настороженности и любопытства. – У вас што, все по нашему так здорово говорить научены, али ты в толмачах у посла служишь?

– Далеко не все, – Юрий подошел еще ближе. – Да и я не толмач, родители мои были из этих мест.

– А-а, тогда понятно… – Битяговский помрачнел, потом усмехнулся и отошел подальше, коротко бросив на прощанье: – Здравия тебе, господин кавалер!

Ну что за люди! Время Сыроядца прошло, теперь-то чего бояться? Впрочем, не мне их судить, – тут же напомнил себе Юрий, – страх живуч…и уж конечно общению не способствует, а жаль! Я бы охотно побеседовал с этим Михайло Битяговским… интересно, кто он? – Юрий оглянулся, но среди бояр его не было. Да, странно… Юрий пожал плечами, отошел подальше и приготовился ждать, посматривая на закрытые двери залы. Хорошо бы послушать, о чем они там толкуют… Понятное дело, о союзе против Турции. Всем ведомо – Европейские государи давно и тщетно добиваются оного от Московского царя, могли бы и в открытую говорить. Чтобы занять себя, Юрий стал перебирать в памяти все, что довелось нынче увидеть и что особенно запало в душу… а запали кремлевские соборы, иначе и быть не могло. Юрий вообще был неравнодушен к зодчеству, особенно к храмам, но того, что он увидел в Кремле, ему доселе видеть не приходилось. Великая удача, что сподобил его Господь узреть такое чудо. Хорошо бы удалось еще когда-нибудь здесь побывать, да так что б спокойно походить, посмотреть. В Успенском, говорят, сохранилась молельня царя Иоанна, в которой молилось это чудовище. Хм, молилось… хотелось бы знать – о чем?

Наконец, двери распахнулись, и все потянулись назад – в залу. Подождав, пока сопровождающие посла лица заняли свои, положенные им по этикету места, Годунов, на этот раз не вставая, снова обратился к послу. Теперь уже для протокола, решил Юрий. Вряд ли они еще не решили судьбу злосчастного союза там, за дверями.

– Твои слова, граф Варкаш, запали нам в душу и заставили крепко задуматься! Мир Христианский нуждается в защите, а посему согласны мы, со всем нашим усердием, противостоять султану Турецкому, или каким иным басурманским ханам, для чего тебе, графу Варкашу, как Послу Кесареву, надлежит войти в сношение с людьми нашими из Посольского приказа, дабы впредь с оными совет держать и грамотами обмениваться…

Борис говорил долго и витиевато, однако ничего существенного не пообещал. Иными словами – ждите у моря погоды. Ишь, игрун, подумал Юрий и очень удивился. К чему тогда было уединяться, толковать с глазу на глаз… а еще непонятней, почему Московии, государству христианскому, так нежелателен этот союз, что хорошего они могут ждать от Турции? В заключение Борис Федорович, желая выразить послу свое особое расположение, обратился к нему по имени:

– С превеликим сожалением должен признаться тебе, граф Николай, сколь бы мне желалось попотчевать тебя обедом за своим домашним столом, но увы, дела государевы и дохнуть не дают! Ты уж не обессудь и прими от меня стол, коий я, по обычаю, посылаю на ваше подворье…

На том аудиенция была закончена. Дети боярские проводили их тем же порядком, но теперь Правитель велел особо почтить посла – коня ему подвели к самому крыльцу и, держа с двух сторон, повели со двора. Остальные австрийские дворяне сели на лошадей там же где их оставили – за воротами, поодаль от палат Годунова. Но прежде чем они отбыли, случилось нечто странное, позабавившее Юрия. Двое из детей боярских, которые провожали Варкаша, с двух сторон ведя в поводу его коня, отпуская поводья, замешкались отойти, с явным любопытством разглядывая посольскую свиту, чем граф и не приминул воспользоваться. Подозвав Юрия и попросив его перетолмачить, он обратился к юношам, видимо братьям, судя по их несомненному сходству.