— Чем обязан? — вместо приветствия прорычал землевладелец Дунилов.

Хозяин дома не производил впечатления злодея. Бородатый, а кто нынче без бороды? Разве что я, да исправник с городовыми. Среднего роста, немного сутулившийся. Лицо не слишком запоминающееся, левый уголок рта слегка дергается при разговоре, но невозможно определить — волнуется, завидев незваных гостей или нервный тик?

— Судебный следователь Чернавский, — отрекомендовался я, потом спросил: — Господин Дунилин Захар Семенович?

Вопрос формальный, однако задать пришлось.

— А кого вы желали встретить? — слегка высокомерно отозвался хозяин.

Строго посмотрев ему в глаза, сказал:

— Отвечать вопросом на вопрос невежливо. Я вам представился, ответа не услышал. Так вы Захар Степанович Дунилин? Или вы дворецкий господина Дунилина, его камердинер?

Хозяина прямо-таки перекосило. В сущности, ему сейчас нанесли оскорбление. Как можно спутать помещика со слугой? Слегка спровоцировать подозреваемого — святое дело. Зря, что ли, прочитал столько книг о сыщиках?

— Да, я Дунилин, и отец мой Дунилиным был, и дед с прадедом, — нервно ответил хозяин.

Разве его спрашивают о предках? Зачем так нервничать?

— Охотно верю. К сожалению, в данный момент меня ваша генеалогия интересует крайне мало, — сообщил я. — Вы, уважаемый Захар Семенович, подозреваетесь в убийстве.

— Что за глупость? — фыркнул помещик.

— Вы не хотите пригласить нас в дом? — кивнул я в сторону входа. — Или мне самому пригласить вас в полицейское управление?

— Если я откажусь? — подбоченился землевладелец.

— В этом случае придется доставлять силой. Прикажу вас связать, посадить в открытую коляску и провезти через весь город. Вы этого хотите?

Перспектива опозориться Дунилова не прельстила. Сдвинувшись с места, освободил нам дорогу.

Слева, на первом этаже, был не то кабинет, не то приемная помощника председателя земства, куда я прошел, без разрешения сев за стол. Жестом показал хозяину, что тот может сесть, положил на стол свою папку и начал:

— Еще раз повторю, что вы подозреваетесь в убийстве. Убитый — мещанин города Череповца Антип Двойнишников. Не желаете сразу сделать признание?

— Никогда не слышал этого имени, — повел плечами помещик. — Либо это какая-то ошибка, либо вы желаете меня оклеветать.

— Значит, добровольного признания не будет? — осведомился я. — Жаль, могли бы сберечь время.

Демонстративно вздохнув, открыл свою папочку. Извлекая первую выписку, сделанную архивариусом, пододвинул ее ближе к Дунилову.

— Извольте ознакомиться.

— И что это? — брюзгливо спросил помещик. — Читайте сами, я не желаю участвовать в этой комедии. Что за писульки вы мне суете?

— Как скажете, — покладисто ответил я. Взяв документ, принялся пересказывать его содержание: — Первым номером у нас идет 'Челобитная солдатки Анны Ивановой солдатки из села Богородское деревни Строжок помещицы Быковой. Солдатка пишет, что ее мужа забрали в рекруты в 1834 году, в 1838 году она прижила сына Захара Богданова, сама его воспитывает. Просит, чтобы Захара записали в череповецкие мещане. Датирована челобитная 1840 годом, написана на имя Его Императорского Величества. Естественно, что прошение рассматривал не император, а Череповецкий городовой магистрат. Богдановыми именовали тех детей, отцы которых неизвестны, верно? Как говорят в Европе — бастардов.

Оторвав взгляд от бумаги, посмотрел на реакцию помещика. Дунилин хранил надменно-брюзгливое выражение лица, и я решил продолжать:

— Интересно, Захар Семенович, что солдатка — женщина неграмотная, за которую прошение составлял волостной писарь. Верно, очень старый либо несведущий, потому что такая форма обращения, как челобитная, давным-давно не используется.

— Говорите по существу, — оборвал меня помещик. — К чему мне слушать ваши рассуждения?

