Игра продолжается. Купюры прибывают и я складываю их аккуратной стопочкой.

— Продолжаем, — кивает поросёнок и начинает тасовать колоду.

В этот момент ко мне подходит бритоголовый мордоворот с короткой накаченной шеей и, чуть наклонившись, заявляет:

— За тот стол пересядь.

— Чего? — хмурюсь я.

— Я сказал, туда пересядь, — недовольно повторяет он и для доходчивости показывает толстым пальцем, куда именно мне нужно пересесть. — Хан сказал, что теперь ты с ним играть будешь.

Я бросаю взгляд на Ильдара, и он делает большие глаза и едва заметно кивает в сторону Хана, мол, давай, ты чё, делай, что говорят.

— Давай, чё, — поводит плечами бугай.

— Джентльмены, — говорю я и, сгребая свой выигрыш, поднимаюсь из-за стола.

Блин… Подхожу ко второму столу и сажусь на свободный стул.

— Привет честной компании, — спокойно улыбаюсь я.

Улыбаюсь спокойно, но на сердце у меня тревожно. Никто из сидящих за столом мне не отвечает. Смотрят они холодно и безразлично, как на тело неизвестной жертвы. Но только не Хан. Вот его взгляд безучастным не назовёшь. В его чёрных глазах горит настоящий огонь. Инфернальный, бляха…

И в этот момент я понимаю, что испытываю сожаление из-за того, что мой удар бронзовым Лениным не превратил этого человека в недвижимый овощ, а ещё лучше в безжизненное тело, в ту самую неизвестную жертву. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно, но всё-таки…

— Этого фраера в обе зенки пасите, — хрипит Хан. — Он в казино работает, может и фортель выкинуть. Тот стол обчистил уже.

— Я играю всегда исключительно честно, — пожимаю я плечами. — Но если у вас есть сомнения, могу вернуться к тому столу.

— Если у нас будут сомнения, — щерится Хан, — хоть малейшие, тебя отсюда ногами вперёд вынесут. Ты понял меня?

Понял, блин, даже лучше, чем следовало бы. Мне кажется, что выйти отсюда ногами вперёд я могу при любом раскладе. Независимо от проигрыша, выигрыша или каких-либо махинаций…

Ставки здесь в два раза выше, а раздача — ещё более быстрая. На лицах игроков ноль эмоций, и я понимаю причину, как только беру карты в руки.

Крап. Он будто обжигает кончики моих пальцев.

— Играй! — Хан не говорит — приказывает.

А смысл? Мы оба знаем исход партии. У меня девятнадцать, но с краплёной колодой это не важно. У противников — по двадцатке, у Хана двадцать одно.

Следующие раздачи идёт планомерный слив моего выигрыша. Недобор, перебор, и я никак не могу на это повлиять. Кроме, разве что…

— Перерыв, — говорю я и едва заметно постукиваю безымянным пальцем левой руки, мол, пора валить. — Надо на воздух выйти. Душно очень…

— Играй-на! — рычит Хан. — Какой тебе перерыв, только сели.

— Не могу, голова болит.

— Ничё, перетопчешься. У меня тоже болит.

Он щерится, как волк перед броском.

— Пять минут, — не сдаюсь я и качаю головой.

— Карина, — кричит он, — принеси неженке кувшин со льдом. Пусть охладится.

— Я к бару отойду.

Встаю и подхожу к стойке.

— «Перье», пожалуйста, — киваю я, протягивая купюру.

— Семьсот, — небрежно отвечает царь-девица, — наливая мне минералку в стакан со льдом.

Фига се…

— Ты столько не выиграл ещё, чтобы последние бабки на воду спускать! — зло шепчет Ильдар. — Чё за херня? Ты почему проигрываешь?

— Надо уходить, — едва слышно говорю я.

— Чё? — недовольно шепчет Марат.

— Пока всё не проиграл. Пока хоть что-то осталось.

— Ты чё, братан? — нависает надо мной Ильдар. — Нормально же всё было!

Я прижимаю его голову к своей и шепчу в самое ухо:

— Колода краплёная…

— Что⁈ Что⁈ Какая колода⁈ Палёная?

Твою мать! Дебил!

— Никакая, бл*дь! Потом скажу. Всё, я ухожу, нахер.

— Чё ты сказал⁈ — вдруг оказывается рядом с нами Хан. — Колода краплёная?

— Я⁈ — выкатывает глаза Ильдар. — Нэт! Нэт! Я не говорил!

— А чё ты сказал, сука?

