Зацепиться не за что. Глухо, как в танке.

Что бы сделал следователь в моей реальности? Скорее всего, отправился бы в домоуправление, чтобы узнать — не прописан ли кто-нибудь в доме? Тот, кто кровно заинтересован в смерти Долгушинова. И поискал бы у нотариусов завещание старика. Как говорится — ищи, кому выгодно.

Я же решил начать с тутошнего ЗАГСА, чьи функции исполняет православная церковь.

Был в Благовещенском храме, заколебал там и настоятеля и дьячка, но они отыскали в Метрической книге запись о крещении Антипа Кузьмичева сына Двойнишникова, датированную седьмым декабря осьмсот двенадцатого года, рожденного от отца — череповского мещанина Кузьмы Васильева Двойнишникова и матери — мещанки Елизаветы Павловой. Копию я для дела снял, но что мне она дает? Только биографические данные.

В храме про убитого прихожанина тоже не могли ничего сказать. Раньше, вроде бы, службы исправно посещал, а нынче, по дряхлости, бывал редко, так что тут такого? Не он первый, не он последний старик, которому трудно стоять службу. А помер — так панихиду отслужим и похороним.

У нотариуса, что числился при нашем суде, никаких завещаний или духовных Двойнишникова не отыскалось. Да и нечасто мещане составляют завещания. Купцы и то редко. Так что, наследство покойного, если не отыщутся родственники, через год отойдет казне. И дом, и те деньги, что я сдал в казначейство на хранение. Если так, то я оправдал свое годовое жалованье.

В канцелярии уездного исправника, которая у нас одновременно и паспортная служба и отделение по налогам и сборам, получил справку о том, что в домовладении мещанина Двойнишникова, вдовца, имеется собственный дом с придомовым участком, за который он ежегодно выплачивает налог в размере пять рублей. Налоги выплачивает исправно, ни в чем предосудительном Двойнишников замечен не был, к суду не привлекался.

Коллежский асессор Абрютин — длинный и тощий, в белом мундире с медалями, подписывая нужную мне бумажку, спросил:

— Иван Александрович, что же вы сами ходите? Сделали бы запрос, я бы вам все с курьером прислал.

— Так волка ноги кормят, — пошутил я. — Бегаю, авось что-то и выбегаю. Убийство не раскрою, так хоть при деле. В кабинете-то просто так стыдно сидеть.

— Да, Иван Александрович, прошу прощения, вопрос у меня нескромный, — спросил вдруг Василий Яковлевич.

Нескромный вопрос? С чего вдруг?

— Спрашивайте, — разрешил я.

— Времени, конечно, немного прошло, но вдруг? А был ли какой-нибудь отклик на мое ходатайство? Я ж видел — бумаги из губернии за подписью исправляющего обязанности губернатора приходят…

Тонкий такой намек — а папенька уже успел расстараться для сыночка?

Я покачал головой:

— Отец считает, что не имеет морального права ходатайствовать о награждении своего сына. Дождется возвращения Его Высокопревосходительства, тот решит.

Не стал говорить, что папенька, хотя и гордится сыном, но его поведением очень недоволен.

— Жаль, — вздохнул Абрютин. Посмотрев мне в глаза, сказал: — Не обижайтесь, но если бы дело касалось не Егорушкина, то я, возможно, не стал бы писать ходатайство, испрашивать для вас награды. Фрол мне очень дорог.

Я припомнил медаль за русско-турецкую войну на груди у городового, еще разок глянул на медали, украшавшие мундир исправника.

— Вы с ним вместе воевали? — догадался я.

— Именно так, — кивнул исправник. — Нет, вы не подумайте — Егорушкин мне жизнь не спасал, мы вообще служили в разных полках. И я был тогда поручиком, а он ефрейтором. Здесь уже выяснилось, что оба на Шипке сидели. Но, понимаете ли, все равно, Фрол для меня…

Кажется, я понял. Я и всего-то в армии год отслужил, а тех парней, с которыми вместе был, до сих пор помню. Что уж говорить о тех, кто рядышком воевал, пусть и не вместе?

Еще мысленно усмехнулся. Ишь, из-за Егорушкина с меня в ресторане не слупили лишнюю двадцатку. А тут, оказывается, из-за него же и ходатайство написали.