— Это я к тому, что неграмотной солдатке известен Указ императрицы Екатерины Великой о том, что детей, незаконно прижитых солдатками, разрешено записывать в мещане. Однако… — сделал я паузу, — в Указе императрицы имеется оговорка. В городское сословие разрешено записывать только тех детей, у которых найдется поручитель. Должен ведь кто-то платить казенные подати и сборы? Иначе все бы солдатки, что без мужей забеременели, детишек в город сплавили.

— Я вас снова прошу, говорите по существу, — прорычал помещик.

— Как вам угодно, — ответил я, убирая в папку Челобитную и доставая следующий документ. — Здесь у нас еще одна бумага — «Поручительство в Череповецкий городской магистрат о том, что за Захара Богданова все казенные подати и все градские повинности исправлять безотрицательно до его совершеннолетия станет выплачивать череповецкий мещанин…» Вам любопытно, кто поставил подпись под поручительством?

— Нет.

— Поручителем желал стать некто Антип Кузьмичев сын Двойнишников, мещанин города Череповца. Здесь не указано — является ли он отцом ребенка, но вполне логично предположить, что Антип и есть настоящий отец Захара, богом данного. Иначе, зачем Двойнишникову брать на себя хлопоты, да еще деньги платить?

Спрятав бумагу, спросил:

— Не устали еще Захар Семенович? Может, стоит чистосердечное признание сделать?

— В чем я должен признаваться? — заскрипел зубами помещик. — Вы нашли какую-то филькину грамоту, теперь стараетесь выдать меня за убийцу, основываясь на простых совпадениях? Скажите лучше — кто вас подослал? Милютин? Вас специально прислали из Новгорода, чтобы меня скомпрометировать? Ишь, сыночка вице-губернатора не пожалели.

— Милютин? — озадаченно переспросил я, пропуская мимо ушей «сыночка». — Какое дело военному министру, тем более бывшему, до вашей персоны? Масштаб, извините, у вас не тот.

Совсем охренел дядька. Министр, пусть он бывший и помещик, хоть и богатый по уездным меркам, фигуры несопоставимые.

Дунилин отчего-то захлопал глазами, а исправник Абрютин, до сей поры молча сидевший и слушавший, сказал:

— Иван Александрович, господин Дунилин имеет в виду нашего Городского голову Ивана Андреевича Милютина, а не Его Высокопревосходительство господина министра.

Точно, они же однофамильцы. Не привык еще.

— У городского самоуправления и земства какие-то тёрки? — усмехнулся я.

— Тёрки? — нахмурился Василий Яковлевич, не враз понявший термин, потом до него дошло. — Нет, у Городской думы и уездного земства противоречий нет. У земцев имеются претензии лично к Милютину, как к купцу. Председатель уездной земской управы господин Румянцев, а вместе с ним господин Дунилин, как его помощник, пытаются обложить налогом имущество самого Ивана Андреевича, а тот считает, что это незаконно и уже отправил прошение губернатору.

— Мне эти разборки по барабану, — отмахнулся я, снова принявшись прожигать взглядом подозреваемого. — Признались бы, что убили старика. И нам легче и себе бы душу облегчили. Значит, явку с повинной написать не желаете?

Взгляд у помещика отчего-то стал совсем изумленным. Не понимает человек русских слов, не хочет сотрудничать со следствием. Сейчас бы вытащить револьвер, стукнуть рукояткой по столу и в худших традициях фильмов о чекистах крикнуть: «Колись, сука!»

Раз револьвер оставил дома, то пришлось снова лезть в папку.

— Бумага номер три, — объявил я. — Решение Сиротского суда Череповецкого городского магистрата о прошении солдатки Ивановой о записи прижитого сына в мещане. Суд в лице председателя — бургомистра Красильникова и двух непременных членов постановил: выяснить — не имеется ли у помещицы Быковой, в деревне которой живет солдатка, каких-нибудь препятствий к тому, чтобы записать Захара Богданова в мещане.

Я снова сделал паузу, пытаясь понять — то ли Дунилов настолько упрям, то ли он не считает, что этих доказательств достаточно? Пожалуй, второе. Но он не знает, что у меня припасено еще кое-что.

Похлопав по своей папке, сказал:

— Здесь у меня донесение капитана-исправника Сережкина о том, что помещица Быкова утверждает — Захара Богданова она воспитывает с малолетства, потому как солдатка Анна Иванова — девка гулящая, за ребенком следить не желает. И тут еще целый список свидетелей.