— Нэт, мы о своём! Не про карты! Водка палёная привезли. Как продавать?

От испуга его акцент делается намного заметнее.

— Мы ничего такого не говорили, — вступает Марат.

— Так мы же все слышали, — со звериным оскалом говорит Хан и несколько крепких торпед, появившихся за его спиной, согласно кивают головами.

Щёлк! В руке Хана появляется нож. Блеснув, как молния, лезвие мгновенно вылетает наружу и превращает ситуацию в практически неразрешимую.

— Нэт, нэт, — мотает головой отчаянно потеющий Марат. — Мы не говорили. Откуда нам знать, а? Это он сказал!

И эта сука показывает на меня пальцем. Ах, ты ж козлина! Ильдар зажмуривается и качает головой. Стыдно ему за своего партнёра. Да только поздно стыдиться.

Ильдара с Маратом мгновенно оттесняют, и я оказываюсь окружённым людьми крайне недружественного вида. Не нужно разбираться в микромимике, чтобы понять, что именно написано на лице Хана и его людей.

— Значит, — хрипит он, прищуривая глаза и чуть наклоняя голову набок, — ты, фуфлыжник, меня в нечестной игре обвиняешь? Пассажир ты рваный! За помело своё поганое ответить придётся, Ромик. Серьёзно ответить. По-взрослому.

Он дёргается и в один миг, будто дикий зверь, подскакивает ко мне. Лицо его оказывается прямо перед моим. Близко, будто он собирается вонзить в меня свои зубы. Я чувствую зловонное дыхание, но не могу отвернуть голову, потому что он крепко меня держит.

— Ты, сука, за вчерашнее не ответил путём, нахаляву открутился, — рычит он мне прямо в лицо. — И как ты меня отблагодарил? Спасибо, дядя Хан, сказал? За то, что не выпустил мне кишки? А?

Я молчу. Ситуация не очень, крыть особо нечем.

— А, может, ты башку мне проломил? — наседает он. — А потом как ни в чём не бывало на игру ко мне припёрся? Ты чё, сука, бессмертный, в натуре?

Про бессмертие вопрос неприятный, честно говоря. У меня от него по спине холодок пробегает.

— Так я не знал, что это твоя игра, — честно, как на духу, отвечаю я, пожимая плечами.

Хорошая мина при плохой игре. Типа мне и не страшно. Хер бы я сюда пришёл, если бы знал.

— Чё ты несёшь, чуханчик! Ты берега попутал, в натуре! Ох*ел ты, чмо.

— Погодите, Хамсуль! — пытаюсь я переключить его внимание на разговор. — Тут следует учитывать вот какой момент…

Как там зовут-то его?

— Ну всё. Амбец, тебе! — хрипит он, и в тот же миг я чувствую острие ножа на своей шее…

— Я тебе сейчас галстук нарисую, — рычит Хан. — Колумбийский…

Он чуть отстраняется и переводит взгляд на мою шею, примеряясь, как сделать надрез.

— Погоди… — бешено импровизирую я, пытаясь отстраниться, — забудь на мгновенье, что сейчас сказал…

— Чё? — немного опешив, щурит он и без того узкие глаза.

Надо успеть заморочить ему голову до того, как он воткнёт мне в шею нож.

— Мы могли бы проработать детские травмы… — молочу я языком, стараясь выглядеть убедительно и авторитетно. — Очень часто неконтролируемая агрессия берёт истоки в периоде полового созревания. Я не имею в виду так называемый эдипов комплекс, конечно, но, на самом деле, причины большинства психологических проблем следует искать именно в детстве. Отношения с матерью и…

Упс… а это я зря… В узбекских глазах Хана вспыхивает злой жёлтый огонь.

— Куттогым борасан кютсупурющь онайнский! — как раненый зверь ревёт Хан, изрыгая непреложные многовековые заклинания своего народа. — Ты чё про мать сказал!!! Я тебя…

Он не договаривает.

— Менты! — раздаётся резкий крик. — Шухер!

— Сука! Гады! Мусора!!!

Со всех сторон несутся возгласы. Начинается суматоха. В комнату вваливается толпа людей в форме. Гаснет свет, в темноте шум усиливается. Падают стулья, визжат девушки. Свет снова загорается, и за те секунды, что его не было, комната преображается. В ней как будто прошёл обыск.

Я вижу Хана, рвущегося к выходу. Безуспешно, впрочем. Его хватают за руки и скручивают. Я потираю кожу и облегчённо вздыхаю.

— Спасибо, мужики! — киваю ментам.