— Егорушкин, парень хороший, вот только слишком порывистый, — похвалил я городового.

— Еще он по бабам ходок, — хмыкнул исправник. — Был бы он посерьезнее, я бы его уже на помощника пристава вывел. А там, глядишь, и в приставы бы поставил. С его медалями да послужным списком — прошел бы в коллежские регистраторы без экзамена. Ухтомский-то мне недавно сказал, что еще год отслужит, а там в отставку уйдет. И где я ему замену найду?

О, и тут, как у нас. То есть — как в кино про Анискина. Старый участковый-фронтовик собирается на пенсию, а равноценной замены нет.

— Попробуем уговорить Антона Евлампиевича, — пообещал я. — И вы поуговариваете и я попробую. Авось, за пару лет он Егорушкина натаскает. А тот, глядишь, станет посерьезнее, вот вам и пристав.

Я уже собрался попрощаться и выйти, но решил спросить совета у исправника.

— Василий Яковлевич, не подскажете — у кого бы мне про Долгушинова поспрашивать? Мещанин, свою мастерскую имел?

— А вы в архив городской управы заходили?

— В городской управе есть свой архив? — удивился я.

— Конечно. Там разные документы — запросы, ходатайства, справки и все такое со времен царя Гороха. Ну, если и не со времен Гороха, — усмехнулся исправник, — то со времен императрицы Екатерины Великой. Как только матушка приказала города уездные создавать, при них архивы и появились. Как же бюрократическим учреждениям без канцелярий? Сто с лишним лет документы копятся. Так что, как выйдете от меня, завернете за угол, там дверца маленькая.

Бородатенький канцелярист, которого правильнее именовать архивариусом, был одет в потертый сюртук, старую рубаху со шнурком, вместо галстука, глазенки прятал под кругленькими очечками с надтреснутым стеклышком.

— Так все-таки, Иван Александрович, что именно вас интересует?

— Михаил Артемович, — начал я объяснение, — вы ведь слышали о смерти Двойнишникова?

— Слышал-слышал, — закивал архивариус. — Город-то у нас небольшой, убийства нечасто случаются. Вон, за последнее время аж целых два, прежде-то и за год ничего не происходило.

Архивариус посмотрел на меня укоризненно — мол, пока не приехал новый следователь, ничего не происходило, никого не убивали, теперь вот, целых два. Или мне уже начинает мерещиться?

— Двойнишникова-то я и не знал почти, — сказал канцелярист. — В церкви видались, еще я ему свой самовар как-то лудить носил. Но давно это было, лет двадцать назад, может и больше. Мастерские у него свои были, на Старой пристани. Работу хорошо делал, хоть и брал дорого. Помню, что за полуду он с меня пятнадцать копеек взял, это все равно, что нонче рубль.

— В мастерских он один работал? Или еще кто-то с ним был? — оживился я. — Подмастерье какой-нибудь или напарник?

Архивариус, немного подумав, покачал головой:

— Нет, один. Там у него и мастерские-то — клетушка, чтобы инструменты поставить да заказы взять. Верстачок стоял, стол. Там и одному-то работы мало. Пристани-то уже на ладан дышали, заказчиков для слесаря мало.

Ну вот, и тут облом.

— Ищу я, Михаил Артемович, хоть какие-нибудь следы, — сказал я. — Жил себе человек, сорок лет в мастерской проработал, жену имел, а теперь о нем никто ничего не знает. Но так не должно быть, верно? Должен же был Двойнишников оставить хоть какую-нибудь память? Ссора какая-то, спор. Не знаю, с чем это может быть связано. С работой, с имуществом. Хрен его знает, если честно. Вот и ищу какие-нибудь следы.

Кажется, старичок-архивариус меня понял. Спросил деловито:

— Какого касательства следы? — Кивнув на полки, заполненные папками и связками бумаг, канцелярист сказал: — Вон, на той полке у нас вся история городская скопилась.

— Здорово! — искренне восхитился я. — Люблю историю. Особенно старые документы.

Михаил Артемович, словно нюхом учуял коллегу. Метнувшись к полкам, ухватил в руки толстенную папку.

— Не хотите копии челобитных почитать, когда купечество наше город отстаивали?

— В каком смысле отстаивали? От кого? — не понял я.